Екатерина Дашкова возглавила Российскую академию наук в тридцать восемь лет. Блестящий ум, безупречная репутация, связи при дворе. Но когда она попыталась написать письмо императрице Екатерине II на русском языке, ей потребовалась помощь секретаря. Как так вышло, что самая образованная женщина империи не владела родным языком?
Русский в XVIII веке считался языком простонародья. Дворяне говорили на нём с прислугой, крестьянами, солдатами. Но между собой — только по-французски. Причём не из снобизма, а потому что по-другому просто не умели. Детей учили французскому с младенчества, нанимали гувернёров и гувернанток из Парижа, Лиона, Прованса. К пяти годам ребёнок свободно болтал по-французски, а русский знал на уровне "дай", "принеси", "убирайся".
В дворянских семьях это было нормой. Княгиня Волконская призналась в мемуарах: "До двадцати лет я думала по-французски. Русские слова приходилось подбирать, как иностранные". Александр Грибоедов, автор "Горя от ума", в детстве говорил с матерью только на французском. Когда его отправили в пансион, он не понимал, о чём говорят русские мальчишки. Слова различал, но смысл ускользал.
Пушкин начал учить русский язык всерьёз только в двадцать лет. До этого писал стихи по-французски, вёл дневник по-французски, даже любовные записки. В юности он считался блестящим французским поэтом — и посредственным русским. Его первые русские стихи были корявыми, неуклюжими. Он учился владеть родным языком, как иностранным.
Но почему именно французский? Почему не итальянский, не немецкий, не английский?
При Петре I модным был голландский — язык мореплавателей и купцов. Потом немецкий — практичный, военный, деловой. Но Елизавета Петровна влюбилась во Францию. Версаль, мода, театр, философия. Французский стал языком культуры, изящества, тонкости. Говорить по-немецки — значило обсуждать торговлю. Говорить по-французски — значило быть цивилизованным.
Екатерина II закрепила эту традицию железной рукой. Сама она была немкой, но выучила французский до совершенства. Русский знала плохо и писала с ошибками. При её дворе французский стал обязательным. Кто не владел языком — тот не мог рассчитывать на карьеру. Чиновники, дипломаты, офицеры — все говорили по-французски. Даже указы сначала писали на французском, а потом переводили.
К началу XIX века ситуация стала абсурдной. Русские офицеры воевали с Наполеоном — и говорили на языке врага. После взятия Москвы пленных французов отправляли в дворянские усадьбы как учителей. Парадокс: страна победила Францию, но продолжала считать её культурным эталоном.
Граф Ростопчин, генерал-губернатор Москвы, пытался бороться с французоманией. Он издавал сатирические листки, высмеивал дворян, которые "забыли язык предков". Но его самого дома встречали по-французски. Дочь — Софья Ростопчина, будущая поэтесса — до двенадцати лет не знала русского языка. Отец боролся с французским влиянием на публике. А дома нанимал гувернантку из Парижа.
Раскол уходил глубже, чем язык. Русское дворянство жило в двух мирах. Французский — это было письмо, книга, разговор с равными. Русский — приказ слуге, торг на рынке, объяснение с извозчиком. Два языка — две реальности. И граница между ними была абсолютной.
Известен случай, когда молодая графиня Толстая поссорилась с мужем. Он начал кричать по-русски — она не поняла половины слов. Эмоции были слишком сильными, чтобы укладываться в изящный французский. Но русских слов у неё не было. Ссора закончилась тем, что оба молчали. Не хватило общего языка.
Ситуация начала меняться после 1812 года. Война с Наполеоном показала: французский язык не равен французской культуре. Можно говорить по-французски и быть русским. Или наоборот. Декабристы, многие из которых выросли в франкоговорящих семьях, начали целенаправленно учить русский. Это был политический жест: мы — русские, даже если думаем на французском.
Пушкин стал символом перехода. Он первым доказал: на русском языке можно создавать высокую литературу. До него считалось, что русский годится для народных песен, солдатских байок, простонародных анекдотов. Но не для поэзии. Не для философии. Не для тонких чувств.
Он переучивался. В его черновиках видно, как французские обороты постепенно уступают место русским. Как иностранная грамматика трансформируется в родную. Это был труд. Сознательный, упорный, длиной в десять лет.
К середине XIX века маятник качнулся в другую сторону. Теперь уже французский стал считаться признаком отрыва от народа. Славянофилы требовали вернуться к "истинно русскому". Молодые дворяне демонстративно говорили только по-русски, читали русских авторов, носили русскую одежду. Франкоговорящих стариков высмеивали как пережиток прошлого.
Но полностью французский так и не исчез. В аристократических семьях его продолжали преподавать. Уже не как основной язык, а как признак образованности. К началу XX века владение французским стало маркером старой культуры. Последнее поколение, для которого французский был родным, исчезло в эмиграции после 1917 года.
Княгиня Волконская, та самая, что до двадцати думала по-французски, прожила долгую жизнь. В старости она призналась: "Я всю жизнь переводила себя с одного языка на другой. Чувствовала по-французски, а жила по-русски. И так и не поняла, на каком языке я думаю на самом деле".
Её внучка уже свободно владела обоими языками. Но для неё французский был просто иностранным. Удобным, красивым, но чужим.
Язык, который сто лет был роднее родного, за полвека стал просто предметом изучения.