Екатерина Глушик Сергей Николаевич, вы - классический русский советский интеллигент. То есть человек широких взглядов, интересов, глубоких знаний. Вы физик по образованию и по профессии. Но в качестве эксперта к вам обращаются даже люди, которые являются признанными экспертами в самых разных областях – история, политология, аналитика. Вы их консультируете в тех вопросах, на которые они сами не могут ответить или сомневаются. И мы с вами поговорим тоже на темы разные. В частности, это тема, которая, наверное, очень многих волнует. Вот вы написали, издали книгу «Искусство жить. Или как быть счастливым, несмотря ни на что». Что явилось побуждающим мотивом написать эту книгу?
Сергей Белкин Между прочим, Екатерина, физика имеет к этому отношение. Я начну с истории, произошедшей довольно давно, в конце или середине 1970-х годов. Я учился в аспирантуре, на одной из конференций по физике присутствовали разные учёные, и среди них очень известный академик Давыдов Александр Сергеевич, физик, теоретик выдающийся. Ему тогда было уже к 80-ти годам, и он был очень бодр, активен, сделал блестящий доклад. После этого в кулуарах я к нему подошёл задать какие-то вопросы. Надо сказать, что среди физиков, особенно физиков-теоретиков, принято, что молодой аспирант может подойти к любому великому физику и обязательно получит ответ, и с ним будут говорить уважительно, на равных. В общем, среди всех вопросов, которые я ему задал, был вот какой. Дело в том, что Александр Сергеевич - автор многих учебников по квантовой механике, по физике твёрдого тела, по биофизике - по самым разным разделам разных направлений физики и биофизики. Это вызвало удивление, потому что обычно всё-таки учёных такой широты взглядов и взглядов до того уровня, когда пишут учебники, немного. Я его спросил: «Александр Сергеевич, как вам удаётся в разных направлениях добиваться таких значительных результатов?»
Надо сказать, что перед этим он сделал доклад, где впервые предложил интереснейшую теорию мышечного сокращения. То есть совсем неожиданно. Он говорит: «Я тебе скажу: у меня есть такая особенность - я увлекающийся человек. И когда мне нужно освоить новое направление, я взял за правило, что для того, чтобы разобраться в этом, я пишу учебник. Пока пишешь, сам разберёшься, да и людям польза потом будет».
Мне это понравилось, запомнилось, и, в общем, я этим в жизни пользовался, поскольку действительно у меня тоже возникали разные интересы в разных направлениях. Учебников я не писал, но погружение в тему, освоение её в форме написания книги оказалось увлекательным, интересным и полезным.
Теперь что касается конкретно этой книги. Писал я её в 2008-2009 годах. Первое издание вышло в 2010-м и разошлось неплохим тиражом, две с половиной тысячи экземпляров. Почему я обратился к этой теме? Если упростить - я, собственно, захотел овладеть искусством жить.
Екатерина Глушик Ответить для себя на этот вопрос.
Сергей Белкин Да, ответить для себя. Моя биография состояла из двух частей. Безмятежность счастливого периода до распада Советского Союза. Я занимался наукой и более или менее благополучно в ней существовал. А потом началось то, что началось. Мне пришлось менять всё: менять место жительства и обретать какие-то новые профессии. То есть перейти в режим выживания как беженец. Я до этого жил в Молдавии, потом сорвался в Москву, в Россию. Как говорится, чем только ни занимался. И этот период был сопряжён с постоянным непроходящим стрессом, с тяжёлыми переживаниями. Прежде всего, общего характера. Гибель страны, которую я любил, люблю и до сих пор считаю высшим достижением в истории человечества- и разума, и его устремлений, и всего прочего. Поэтому то, что творилось, вызывало у меня крайне негативные, тяжёлые переживания из-за гибели страны, незаслуженных оскорблений в адрес того, что я любил, ценил, восхищался. Это одна сторона.
Вторая сторона – погружение в мир бизнеса. Это мир без сантиментов, мир жестокого цинизма, когда приходится каждый день решать вопрос: я готов поступиться принципами ещё раз и до какой степени, ради того, чтобы выжить, чтобы накормить свою семью... Это пространство постоянного взвешивания и выбора глубины и масштабов компромисса, адаптации. При этом происходит оценивание самого себя, ты себя тем самым постигаешь, изучаешь. Когда ты живёшь в безмятежной атмосфере, ты не знаешь о себе очень многого. Ты не думаешь о том, что вот здесь граница, с которой я не могу перейти, потому что тебе не предлагали её переходить. Это период самопознания и адаптации и всего прочего - как социального аспекта, так и личностного, потому что ты встречаешься с людьми, по отношению к которым можешь испытывать и обиду, и сам можешь испытывать стыд за поступки, которые приходится совершать. Гамма эмоций, которые захватывают, и я становлюсь их рабом.
Я понял, например, что я человек обидчивый. Я никогда не интересовался проблемами психологии на том уровне, на каком работают профессиональные психологи или психотерапевты. И, погружаясь в эту тему, открыл для себя интереснейшее пространство, которое называется когнитивная психология, открыл труды выдающегося нашего современника, тогда ещё жившего, Юрия Орлова, доктора психологических наук, который разработал систему саногенного мышления, размысливания эмоций, работы со своими эмоциями. И, погружаясь в это, я постепенно начал писать книгу. Она состоит из нескольких частей. Первая – это введение в основу психологии.
Екатерина Глушик Термины, которые вы назвали, для большинства не понятны и напрягают. Но у вас книга написана понятным любому человеку языком. что является плюсом, потому что любой читатель - человек с 10-летним образованием или академик - прочитает, и каждый для себя что-то возьмёт.
Название разделов: «Счастьем можно управлять», «Из чего сделаны счастье и несчастье?», «Облики несчастья», «Общество и счастье», «Источники счастья», «Советы на каждый день». Всё ясно, всё понятно. Открывай и будь счастливым.
Сергей Белкин В первой главе «Счастьем можно управлять» есть два момента. Момент первый – нужно разобраться, что такое счастье, как я, конкретный человек, его понимаю, правильно ли я его понимаю. Пока мы об этом не задумываемся, мы обиходным термином «счастье» довольствуемся. Ну вот, меня счастье охватило. Это ситуативная ситуация. Это восторг, это эйфория, это переживание радостных эмоций. Это событие. Не состояние, а событие. Так мы понимаем счастье.
Я же говорю: да, это так, это прекрасно. Это пик эмоционального счастья, ярко выраженного и ярко переживаемого. А есть состояние более спокойное: благополучия, умиротворения, жизненной удовлетворенности в целом. В рамках этой постоянной удовлетворенности может быть и грусть, и печаль, и какие-то ситуативные и негативные переживания. И взрыв может быть, да. Но если человек владеет эмоциями, не даёт грусти перерасти в депрессию и вообще отказа от всего, – то погрустил, попечалился, и нашёл, так сказать, выход. Как и поступает большинство. Надо понять, что такое моё счастье? Очень важно сориентироваться. Если мы начинаем завидовать дочке Вандербильда или ещё кому-то, и говорим: вот у Абрамовича денег немерено, яхта сумасшедшая, – вот это счастье, а у меня... Это путь, ведущий в никуда, это патогенное мышление человека. Такой человек не может быть счастливым, потому что сам себе его разрушает. В действительности у него всё хорошо. У него нет большого горя, он не голодает, у него есть крыша над головой, есть работа. Он, может быть, мало зарабатывает, но у него нет в жизни трагедии. А он выковыривает из всей ситуации, из всего информационного пространства, которое его окружает, всё плохое и начинает на нём сосредотачиваться.
Екатерина Глушик Как говорила моя подруга, всегда найдётся человек, который моложе меня, который краше меня, который богаче меня, который успешнее меня, и всегда найдётся человек, который краше, богаче и успешнее, чем тот, кому завидую я. И если всё время сравнивать, то действительно загонишь себя в какой-то ужас.
Сергей Николаевич, это третье издание книги, а предыдущие разошлись хорошим тиражом. Были ли у вас отклики, была ли обратная связь, что люди прочитали книгу и стали счастливыми, поняли, как стать счастливыми?
Сергей Белкин Есть отклики позитивные, и есть отклики практические. Люди говорили: книга мне помогла, помогает, я нашёл там несколько очень важных советов, рецептов... Дело в том, что я не открыл ничего нового. Мы сами знаем, как себя успокоить. Мы проживаем свою жизнь, не читая таких книг, большинство из нас не обращаются к психотерапевтам. Мы умеем справляться, мы владеем искусством жить. Здесь речь идёт о том, чтобы напомнить, улучшить, подсказать. Это не панацея, не лекарство, которое принял и стал счастливым навсегда.
Как я себе представляю идеальный эффект от воздействия этой книги? Во-первых, её надо прочитать не как справочник, а как бы пережить вместе со мной. Пройти, может быть, этот путь, который я где-то лучше изложил, где-то хуже. И второе - возвращаться к ней. Это книготерапия - позволю себе такое чрезмерное сравнение, но просто лучше в голову не приходит. Верующий человек может носить с собой молитвенник, молитвослов. Там одно и то же, текст не меняется веками, человек всё это читал, но ему нужно к этому обращаться по понятным для верующего человека мотивам. И ожидаемый эффект верующему человеку тоже понятен, значит, он знает, для чего это делает. Нечто похожее от таких вот учительных книг. Это не религиозная книга не молитва, не обращение к Богу, но это, так сказать, пособие, которое напоминает. И человек анализирует.
Вот он едет чем-то обиженный, возвращается с работы. Его незаслуженно обидели. И он находит в книге параграф «Обида». Там объяснены тонкие вещи, не очевидные, не банальные рассказы, мол, отпустите обиду, не обижайтесь ни на кого. Это не действует. Этим полон весь коммерческий психологический интернет. Это не только бесполезные, но и вредные в основном советы.
Нужно понять очень сложное устройство нашей эмоциональной машины.
Почему возникает обида? Потому что человек, который обидел, повёл себя не так, как я подсознательно ожидал. Я не знаю, что творится в моём подсознании. Я пришёл на встречу с вами и говорю: «Екатерина Фёдоровна, мы сегодня будем обсуждать…»
У меня же есть какие-то ожидания, основанные на нашем знакомстве, да? Вы мне улыбнетесь, скажете, да, сейчас мы это обсудим, а то - не обсудим. У нас возникнет нормальный диалог. А вдруг вы мне говорите: уйди, надоел, я занята сегодня, опять ты пришёл со своими обсуждениями. То есть возникло очевидное несовпадение моих ожиданий с тем, что произошло.
Чаще всего это происходит не так явственно, не так очевидно. Обиды – тонкая вещь, но это всегда несоответствие ожиданий поведения, поступков какого-то человека по отношению к вам. И что тогда делать? Это уже произошло, обида уже есть. Куда применить это знание, когда всё уже случилось? Так вот именно сейчас его и надо применить, надо задуматься: а что я ожидал? – Вот такое поведение, такие-то слова. А человек знает о том, – что я от него это ожидаю? Он сегодня готов к этой реакции, или у него случилось несчастье, ему не до меня?
Я должен проанализировать спектр того, что произошло с этой точки зрения. Сам по себе анализ уже уменьшит чувство обиды. Таких рекомендаций в книге много. Они касаются глубинных вещей, таких, как «я-матрица», «я-концепция», то есть наше представление о самих себе. Мы себе подсознательно приписываем какие-то качества, роль, ожидания окружающих по отношению к нам. Мы никогда не занимаемся анализом этого, и поэтому всё время натыкаемся на неприятные эмоции, которые в нас зарождаются. Зависть, обида, чувство вины – всё это разобрано в книге детально.
Екатерина Глушик Сейчас в обществе много несправедливости, из-за этого возникают обиды.
Сергей Белкин Да. Когда я ощутил несправедливое по отношению ко мне действие, то эти негативные эмоции уже во мне. Дальше я начинаю анализировать, о чём я должен подумать. Во-первых, совпадают ли наши представления о справедливости. Если это человек другой культуры, другой среды, то у него другие представления о справедливости. Когда мы сталкиваемся, – условно говоря, богатый циничный коммерсант, и я, – то я для него шавка, человек с улицы. Он выгонит меня и не пустит за стол, потому что я никто. Заработай миллиард, как говорил один наш олигарх, тогда будешь мне товарищем. Разные ситуации. Несовпадение представления справедливости. Оно может быть и на высоком, на государственном уровне. То государство, в котором я прожил первую половину жизни, создавало одно представление справедливости. То, в котором я сейчас живу, создаёт, пропагандирует и утверждает в жизни то, с которым я не согласен. Что мне делать? Оно меня обижает каждый день.
Екатерина Глушик Государствосейчас вообще не знает, что такое справедливость.
Вы очень глубоко подходите к каждому вопросу. А пользовались ли вы учебниками психологии, и обращаются ли к вам преподаватели психологии, берут ли в качестве учебника вашу книгу? Мне было очень интересно, когда позвонил в редакцию газеты «Завтра» преподаватель социологии и сказал: по вашим материалам я со студентами изучаю те или иные ситуации, мы изучаем социологию. А обращаются ли к вам?
Сергей Белкин Я, конечно, перечитал и учебники, и монографии. В этом смысле моё базовое фундаментальное образование и профессия приучили, что бы я ни делал, сначала изучить максимально возможный спектр литературы, подходов, взглядов, моделей. Что касается профессиональных психологов, один-два случая были. Когда я писал первое издание, то отправил рукопись своему приятелю, однокласснику, который работает профессиональным психотерапевтом. Он живет в Израиле, уехал туда в 1972 или 1973 году, вполне успешный частный психотерапевт. Я ему отправил рукопись, говорю: Марик, я решился на такое, мне нужно твоё профессиональное мнение.
Он доброжелательно к этому отнесся, но была небольшая переписка, из которой я понял, что не то, что бы профессиональная гордость его была задета, но… Мол, у тебя же нет диплома психолога, это раз. Всё правильно ты написал, но диплома же нет. Второе. У него есть в голове стандарт, как такие книги пишутся. Такие книги пишутся по одному шаблону. «А вот был случай. Пришла ко мне Мэри, Смит её обидел. И я сказал: Мэри, ты сделай то-то, то-то, то-то». Вот так надо писать книги. Это случаи, прецеденты из своей врачебной практики. И так далее.
Причём он чисто фрейдистский, так сказать, психотерапевт, что на Западе очень принято. На мой взгляд, это неэффективная, порочная и заводящая в тупик система взглядов. И это тоже несовпадение. Везде есть школы, есть свои подходы: это правильно, это неправильно. Я не очень хотел бы соотносить себя с этим миром. Это профессиональный мир со своим наработанным опытом общения, кумирами и авторитетами. Я бы хотел, чтобы написанное мной воспринималось как нечто среднее между научно-популярной литературой, где я рассказываю какие-то основы, и практическим пособием, в котором делюсь собственным жизненным опытом. Этакое пособие, напоминалка.
Любой литератор знает, что одинаково важными бывает как сама мысль, так и форма, в которой она изложена. Одна и та же мысль может не действовать или действовать в зависимости от того, как она сформулирована. Я старался написать так, чтобы даже если мысль общеизвестная, наполнить её новой свежестью, чтобы она вернулась к людям, чтобы работала на благо и помогала сохранять хорошее настроение там, где его портят.
Екатерина Глушик Это не первая ваша книга. У вас книги о семье, о брате. Что вас подвигает на написание книг? Это желание просто признаться в любви, например, к ушедшему брату, к родителям. Или выплеснуть чувства. Или на примере жизни вашей семьи рассказать и о нашей жизни, потому что мы в то время все переживали те же чувства. Или показать ситуацию, которая нам кажется обыденной, а в действительности это и был момент счастья?
Сергей Белкин В общем, всё вместе, и то, и другое. И ощущение долга, если говорить более высокопарно - долга русского интеллигента, призванного рассказать «Детские годы Багрова-внука».
Екатерина Глушик Я даже думаю, что будущие поколения, как это пафосно ни прозвучит, больше узнает о нашей жизни не из учебников истории, которые бывают предвзяты, а из таких вот книг.
Сергей Белкин Я очень высоко ценю мемуарный жанр, особенно если он не избыточно политизирован, не построен как злободневный отклик на какое-то задание. Понятно, что я руководствовался и эмоциями - отдать дань предкам, родным, близким, которые ушли. Ощущение ценности описания жизни нашей семьи и рода у меня было. История страны через историю семьи, история проблем, в которых оказывались мои предки. Это всегда ярко и убедительно для тех, кто захочет это узнать. Там много страниц посвящено событиям, эпизодам, которые оказываются вне внимания основного курса истории в силу своей исторической мелкости, но эмоционально очень значимы при этом.
Екатерина Глушик Мне было удивительно, когда я в ваших книгах увидела огромное количество ежедневных «документов»: или билет куда-то, или квитанция на оплату квартиры. И ты видишь, что рубль двадцать, например, что-то стоило, условно, что сейчас стоит 5 тысяч. И тебе даже никаких аналитиков не надо, чтобы сравнить и понять, какое было государство, какая жизнь, что из чего исходило, и что мы потеряли.
В книге приведён эпиграф. «Многие люди счастливы, но не все об этом знают». Мне кажется, что наше правительство, депутаты, хотят нас в этом убедить; всё хорошо, просто мы не понимаем своего счастья.
Не является ли это рефреном песни «Всё хорошо, прекрасная маркиза»?
Сергей Белкин И эпиграф, и то, где и как я его использую, имеет в виду другое то, о чём я говорил в начале, что счастье – это не мгновенная эйфория краткая, а нечто более глубокое, серьёзное, длительное и не всегда яркое. Я процитировал Альфреда Ленгли, известного британского психолога. Хотя эту мысль можно увидеть и у других авторов.
Что касается «Всё хорошо, прекрасная маркиза» - там обман. Там плохо, а хотят убедить, что хорошо. Но если обратиться к этому терапевтически, самому себя уговорить… У меня возникли какие-то неприятности, и мне надо себя успокоить. Это моя задача - успокоиться. Не отомстить, не изменить ситуацию, не изменить мир, а работать с самим собой. И тогда «всё хорошо, прекрасная маркиза» становится терапией, обращённой к самому себе. Я могу себя убеждать: да там могло быть и хуже. Слава Богу, что только такая неприятность произошла. А во-вторых, смотри, это плохо, но вот здесь-то хорошо. А там ещё что-то. И мы начинаем сами с собой работать. Или когда нас захватывает какое-то отчаяние. И тогда один вопрос: стоп, вот в эту минуту, прямо сейчас, у тебя что-то болит? Нет, прямо сейчас не болит. До этого было плохо, впереди вообще мрак и ужас. Нет, подожди, давай зафиксируем. Прямо сейчас нормально? Крыша не падает? Холод, голод – ничего этого нет? Это важно зафиксировать. Значит, я переживаю событие, которое было, а не то, которое происходит со мной сейчас. Сейчас ничего не происходит. Сейчас все в порядке. А с утра у меня вырубили свет в квартире, и у меня пропало всё, что было в компьютере, потому что источник питания оказался неисправным и в этот момент не сработал. Были времена, когда я страдал бы, потому что два часа писал, а написанное не сохранилось. Сейчас я спокойно к этому отношусь.
Екатерина Глушик Русская поговорка, которую мы не ценим: «Утро вечера мудрее».
Сергей Белкин Пережить этот момент. посмотреть уже не в этом состоянии, И очень важно всё время напоминать себе: я какую задачу решаю? Мне по телевизору показали то-то и то-то, этот встретился с тем-то, что-то сказал. А у меня, телезрителя, всё кипит: поотрывал бы вам головы! Что вы творите?! Вы губите страну, вы губите цивилизацию! Это же невозможно! В итоге давление поднялось так, что дедушка-телезритель помрёт с минуты на минуту.
То есть я вошёл в состояние, в котором я уже моим родным и близким неприятен, я возбуждён, я зол. Я на них начинаю срывать зло, потому что какой-нибудь министр украл очередной миллион. Я начинаю вокруг себя создавать негативное поле. Остановись, подумай, какая твоя задача сейчас? Может быть, у тебя какие-то другие дела в жизни есть? Может, ты можешь помочь жене, детям, сделать что-то полезное, оставаться в хорошей физической форме для добрых дел? Или ты готов сгореть в этом огне гнева, который тебя охватил? Определись.
Екатерина Глушик Вы стараетесь не пропускать значимые премьеры, оперу, балет, значимые творческие вечера в Пушкинском музее или в консерватории. Ездите по городам, осматриваете архитектуру, и потом об этом пишете: тем, что увидели, делитесь с другими. Это вы воспринимаете как миссию? Вам хочется поделиться радостью, улыбкой своей радостью с людьми?
Сергей Белкин Это можно назвать и долгом, и миссией. Это склонность или страсть к просветительству. Мне хочется рассказывать людям о чём-то, что я узнал, что увидел, ориентировать их. Конечно, это просветительско-воспитательная работа, к которой я всегда был склонен. Когда я занимался физикой, всегда хотел именно преподавать физику. Я и преподавал, но найти постоянное место было невозможно. Работал почасовиком в школе и в институте, читал разные разделы физики. Но стать профессиональным педагогом, каким был мой отец, каким были мои братья, это наша семейная родовая традиция, не получилось. Я всегда считал высшей формой счастья - профессор в институте, как мой папа, как мои братья. У меня это не сложилось. А потребность в этом внутренне осталась. Поэтому всё время хочу что-то рассказать, нанести какую-нибудь пользу обществу и окружающим.
Екатерина Глушик Вы участвовали в конференции, «Проблемы культурного суверенитета России» с докладом «Созидание культуры. «Взгляд изнутри». Проблемы там рассматривались как именно проблемы или проблемы как вопрос? И что вы в своём докладе освещали?
Сергей Белкин Поскольку в последнее время уже не очень активно участвую в каких-либо круглых столах и конференциях, я ничего кроме названия темы конференции не знал. Я в этом направлении не работаю, как это принято: вот научный работник, у него есть тема, он занимается проблемами культуры и пишет статью, он в курсе, кто что написал, какая внутренняя проблематика в этом направлении культурологии или истории, или еще чего-то. Я в этом смысле человек со стороны. И я посмотрел программу конференции. Ни персоны там участвующие, доктора, профессора, большая часть мне не известны, ни направления их вопросов исследовательских, которые они выносили на эту конференцию. Поэтому я, прежде чем согласиться, искал, где тут мое место.
Екатерина Глушик К вам же не случайно обратились
Сергей Белкин Да. Десять лет назад у меня был цикл статей «Созидание культуры», «Канцерогенная культура» и так далее. Я на эти темы, на проблемы культуры написал немало, и когда «Основы культурной политики» задумывались на очень дальних подступах, разные научные учреждения готовили свои взгляды, ко мне тоже обращались, и я написал своё видение.
Но это 10 лет назад было. Так что я об этом забыл, но организаторы об этом не забыли. Я стал думать. Для меня понятие «культурный суверенитет» звучало достаточно свежо. Я стал интересоваться. Поинтересовался и увидел, что, собственно, это понятие введено в указ, точнее, в дополнение к «Основам культурной политики Российской Федерации». Оно там прописано. Указом президента эти основы были утверждены и введены в практику в 2023-м, по-моему, году. Я внимательно прочитал этот документ. И поскольку я по природе своей профессионал-исследователь, для меня никакой закон не является абсолютной догмой или абсолютной истиной. Я начинаю каждое понятие взвешивать с разных сторон. Я обнаружил чрезвычайно низкий интеллектуальный уровень подготовки этого документа. Это просто безобразие. И это одна часть того, что я хотел сказать в своём выступлении.
Я начал рассуждать с того, что я, условно говоря, обобщённый художник- писатель, живописец. Мой суверенитет, моя творческая свобода, она есть? Чем она ограничена? Я абсолютно свободен. У меня чистый лист бумаги, я пишу, что хочу. У художника холст, рисую, что хочу. Но у него включаются внутренние мотиваторы. Нет, я не просто пишу картину, я хочу её продать, мне заработать надо. А на рынке спрос не на то, что я бы тут рисовал, а вот на это. И он задаёт тему. А вот эта стилистика уже не в моде, она не покупается. Покупают картины, где тут красного столько, размер такой. И так возникают ограничения. которые не являются цензурой в чистом виде, но они являются факторами, что ограничивают суверенитет художника, который вторгается в реальное пространство культуры, в реальной стране, в реальный рынок. Или он действует по заказу заказчика и так далее. А теперь я этого гипотетического художника вывожу в реальную жизнь, где он сталкивается не только с этой проблематикой, но где культурный суверенитет с точки зрения государства, а не персоны. И если суверенитет государства, понятие достаточно хорошо описано, определено, то культурный суверенитет… И тут я перешёл к анализу. Я выписки из указа сделал, потому что здесь важные вещи. Вот что написано в законе «О внесении изменений в основу государственной культуры». Определение «культурный суверенитет – это совокупность социально-культурных факторов, позволяющих народу и государству формировать свою идентичность, избегать социально-психологической и культурной зависимости от внешнего влияния, быть защищёнными от деструктивного идеологического информационного воздействия, сохранять историческую память, придерживаться традиционных российских духовно-нравственных ценностей».
Вообще-то здорово. Важные вещи, всё сказано и правильно. Как некий манифест. А я посмотрел на это из опыта своей жизни. Есть опасность догматизации такого рода документов. Как догматизировали марксизм и превратили его во вред. Марксизм стал наносить вред государству, и оно в конце концов погибло. Либеральные идеи в экономике под лозунгом «альтернативы рынку нет» догматизированы, нанесли ущерб и чуть ли не гибель государству.
Одним словом, есть хорошие слова и есть правоприменительная практика. И эти слова надо всё время держать под контролем, чтобы их не догматизировали. Я назвал это проблематизацией. Это классический метод анализа. Читаем: «формировать свою идентичность...» Идентичность есть всегда. Она есть даже у племени дикарей. Важна не возможность формирования идентичности, а некой определённой идентичности. Кем и как определённой? Это один вопрос.
В документе зафиксировано: «Избегать социально-психологической и культурной зависимости от внешнего влияния». Но избежать влияния невозможно. Говорить о зависимости можно только, если мы можем её измерить. Мы должны определить меру: вот эта зависимость допустима, а эта уже недопустима. Кто и как её измеряет? В каких величинах? Это вопрос профессионального управленца. Это не гуманитарный лозунг. Это закон, которым надо руководствоваться в своих действиях всем работникам культуры.
У нас нет понимания, о какой зависимости речь. Я пишу музыку, она очень Моцарта напоминает. Я в зависимости от Моцарта? А сколько? Пять нот можно, а десять нельзя? Где мера?
Следующая формулировка: «Быть защищёнными от деструктивного, идеологического и информационного воздействия». Хорошо сказано? Отлично. Деструктивное по отношению к какой структуре? О какой охраняемой форме идёт речь? Где и как она описана? Это управленческий документ. Вы хотите сохранить структуру, созданную, условно говоря, Чубайсом, остальными людьми, а она жива. И управленческая структура, и структура взаимоотношений, и финансовая структура. Она ещё и укреплена. А в области культуры мы что хотим сохранить? Чтобы попса по всем каналам была? Десять одинаковых вечеров, убогих и бездарных песен. А если не определено, какую форму сохранять, то фраза становится недопустимо неопределённой. И последнее. «Придерживаться традиционных российско-духовно-нравственных ценностей». Это очень плохо определённый термин. Он бессодержателен. Непонятно, что это такое. Часть населения - за православие. А другая говорит: «А у меня есть традиция праздновать 1 мая, 7 ноября, вся семья у меня праздновала. У нас прекрасная традиция советских праздников, мы ими гордимся».
Мы определили это традиционные ценности? Одна половина говорит: конечно, давно определили. Большевики проклятые лишили нас наших традиционных ценностей. А другая? И началась у нас катавасия, красно-белая дискуссия.
Екатерина Глушик Сергей Николаевич, эти ваши выводы и ваш анализ кем-то учитываются? Или только выслушали друг друга, или это куда-то пошло, в том числе в управленческие структуры, которые эти указы издают?
Сергей Белкин По опыту - ничто никуда не доходит, если отправляется, эффекта не имеет. Наверное, 100% или 99% всех конференций и круглых столов не имеют эффекта. Процент бесполезности с точки зрения влияния на принятие решений очень высокий. Внутри себя это обсуждается, вызывает отклик. Надежда на то, что это возымеет больший эффект, чем этот круглый стол, есть: по итогам моего доклада главный редактор реферируемого академического журнала «Семиотические исследования» попросил меня написать об этом. Я заодно узнаю, что такое семиотика, о которой я много слышал. По крайней мере, в анналы академической среды эти мысли попадут. Попадут ли они туда, где принимают решение? Крайне мало вероятно. Иллюзий на этот счёт у меня нет.
Екатерина Глушик Как вы считаете, Путин случайно ли заговорил о духовном суверенитете?
Сергей Белкин Нет, не случайно. Есть понимание роли культуры. Что бы мы ни созидали, мы созидаем культуру. Чтобы мы ни ломали, мы ломаем культуру. Роль культуры в широком смысле чрезвычайно важна для любого направления стратегии России, каким бы оно ни было. У Путина и у современной власти стратегия есть. Если я её не полностью понимаю, я об этом говорю. Ведь ответ на все вопросы, которые я по проблематизации задал, один: всё определяет цель. Какую форму сохранять, какие ценности нужны. какое влияние надо сохранить, а какого избегать, зависит от того, куда движется государство. И тогда, подчиняясь этой цели, высокой, стратегической, государственной, мы знаем, что охранять, что не охранять, что сберечь, и так далее. И тогда культурный суверенитет обретает какой-то смысл. Сама по себе культура суверенитетом не обладает. У неё нет внутреннего механизма. Она не субъектна. Она некая огромная, сложная, это живой организм. Субъектностью его или ресурсом делает политическая элита. У политической элиты есть цель. Мы смотрим на культуру как нечто священное, что надо созидать, беречь, приумножать. Они смотрят на это как инструмент и ресурс: инструмент и ресурс удержания власти или прихода к власти и управления людьми. Чтобы они делали и двигались туда, куда элите надо. Это не означает обязательно негативную коннотацию. Элита может вести туда, куда надо. Я сейчас не об этом. Я в принципе о том, как это устроено. Поэтому суверенность у культуры возникает постольку, поскольку это может делать политическая элита. Политическая элита чаще всего определяет суверенность культуры мерой очень простой. В какой мере они ею управляют, ею пользуются как ресурсом, в той мере она и суверенна. Им не нужна самостоятельность. «С кем вы, мастера культуры?» Это сакраментальный вопрос. Вот мы идём туда, и будьте любезны, или вы с нами, или вы против нас. Оно так было устроено, есть и будет устроено во веки вечные. У культуры много измерений. На отдельных культурах можно рассматривать культуру музыкальную, художественную, национальную. В рамках какого-то отдельного измерения, отдельного фрагмента возникают и субъекты: выдающиеся писатели, властители дум, художники. И субъектность этого направления. Вдруг востребован плакат – «Окна РОСТа».
Она субъектна. Она движет туда, куда надо. То же самое с литературой. Много книжек. Одни читают, другие не читают. Вдруг появляется книга, например, «Лемнер» Александра Андреевича Проханова. И вызывает ураган, бурю. Она субъектна. Литература становится в этот момент субъектной постольку, поскольку это исключительный эффект, исключительное внимание. Он поймал болевые точки. Он почувствовал, что важно, что интересно. Вот так возникают эпизодические фрагменты суверенного культурного развития.
Екатерина Глушик Вы сказали о субъектности культуры. Либералы некоторое время назад веселились, заявляли патриотам: мы вас в будущее не возьмём. Сейчас все эти, которые нас в будущее не возьмут, улетели, не знаю, куда, за будущим или за прошлым на иные берега. Что бы вы взяли из культуры в будущее, какие произведения искусства или события? Если вы можете на себя взять такую смелость - определить, что годится для будущего? Кроме того, что мы считаем классикой, а что-то, что сделано в последние 20-30 лет?
Сергей Белкин Во-первых, я недостаточно знаю предмет, чтобы так прямо выбрать. Но из того, что вижу, на первое место поставил не то новое, что создано, а то, что не сломали, а сберегли и сохранили. Например, система музыкального образования детских музыкальных школ. Высочайшая ценность. Уникальна. В мире нет подобного. Этим мы можем гордиться. Это надо беречь, это не дать разрушить. А разрушить его пытались. И последний год я следил за этой полемикой, когда было принято решение превратить их просто в образовательно-культурные центры, уничтожить фактически ту священную, столетиями вырабатывающуюся систему подготовки музыкантов-инструменталистов. Усилиями многих людей это было спасено, сохранено.
Не могу сказать того же самого о системе физико-математических школ. Остатки трепыхаются, но, в общем, это проблема. Хочу сказать отдельно про очень запутанный вопрос про ЕГЭ. ЕГЭ стало символом. Вот этот человек от ЕГЭ, малограмотный дурак, которого ничему не научили. Очень популистская и очень вредная точка зрения, потому что всё с одной стороны не так, а с другой стороны гораздо страшнее. Единый государственный экзамен был всегда и должен быть. Когда в 1967 году я заканчивал школу, у нас был единый государственный экзамен. Нам присылали темы сочинений, мы писали, нам все задачки по физике присылало министерство. Он был единым, он был государственным, он соответствовал каким-то требованиям. Что изменилось? Форма, что теперь в виде опросника, изменилась. Можно обсуждать, в каких случаях она хороша, в каких плоха. Этих обсуждений много. Но не обсуждается другое. Смертельный удар по образованию, а как следствие - по обществу и по судьбе государства, вынесение учителя за скобки. И те либералы, которые протащили этот чудовищный закон, знали, что делают. А они популистские: мол, зато теперь любой мальчик из глубинки правильно ответит на все ответы и сможет поехать поступить в Московский университет. Но в Московском университете половина студентов всегда была и поступала откуда угодно. То есть это абсолютная пропагандистская ложь. Первое.
Второе - гораздо страшнее. Учитель... Мой лозунг - вся власть учителю! Учитель ныне лишён власти. Учитель лишён неприкосновенности. Его можно побить на уроке, и за это ничего не будет. Учитель лишён уважения. Учитель никак не может повлиять на ученика. Он может рассказывать, как заполнять правильно таблицы. Он, можно сказать, учит. А я как раз за то, чтобы учитель влиял и нёс ответственность. И когда каждый ученик будет знать, что если он наденет урну на голову учительницы, то он не сдаст экзамен.
Разрушение системы образования произошло не только вследствие неудачных программ или политической лжи, которой заполнены учебники, а вследствие того, что там учитель никто, звать никак, ни на что повлиять не может, и поэтому образование не существует. Нанимаются репетиторы, они натаскивают, они знают свой предмет. Они профессионалы. Но вот этот элемент – власть. Я именно так формулирую: у учителя должна быть власть. И должна быть неприкосновенность. И в этом надежда на восстановление пошаговое и образования, и появления вменяемых людей, которые сейчас исчезают.
Недавно вышла статья в «Таймсе». Британский журналист озабочен проблемой гаджетов. И приводят статистику, что в среднем современное поколение 7-9 часов пялится в гаджеты. Следствие этого - полная безграмотность, неумение читать, неумение выражать мысли. В 90% высших, самых главных британских вузов люди не могли пересказать или понять смысл первого абзаца «Холодного дома» Диккенса. Журналист также апеллирует к тому, какую роль сыграло в своё время книгопечатание, которое наряду с промышленной революцией в 17 веке привело к тому, что стали писать и читать. А это способ организации мыслей и организации мышления. У поколения, которое 7 часов пялится в гаджет и смотрит ТикТок, не организовано мышление. Дело не в том, что они чего-то не узнали. а в том, что они не научились мыслить, устанавливать причинно-следственные связи и выражать свои мысли и что-либо планировать. Это катастрофический процесс. Посткультура, постобразование, разные придумываются термины. Эта озабоченность у меня сейчас главная.
А чтобы хорошим закончить - хороших пианистов молодых много. Не буду называть фамилии, потому что боюсь ошибиться. Молодые ребята, блистательные, замечательные музыканты, пианисты и скрипачи. Очень выдающихся вокалистов не припомню. Это очень штучный товар. Кого возьму в будущее? Всех, кто есть. Их, в общем, мало. Очень много интереснейших художников. Выставки проходят, и этот процесс живой. Есть настоящие жемчужины, есть сохранение и высоких традиций, и мастерства. Есть научно-техническая молодёжь, которая, несмотря на ЕГЭ, продолжают создавать, созидать. В архитектуре, которая мне близка, дай Бог, сохранить хотя бы какую-то преемственность. Есть хорошие проекты, есть хорошие постройки, но в целом пока так вот сказать, что...
Екатерина Глушик Где, кстати говоря, в Москве? Что-то не вижу хороших построек.
Сергей Белкин Не в массовом строительстве иногда можно заметить отдельные небольшие формы, на уровне особняка, в духе традиции. Или в храмовом строительстве. Есть люди, которые понимают и умеют строить. А в массовом строительстве - нет. Эти всеми проклинаемые хрущёвки теперь только в 40 этажей и покрыты стеклом. Как сказал Корбюзье, дом – это машина для жилья. Печально, но к этому и пришли. Современная архитектура не эстетизирует пространство вокруг себя. И это очень плохо.
Екатерина Глушик Сергей Николаевич, нам есть, что взять в будущее, сохранив то, что нам досталось от предков, и, может быть, что-то новое, что было создано, например, архитекторами.
И давайте закончим на оптимистической ноте: жить счастливо можно.
Сергей Белкин Жить счастливо можно. Надо уделить этому внимание. Не на автопилоте. Это навык. Это умение. Это определённая гигиена своего эмоционального состояния. Мы чистим зубы, моем руки... Давайте заниматься своим эмоциональным миром, не будем попадать под власть эмоций, которые нас захватывают, иначе мы начинаем творить то, о чём приходится жалеть. А если мы вовремя усвоим, как о самом себе подумать, чтобы этого не произошло, то оно и не произойдёт.
Екатерина Глушик Спасибо. И всего доброго.