Луч солнца, теплый и бархатный, лежал на столе, выхватывая из белоснежной скатерти золотые нити. В воздухе витал сладкий запах свежих круассанов и кофе с корицей. Пять лет. Ровно пять лет с того утра, когда они, смеющиеся и сонные, расписались в загсе, а потом ели пирог с яблоками у Алины на кухне.
— Папа, смотри! — трехлетний Елисей старательно размазывал варенье по тарелке, создавая абстрактную картину. Его светлые, пшеничные волосы, вьющиеся на макушке, ловили свет.
Максим улыбался, глядя на сына. Он взял маленькую коробочку из кармана халата и протянул через стол Алине.
—Пять лет полета, а не брака. С годовщивой тебя, солнце.
В коробочке лежали серьги — изящные капли лунного камня, переливающиеся молочным светом. Те самые, на которые она как-то мельком показала в магазине. Он запомнил.
— Макс, они же прекрасны… — Алина на мгновение прикоснулась к холодному камню, чувствуя, как внутри все сжимается от нежности. Она потянулась к полке и достала свою коробку. — А это — тебе. Чтобы всегда помнил о важных моментах.
Он открыл крышку. На бархате лежали дорогие механические часы с прозрачным задним стеклом, через которое было видно, как движутся шестеренки. Символ времени, которое они отныне должны ценить втройне.
— Боже, Аля… — он поднял на нее взгляд, и в его серых глазах стояла та самая, пятилетней давности, неподдельная нежность.
В этот момент раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Не два коротких, как обычно у соседки, и не мелодичная трель почтальона. Долгий, требовательный гудок.
— Кого черт… в девять утра, — пробормотал Максим, вставая.
Алина почувствовала легкий укол беспокойства. Предчувствие. Оно скользнуло по коже холодком. Елисей насторожился и перестал возиться с вареньем.
В дверях стояла Лариса Степановна. Мать Максима. Она была не в своей обычной домашней куртке, а в строгом костюмном жакете, будто собралась не на спонтанный визит к сыну, а на важное совещание. Лицо было высечено из камня — ни тени улыбки, ни обычной снисходительной приветливости.
— Мама? Что случилось? — Максим отступил, пропуская ее в прихожую.
Лариса Степановна проигнорировала его вопрос. Ее острый взгляд, словно скальпель, прошелся по уютной кухне, по круассанам, по Алине в ее мягком халате, задержался на Елисее. В ее глазах было что-то неподобающее, чужое.
— Годковщину справляете? — ее голос прозвучал ровно, но в каждой букве чувствовался лед. — Прекрасно. У меня для вас тоже кое-что есть. К юбилею.
Она не стала раздеваться. Резко шагнула к кухонному столу и бросила на него, прямо на лужу солнечного света, простой белый конверт. Он шлепнулся с неприятно плоским звуком.
— Объясни-ка мне это, милая, — свекровь уставилась на Алину. В ее тоне не было вопроса. Был приговор. — Объясни, какого черта мой сын растит и кормит чужого ребенка. Ребенка, которого ты нагуляла.
Воздух сгустился, стал вязким, как сироп. Алина услышала странный звон в ушах. Солнечный луч на столе теперь казался неестественно ярким, режущим глаза. Она медленно, будто под водой, опустила взгляд на конверт.
— Мама, что ты несешь?! — голос Максима прозвучал откуда-то издалека, глухо.
— Открой и прочитай сама. Не доверяешь — читай вслух, — Лариса Степановна скрестила руки на груди, заняв позицию судьи.
Пальцы Алины онемели. Она с трудом разлепила конверт. Внутри лежал один лист бумаги, распечатанный на дешевом принтере. Заголовок кривыми буквами: «ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБ ЭКСПЕРТИЗЕ ДНК». В графах были указаны какие-то цифры, проценты. Внизу — печать с размазанными чернилами, на которой с трудом угадывалось название какой-то частной лаборатории, и нечитаемая подпись. Ни QR-кода, ни номера аккредитации, ни даже полного названия учреждения.
— Это… что это? — ее собственный голос показался ей чужим.
— А что, по-твоему? — свекровь фыркнула. — Я не дура, чтобы верить на слово. Я вижу — ребенок на Максима не похож. Ни волосом, ни лицом. Все удивляются. Решила проверить. Заказала анализ. По волосам. И вот он, результат. Нет отцовства. Ты нас всех обманула.
Елисей, почувствовав леденящую волну взрослой ненависти, заплакал тихо, испуганно. Алина машинально потянулась к нему, но ее рука дрожала.
Она подняла глаза на Максима. И увидела. Увидела не мгновенное возмущение, не вспышку гнева в защиту жены. Она увидела ту самую, смертоносную, ошеломленную паузу. Он смотрел то на листок, то на плачущего сына, и в его растерянном взгляде, всего на долю секунды, мелькнуло дикое, животное сомнение.
И в этот момент внутри Алины что-то переломилось. Острая боль от предательства мужа пронзила ее сильнее, чем грязное обвинение свекрови. Холод, сползавший по позвоночнику, сменился странным, кристально-ясным спокойствием. Она медленно положила листок на стол, аккуратно, будто это была ядовитая змея.
Максим все еще молчал. И в его молчании, в этой пропасти длиною в секунду, рухнуло все: и пять лет, и утро, и солнечный луч на скатерти. Осталась только эта бумажка, искаженное лицо свекрови и тихий плач ее ребенка. Их ребенка. Она это знала как «Отче наш». Но теперь ей предстояло это доказать. И не только это.
Тишина в кухне была густой и звенящей, нарушаемая только прерывистыми всхлипами Елисея. Алина неотрывно смотрела на мужа. Тот самый взгляд, полный немого вопроса и ужаса, медленно таял в его глазах, сменяясь растерянностью и конфликтом. Он разрывался между женой, плачущим сыном и матерью, стоявшей, как монумент собственной правоты.
— Мама, это какой-то бред! — наконец вырвалось у Максима, но в голосе не было прежней твердости, а лишь усталый протест. — С чего ты взяла? Какие волосы? Какой тест?
— А ты посмотри на него! — Лариса Степановна резким жестом указала на внука. — Весь в ее отца, я с тех фотографий помню! Ни одной нашей черты! Я не слепая. А насчет теста… Все сделано по-взрослому. Я деньги заплатила.
Алина медленно выдохнула. Она отстранила свое сердце, эту сжимающуюся от боли и паники массу, и позволила заработать голове. Холодный, аналитический ум бухгалтера, привыкший выискивать нестыковки в документах, включился сам собой, как щелчок выключателя. Боль отступила, уступив место острой, почти хирургической концентрации.
Она снова взяла в руки листок. Бумага была тонкой, дешевой. Шрифт — стандартный Times New Roman, но сбитые межстрочные интервалы, неровные поля. Она начала читать вслух, четко, отстраненно, как будто зачитывала акт ревизии.
— «ЗАКЛЮЧЕНИЕ… об установлении биологического родства… между гражданином… и несовершеннолетним…» — она сделала театральную паузу, посмотрела на свекровь. — Здесь даже ФИО вписаны криво, опечатка в отчестве Максима. «Сергевич» вместо «Сергеевич». Солидная лаборатория так не работает, Лариса Степановна.
— Придираешься! — вспыхнула свекровь, но в ее голосе впервые прозвучала нотка неуверенности.
— Продолжаем, — голос Алины был ледяным. — «Проведен ДНК-анализ волос… вероятность отцовства… 0,001%». А где номер протокола? Где дата забора материала? Где, в конце концов, подпись ответственного эксперта с расшифровкой? Здесь просто каракули. И печать… — она поднесла листок к свету. — «ООО «МедЛабЭкспресс-Центр». Больше ничего не разобрать. Давайте проверим.
Не дожидаясь ответа, она потянулась к своему телефону, лежавшему рядом с коробкой от серег. Пальцы, секунду назад дрожавшие, теперь двигались уверенно. Она открыла браузер.
— Что ты делаешь? — угрюмо спросил Максим.
— Провожу due diligence, дорогой. Проверку надежности контрагента, — отрезала Алина, набирая в поиске название лаборатории.
На экране появилось несколько результатов. Первая же ссылка вела на сайт. Он был кричащим, с анимационными баннерами «ДНК ЗА 24 ЧАСА!» и «АНОНИМНО!». Ни разделов «О компании», «Лицензии», «Контакты». Только номер телефона и форма заказа. Алина пролистала вниз.
— Смотрите, — сказала она, и в ее голосе впервые появились острые, как бритва, нотки презрения. — Сайт зарегистрирован… меньше месяца назад. «МедЛабЭкспресс-Центр». Лариса Степановна, вас развели на деньги. Или… вы надеялись развести нас.
— Как ты смеешь! — свекровь побледнела от ярости. — Я все ради семьи! Чтобы он не кормил чужого выродка!
Алина встала. Она была выше Ларисы Степовны на полголовы, и сейчас, выпрямившись, казалась не уязвимой невесткой, а другой, неизвестной женщиной.
— Не смейте так называть моего сына, — ее слова упали, как камни. — Никогда.
Она повернулась к мужу. В его глазах бушевала буря: стыд за мать, остатки сомнений, страх перед тем, что происходит.
— Максим, ты веришь этой бумажке? Веришь, что Елисей — не твой?
Он замялся. Эта доля секунды стоила ему больше, чем он мог предположить.
— Я… я не знаю, что думать. Мама ведь не с потолка это взяла…
— Прекрасно, — Алина кивнула, и в этом кивке было что-то окончательное. — Тогда давай выясним раз и навсегда. Но не так.
Она посмотрела на свекровь, потом на мужа.
— Я согласна на тест ДНК. Но не на какой-то анонимный, из интернета. Мы идем в самую крупную, федеральную лабораторию, которую выберем вместе. Там, где есть лицензия Минздрава, видеонаблюдение при заборе материала и результаты, которые примут в любом суде. Мы все вместе едем туда. Сегодня. Сейчас.
Лариса Степановна ехидно усмехнулась.
— Испугалась, что настоящий тест все покажет? На детский сад пробиваешь!
— Нет, — тихо, но очень четко сказала Алина. — Я устанавливаю правила. Потому что ваши правила — это грязь и подлог. И раз уж вы начали эту войну бумажками, мы ее так и закончим. Но с одним дополнением.
Она обвела взглядом кухню, этот мир, который только что рухнул.
— Мы подпишем бумагу. Если тест докажет, что Максим — отец Елисея, а это будет именно так, то вы, Лариса Степановна, публично, на своей странице в соцсетях, где вы любите хвастаться нашей якобы идеальной семьей, пишете открытое извинение мне. Со всеми подробностями. О том, что оклеветали меня на пустом месте. И выплачиваете компенсацию за моральный вред. Символическую. Мне важнее первое.
— Ты с ума сошла! Какие извинения?! Я мать! Я имею право!
— Вы имеете право на уважение, пока вы сами его заслуживаете, — парировала Алина. — Вы это право только что потеряли. Максим?
Он смотрел на нее, будто видел впервые. Эта холодная, расчетливая женщина была незнакома ему. Но в ее логике был стыдный, неоспоримый смысл.
— И что… если не я отец? — с трудом выдавил он.
Алина взглянула на него с такой ледяной грустью, что он невольно отвел глаза.
— Тогда я забираю сына и исчезаю из вашей жизни навсегда. И тебе не придется растить «чужого выродка». Все честно.
Она подошла к Елисею, взяла его на руки, прижала к себе. Ребенок, уткнувшись мокрым лицом в ее шею, постепенно утихал.
— Выбирайте. Или вы отказываетесь от своих обвинений прямо сейчас, извиняетесь передо мной и сыном, и мы пытаемся забыть этот кошмар. Или… мы идем до конца. По-взрослому. Со всеми последствиями.
Тишина повисла вновь. В этой тишине было слышно, как тикают только что подаренные часы. Те самые, символ общего времени, которого, возможно, уже не было.
Прошло три часа. Те самые три часа, которые Алина провела в состоянии странного, леденящего оцепенения. Максим молча ушел в гостиную, уставившись в телевизор, который даже не был включен. Лариса Степановна, не снимая жакета, устроилась на кухне с чашкой чая, которую сама себе налила, демонстративно не спросив разрешения. Она звонила кому-то, говорила полушепотом, бросая на Алину тяжелые, многозначительные взгляды.
Алина сидела в детской на краю кровати, пока Елисей, измученный слезами, наконец заснул. Она гладила его влажные от слез волосы, и каждый вдох давался с усилием. В груди стоял холодный, тяжелый ком. Она анализировала каждую секунду того утра, каждый взгляд Максима. Его пауза. Его «я не знаю, что думать». Эти слова резали глубже, чем истеричные обвинения свекрови.
Вдруг в прихожей раздался шум — звонкий, деловой голос и топот каблуков. Алина узнала его сразу. Сестра Максима, Ольга.
— Мам, ты здесь? Макс! Ну, я же говорила, что к этому все и шло!
Алина закрыла глаза на секунду. Значит, свекровь уже успела созвать подкрепление. Война объявлена официально, и противник стягивал силы.
Она не стала сидеть в засаде. Медленно вышла из детской. В гостиной уже было тесно. Ольга, высокая и поджарая, с вечной укоризной на лице, снимала дорогую кожаную куртку. Рядом с ней стоял ее муж, Игорь, с лицом вечно занятого и слегка скучающего человека. Он кивнул Алине без тени обычного приветствия. Максим, мрачный, поднялся с дивана.
— Оля, Игорь… не надо было приезжать, — пробормотал он, но в его тоне не было настоящей убедительности.
— Не надо? — Ольга фыркнула, уставившись на Алину. — Когда в семье такое? Мама все рассказала. У меня просто нет слов. Я всегда чувствовала, что ты какая-то… чужая. Никогда с нами не была заодно.
— Заодно в чем, Оля? — спросила Алина тихо. Она облокотилась на косяк двери, стараясь выглядеть спокойной. Руки спрятала в карманы халата, чтобы не видно было дрожи. — В совместном осуждении соседей? В обсуждении, кто и на что потратил? Я просто жила своей семьей.
— Своей семьей? — перебила Лариса Степановна, выходя с кухни. — А где эта семья была, когда я в прошлом году с аппендицитом в больнице лежала? Раз в неделю наведаться — это твоя семья?
Алина вздохнула. Старое, набившее оскомину претензии. Она тогда ездила каждый день, но после девяти вечера, когда укладывала Елисея. Максим бывал утром. Но факты в этой новой реальности значения не имели.
— Мы не об этом, мама, — строго сказала Ольга, беря на себя роль следователя. — Мы об ребенке. Алина, давай начистоту. Мама не станет просто так что-то выдумывать. Она ребенка любит. И если засомневалась… на то есть причины.
— Какие причины, Ольга? — голос Алины оставался ровным, хотя внутри все сжималось. — Причина в том, что у него светлые волосы? У моей мамы и у моего отца были светлые волосы. Ваша мама видела их только на фото. Причина в том, что он не похож на Максима в детстве? А вы видели мои детские фото? Он — моя копия.
— Успокойся, не кипятись, — вступил Игорь, снисходительно улыбаясь. — Все мы здесь взрослые люди. Нужно разобраться без истерик. Этот тест… он, конечно, сомнительный. Но зерно-то сомнения уже посеяно. И Максим, я смотрю, тоже не уверен.
Все посмотрели на Максима. Он стоял, опустив голову, изучая узор на ковре. Его молчание было громче любых слов.
— Видишь? — торжествующе произнесла Ольга. — Брат мой страдает. Он же не дурак. Он чувствует, когда что-то не так. Мама просто озвучила то, о чем он, может, боялся подумать.
Это было самое гнусное. Они не просто нападали на нее. Они лепили из Максима жертву, перекладывали на него инициативу подозрений. И он, своим трусливым молчанием, позволял это делать.
— Хорошо, — сказала Алина, отталкиваясь от косяка. Она прошла на кухню, взяла со стола блокнот и ручку, которые всегда лежали у телефона для записей. Вернулась. — Давайте разбираться. Вы, Ольга, говорите, что я «чужая». Конкретизируйте. Когда я вам или вашей семье навредила? Не дала денег? Не помогла? Игнорировала просьбы?
Ольга замялась. Конкретных претензий не было. Было только общее ощущение, что Алина не вливалась в их тесный, немного удушающий клан с его бесконечными советами и пересудами.
— Ну, вот… всегда со своим мнением, — выпалила Ольга. — Не как все.
— А я должна быть «как все»? — Алина открыла блокнот и что-то записала. Этот простой, деловой жест почему-то испугал Ольгу больше, чем крик. — Продолжаем. Лариса Степановна, помимо сомнительной бумажки, есть у вас другие доказательства моей «измены»? Конкретные даты, имена, свидетельства?
— Зачем мне свидетельства? Я глазами вижу! — всплеснула руками свекровь.
— То есть, нет, — четко произнесла Алина, делая еще одну пометку. — Игорь, вы упомянули «зерно сомнения». Кто его, по-вашему, должен теперь устранять? Тот, кто его посеял на пустом месте, или тот, кого этим зерном обсыпали?
Игорь нахмурился. Ему не нравилось, когда его втягивали в открытый конфликт. Он привык быть наблюдателем.
— Я лишь призываю к диалогу, — буркнул он.
— Диалог — это когда два человека говорят и слушают, — сказала Алина, глядя на Максима. Он упорно не встречался с ней глазами. — А здесь происходит трибунал. Без доказательств, на основании ощущений и домыслов. И обвиняемый лишен слова.
Она закрыла блокнот. В тишине щелчок кнопки прозвучал пугающе громко.
— Вашу позицию я поняла. Вы все считаете, что я способна на подлость, что я обманула Максима, и что Елисей — не его сын. Вы отказываетесь принять мои условия честной проверки. Значит, вы выбираете путь войны. Хорошо.
Она повернулась, чтобы уйти в детскую, но голос Ольги, злой и шипящий, остановил ее.
— А где ты была в ту субботу, в марте, когда Макс был в командировке? А? Мама видела, как ты возвращалась к вечеру одна, вся такая… задумчивая.
Алина медленно обернулась. В глазах у нее было что-то такое, что заставило Ольгу отступить на шаг.
— Я была на курсах повышения квалификации. С девяти утра до шести вечера. У меня есть сертификат с подписью и печатью. И я заплатила за них с нашей общей с Максимом карты. Хочешь посмотреть выписку, Оля? Или ты тоже считаешь, что я подделала и сертификат, и банковскую операцию?
Впервые за весь день на лицах родственников появилось нечто похожее на замешательство. Они привыкли к эмоциям, к крикам, к обидам. Они не были готовы к холодной, документальной точности.
Алина больше ничего не сказала. Она прошла в спальню, закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной и, наконец, позволила себе задрожать. От бессилия, от гнева, от предательства. Они окружили ее в ее же доме. Ее муж был в стане врага. Пусть и в качестве пассивного пленного, но это не меняло сути.
Она достала телефон. В голове, сквозь туман обиды, выстраивался четкий план. Она нашла в контактах номер и набрала его. Звонок длился недолго.
— Дима, — сказала она, услышав голос брата. — Мне срочно нужна твоя помощь. Как юриста. У меня… тут началась война. С применением фальшивых документов и клеветы. Да, все очень плохо. Можно я приеду к тебе в офис завтра с утра? Спасибо.
Она положила трубку, посмотрела на свое отражение в темном экране телефона. В глазах уже не было слез. Только твердая, холодная решимость. Если они хотят войны по правилам подлости, она ответит войной по закону.
Офис Дмитрия находился в современном бизнес-центре, и его стерильная, выверенная тишина стала для Алины бальзамом после кошмара вчерашнего дня. Здесь не пахло домашним кофе и ложью. Здесь пахло дорогой древесиной, кожей и чистотой.
Дмитрий, ее старший брат, был полной противоположностью Максима. Спокойный, с внимательным, оценивающим взглядом, он слушал ее, не перебивая, лишь изредка делая пометки на листе бумаги. На его столе не было лишних предметов, только компьютер, телефон и стильная металлическая подставка для ручек. Он был воплощением порядка, в который она сейчас отчаянно пыталась вернуть свою жизнь.
Алина говорила ровно, почти монотонно, пересказывая события утра: подарок, визит свекрови, фальшивый тест, паузу Максима, семейный совет. Она положила перед братом тот самый листок из конверта. Дмитрий взял его кончиками пальцев, будто образец биологического загрязнения, бегло просмотрел и бросил в сторону с легким выражением брезгливости.
— Мусор, — заключил он. — Даже не грамотная подделка. Примитивный фальсификат. И он, — Дмитрий кивнул в сторону воображаемого Максима, — этому поверил?
— Он не поверил. Он усомнился, — поправила Алина, и в ее голосе прозвучала горечь. — И этого достаточно.
— Достаточно для чего? Для разрушения семьи? — Дмитрий откинулся в кресле. — Ладно. Эмоции оставим за дверью. Ты сказала им о своих условиях: официальный тест, публичное извинение, компенсация морального вреда. Это хорошая, правильная позиция. Но она выражена в бытовом ключе. Теперь нужно оформить ее юридически, чтобы у них не было пространства для маневра и новых фокусов.
Он потянулся к клавиатуре и начал быстро печатать.
— Первое: клевета, то есть распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство, а в твоем случае — еще и подрывающих репутацию матери, — это статья 128.1 Уголовного кодекса. Но возбуждать уголовное дело — процесс долгий, нервный и, честно говоря, для внутрисемейного конфликта часто избыточный, если нет цели реально посадить кого-то. Хотя сама угроза — серьезный аргумент.
Алина кивнула, стараясь вникнуть. Ее мир раньше ограничивался статьями Налогового кодекса, а не Уголовного.
— Второе, и для нас сейчас главное — гражданско-правовая ответственность. Причинение морального вреда. Твоя свекровь, распространяя эти сведения, действовала умышленно. У нее был мотив — опорочить тебя, скорее всего, чтобы усилить контроль над сыном или вытеснить тебя из семьи. Налицо негативные последствия для тебя: страдания, унижение, подрыв доверия в семье, публичность (она же принесла эту бумажку при твоем муже, а потом обсудила с дочерью и зятем). Все это основания для взыскания компенсации.
— Мне не нужны ее деньги, Дима, — тихо сказала Алина.
— Понимаю. Но это не просто деньги. Это — юридический факт признания ее вины. Сумма может быть символической, одна тысяча рублей. Но сам факт ее назначения судом или даже ее добровольной выплаты по соглашению — это признание. Это доказательство, которое уже никуда не денется. Тебе потом, если что, проще будет ограничивать ее общение с Елисеем, если дойдет до суда по определению порядка общения с бабушкой.
Мысль о том, что может дойти и до этого, заставила Алину содрогнуться. Но брат был прав. Нужно думать на шаг вперед.
— Итак, наш план, — продолжил Дмитрий, распечатывая только что составленный документ. — Мы предлагаем им подписать мировое соглашение. До суда. В нем три ключевых пункта.
Он передал листок Алине. Текст был составлен четким, сухим юридическим языком.
— Пункт первый. Стороны обязуются в течение трех дней пройти процедуру установления отцовства путем геномной экспертизы в аккредитованной лаборатории «Геномед» (или любой другой из этого списка, выберем вместе). Забор материала — строго в присутствии всех заинтересованных сторон или их представителей, с возможностью видеофиксации. Все расходы несет инициатор проверки, то есть Лариса Степановна.
— Пункт второй. В случае подтверждения отцовства Максима Сергеевича в отношении несовершеннолетнего Елисея, гражданка Лариса Степановна обязуется в течение суток после получения результатов разместить на своей личной странице в социальной сети «ВКонтакте» (или «Одноклассники», мы уточним) открытый пост-извинение. Текст мы прилагаем. В нем она указывает, что безосновательно оклеветала тебя, принесла свои извинения и подтверждает, что Елисей является ее родным внуком. Пост должен быть доступен всем друзьям и оставаться на странице не менее шести месяцев.
Алина читала приложенный образец текста. Сухой, официальный, но каждое слово било точно в цель: «Приношу свои глубокие и искренние извинения моей невестке, Алине… я допустила непростительную ошибку, распространив непроверенную информацию…» Читая это, она впервые за сутки почувствовала не хрупкую надежду, а силу.
— Пункт третий. Одновременно с выполнением пункта два, она добровольно выплачивает тебе компенсацию морального вреда в размере… мы поставим 50 000 рублей. Это серьезно, но не заоблачно. Ты, в свою очередь, подписываешь расписку о получении средств и отсутствии к ней имущественных претензий по данному инциденту.
— Она никогда на это не пойдет, — прошептала Алина.
— Тогда мы подаем в суд сразу, — пожал плечами Дмитрий. — Исковое заявление о защите чести, достоинства и компенсации морального вреда. И в качестве обеспечительной меры просим суд запретить ей приближаться к тебе и твоему сыну. Это уже серьезно. И, поверь, когда участковый придет к ней для беседы по такому иску, ее пыл сильно поостынет. Мы даем ей выбор: цивилизованный, но публичный выход из ситуации, или война по всем фронтам с непредсказуемыми для нее последствиями. Юридически ты на сто процентов права. У нее же — фальшивка и голословные обвинения.
Он помолчал, глядя на сестру.
— А что с Максимом? Он будет участвовать в подписании?
— Я не знаю, — честно ответила Алина. — Он… в тумане. Но если он откажется от теста или от подписи… это будет его окончательный выбор. И мне станет понятно, что спаять обратно эту семью нельзя.
Дмитрий одобрительно кивнул.
— Здравый подход. Не цепляйся за то, что рассыпалось. Цепляйся за то, что осталось целым — за себя и за сына. Остальное приложится. Или не приложится. Но твоя задача сейчас — выйти из этой истории с минимальными потерями и максимальным восстановлением справедливости.
Алина взяла распечатанные документы. Бумага была плотной, солидной. Она ощущала ее вес. Это был не листок с улицы Лукавого. Это был щит. И меч.
— Я поеду домой. Сейчас. И представлю им это, — сказала она, поднимаясь.
— Позвони, если что. И не бойся. Ты теперь не одна, — Дмитрий проводил ее до выхода.
По дороге домой Алина купила большой конверт из плотного картона. Аккуратно сложила в него соглашение, проект извинения и чистые листы для подписей. Дом, ее дом, теперь казался ей полем боя. Но у нее в руках был четкий устав военных действий. Она сделала глубокий вдох перед дверью. Внутри были слышны голоса. Они все еще здесь.
Она открыла дверь. В гостиной, кроме Максима и его матери, сидели Ольга и Игорь. Запахло вчерашним пирогом, который, видимо, разогрели. Разговор оборвался, когда она вошла. Все смотрели на нее, на ее деловой костюм, на конверт в руках.
— Я поговорила с моим юристом, — начала Алина без предисловий, ставя конверт на журнальный столик. — Вот официальное предложение об урегулировании конфликта. Вам стоит ознакомиться. Каждому. Прежде чем сказать «нет», подумайте о последствиях. Юридических.
Она вынула листы и разложила их перед собой. Максим смотрел то на бумаги, то на ее лицо. В его глазах читался немой вопрос: «До чего мы докатились?»
Алина встретила его взгляд. В ее глазах уже не было вопроса. Был только холодный, четкий ответ.
Наступившее после ее слов молчание было оглушительным. Ольга первой потянулась к бумагам, но Лариса Степановна грубо отстранила ее руку.
— Какие еще бумаги? Ты что, в суд на меня собралась? Родную свекровь? — ее голос звенел фальшивой обидой, за которой скрывался животный страх перед системой, которую она не понимала.
— Я предлагаю цивилизованное решение, — холодно ответила Алина. — Вы начали войну документами. Я предлагаю ей и закончить. Читайте.
Максим взял один экземпляр соглашения. Его глаза быстро бегали по строчкам. Лицо становилось все мрачнее.
— «Мировое соглашение… компенсация морального вреда…» — он прошептал, поднял на Алину взгляд. — Это же формальность какая-то, Аля. Мы же не чужие.
— А как нас по-твоему называть, Максим? — спросила она, и в голосе ее впервые зазвучала усталая боль. — Родные люди так не поступают. Родные не верят анонимным бумажкам больше, чем глазам и сердцу. Ты выбрал сторону. Теперь вот правила этой стороны. Или ты готов прямо сейчас, глядя мне в глаза, сказать, что веришь мне безоговорочно и считаешь этот фарс с тестом оскорблением? И попросить свою мать извиниться?
Он не смог. Его глаза снова опустились. В горле сдавленно клокотало.
— Я… я просто хочу, чтобы все утихло.
— Утихнет, — сказала Алина. — После теста. И после выполнения этих условий. Вот твой вариант, Лариса Степановна. Или вы подписываете это, и мы едем в лабораторию, которую выберем вместе из списка. Или я завтра же иду с этим, — она ткнула пальцем в соглашение, — и с этой, — ткнула в листок с фальшивым тестом, — прямиком к юристу для подачи иска. И тогда вы будете общаться не со мной, а с судебными приставами.
Игорь, до этого хранивший молчание, нахмурился.
— Да бросьте вы, девочки. Ну, поссорились. Мама погорячилась. Алина обиделась. Максим, помири их.
Алина повернулась к нему.
— Игорь, вы, кажется, инженер? Представьте, что к вам на стройку приезжает проверка с заведомо поддельным актом, обвиняет в нарушениях, грозится снести объект. Вы будете их «мирить»? Или требовать официальной, экспертной проверки по всем правилам? Это не ссора. Это обвинение в уголовно наказуемом деянии. Здесь или доказательства, или ответственность.
Ее тон не оставлял пространства для маневра. Зять заерзал на месте и умолк.
Лариса Степановна, побледнев, взяла документ. Она читала медленно, шевеля губами. Дойдя до пункта о публичном извинении, она вспыхнула.
— Никогда! Чтобы я на всю округу… Да я лучше умру!
— Ваш выбор, — пожала плечами Алина. — Тогда готовьтесь к повестке в суд. И, кстати, иск может быть не только ко мне в пользу. Максим, как законный отец, тоже имеет право требовать компенсацию морального вреда за сомнения в отцовстве, которые ему навязали. Это тоже практика.
Она выдумала это на ходу, но сказала с такой уверенностью, что даже Максим удивленно поднял бровь.
Давление сработало. Лариса Степановна поняла, что игра вышла на уровень, где ее обычные манипуляции не работали. Она метнулась к сыну.
— Макс! Ну скажи же ей! Она же твоя жена! Что за кабальные условия!
Максим устало провел рукой по лицу. Двое суток кошмара сделали свое дело. В его голосе уже не было растерянности, было раздражение и желание поставить точку.
— Мама, ты сама начала. На ровном месте. И принесла какую-то ерунду. Либо ты теперь доводишь это до конца по-честному, как предлагает Алина. Либо извиняешься, и мы забываем. Третьего не дано. Я устал.
Это была его первая, пусть и слабая, попытка занять нейтральную позицию. Но для Алины в ней был прогресс.
После еще часа препирательств, слез и угроз со стороны свекрови, было решено. Завтра утром они едут в крупнейшую в городе сетевую лабораторию «ГеноЦентр», имеющую полную аккредитацию. Соглашение Алины Лариса Степановна подписывать наотрез отказалась, но скрепя сердце согласилась на тест и дала устное обещание «разобраться», если результат окажется не в ее пользу. Алина знала, что устные обещания ничего не стоят, но сам факт ее капитуляции был важен.
---
Следующее утро было серым и дождливым. В машине царило ледяное молчание. Алина сидела на заднем сиденье рядом с Елисеем, который с интересом смотрел на дождевые струи по стеклу. Максим вел машину, его пальцы судорожно сжимали руль. Лариса Степановна, облаченная в то же самое парадное пальто, сидела, выпрямившись, как на эшафоте.
Клиника поражала своей стерильной, бездушной чистотой. Белые стены, глянцевый пол, тихая музыка. Консультант, миловидная девушка в белом халате, без тени эмоций объяснила процедуру. Забор буккального эпителия — мазок ватной палочкой с внутренней стороны щеки. Быстро, безболезненно. Результат — через три рабочих дня. Можно по доверенности, можно лично.
— Мы хотим присутствовать при заборе. Все, — сказала Алина.
— Конечно, — кивнула девушка. — Прошу пройти в процедурный кабинет. Родитель и ребенок — сначала.
Максим взял Елисея на руки. Мальчик немного испугался незнакомой обстановки, но, увидев, что пала совсем не больно, успокоился. Процедура заняла две минуты. Его образцы в специальных конвертах положили на стол.
— Теперь второй родитель, — сказала медсестра.
Максим сел в кресло. Его лицо было осунувшимся. Он покорно открыл рот, когда медсестра попросила. В его глазах Алина прочла странную смесь стыда и надежды. Он словно ждал, что эта палочка раз и навсегда снимет с него груз сомнений, который навязала ему мать.
Конверты подписали, опечатали голографической наклейкой. Выдали квитанции с уникальными номерами, по которым можно будет проверить подлинность результата на сайте.
— Все, — сказала медсестра с профессиональной улыбкой. — Ожидайте результатов.
На выходе из кабинета Лариса Степановна вдруг схватила Максима за рукав. Ее глаза лихорадочно блестели.
— Максим, ты уверен, что там все правильно сделали? А вдруг они… перепутают? Или она, — кивок в сторону Алины, — уже все с ними договорилась?
Алина не стала ничего говорить. Она просто достала телефон и включила диктофон, положив его в карман пальто внешним динамиком вверх. Но Максим отреагировал раньше. Он резко дернул руку.
— Мама, хватит! — его голос гулко прокатился по тихому коридору, заставив пару ожидающих обернуться. — Хватит уже! Мы все сделали, как ты хотела! Жди результат и заткнись, наконец!
Он повернулся и быстрыми шагами пошел к выходу. Лариса Степановна осталась стоять с открытым ртом, пораженная не столько его словами, сколько интонацией. В ней была ненависть. Краткая, мгновенная, но настоящая. Ненависть уставшего человека к источнику своих бед.
Алина взяла за руку Елисея и пошла следом за мужем. Она не испытывала торжества. Только глухую, ноющую усталость. Три дня ожидания предстояли самые долгие в ее жизни. Но теперь она знала точно — какой бы ответ ни пришел из лаборатории, женщина, остающаяся в белом коридоре, уже проиграла. Она потеряла сына. Алина это видела. И, кажется, начинала понимать это и сама Лариса Степановна. В ее глазах, смотревших им вслед, был уже не гнев, а панический, всепоглощающий страх. Не за результат теста. А за то, что будет после.
Три дня ожидания растянулись в бесконечную череду тягучих, мучительных часов. Дом, который Алина когда-то любила, превратился в поле молчаливой войны. Максим жил на раскладном диване в гостиной. Они почти не разговаривали, общаясь только через необходимые фразы о быте и ребенке. Елисей, чувствуя ледяную стену между родителями, стал капризным и замкнутым.
Лариса Степановна звонила каждый день. Сначала требовающим тоном спрашивала, не пришли ли результаты. Потом, когда Максим начал отмалчиваться или резко обрывать ее, ее звонки стали тише, в них появились нотки неуверенности и тревоги. Ольга тоже пыталась выйти на связь, но Алина отправляла ее звонки на беззвучный режим.
На четвертый день, ближе к вечеру, на телефон Алины пришло лаконичное SMS: «Здравствуйте! Готовы результаты экспертизы № 45892. Можете получить в лаборатории с 09:00 до 20:00. При себе иметь паспорт и квитанцию».
Сердце у нее ушло в пятки, а потом заколотилось с бешеной силой. Она переслала сообщение Максиму. Через минуту он вышел из гостиной, бледный, с тенью щетины на щеках.
— Получил, — сказал он глухо. — Поедем сейчас.
— Позвони своей матери, — попросила Алина. — Пусть приезжает. Она имеет право присутствовать при вскрытии конверта. Раз уж начала.
Он кивнул, без возражений. В его покорности была какая-то обреченность.
---
В приемной лаборатории было почти пусто. Лариса Степановна приехала вместе с Ольгой. Они сидели на жестких пластиковых стульях, не разговаривая. Свекровь выглядела постаревшей на десять лет; ее парадный жакет висел на ней мешком. Ольга бросала на Алину взгляды, полные немой ненависти, но уже без прежней уверенности.
Консультант, та же девушка, узнала их. Она улыбнулась вежливо-сочувствующей улыбкой, какой, наверное, учат на курсах для работы в стрессовых ситуациях.
— Документы, пожалуйста.
Они молча протянули паспорта и квитанции. Девушка сверила данные, щелкнула что-то на компьютере.
— Да, все верно. Заключение готово. Распечатываю для вас. Один оригинал на фирменном бланке с печатями. Обращаю ваше внимание: результат также можно проверить на нашем сайте по уникальному номеру, указанному внизу. Это исключает любые сомнения в подлинности документа.
Она вложила несколько листов в плотный картонный конверт, запечатала его фирменной наклейкой и протянула через стойку. Конверт завис в воздухе. Максим замер, не решаясь взять. Алина видела, как дрогнули его пальцы.
— Давай уже, — прошипела Лариса Степановна, ее терпение лопнуло. — Чего тянем?
Алина спокойно приняла конверт. Он был тяжелее, чем она ожидала. Она положила его на стойку.
— Мы вскроем здесь и сейчас. При всех. Чтобы не было потом разговоров, что его подменили по дороге.
— Конечно, — кивнула консультант. — Можете пройти в нашу зону ожидания.
Они молча проследовали за ней в маленькую комнату с журнальным столиком и стульями. Дверь закрылась, оставив их в полной, давящей тишине. Шум улицы сюда не доходил.
Алина разорвала клапан конверта. Ее руки не дрожали. Внутри лежали три листа. Первый — сопроводительное письмо. Второй — юридическая справка о методах и точности анализа. И третий…
Она вынула его и положила перед собой на стол. Жирный штамп «ОРИГИНАЛ» в углу. Четкие, машинописные графы. ФИО участников. Номера образцов. И в самом низу, в графе «ЗАКЛЮЧЕНИЕ», крупным, не оставляющим сомнений шрифтом:
«Вероятность отцовства Максима Сергеевича Л. в отношении несовершеннолетнего Елисея М.Л. составляет 99,9999987%. Биологическое отцовство считается доказанным.»
Тишина взорвалась.
— Ну? Что там? — выкрикнула Лариса Степановна, не в силах выдержать напряжение.
Алина не сказала ни слова. Она медленно, с ледяным театральным жестом, развернула лист и подвинула его к свекрови. Та схватила бумагу, ее глаза забегали по строчкам. Цвет с ее лица ушел полностью, осталась землисто-серая маска. Губы беззвучно зашевелились, повторяя цифры.
— Дай сюда! — почти вырвал лист Максим. Он впился в текст, читая его снова и снова. Из его груди вырвался странный звук — что-то среднее между рыданием и смехом облегчения. Он поднял на Алину глаза, и в них было столько стыда, мольбы и боли, что она отвернулась. Это облегчение опоздало. Оно ничего не исправляло.
— Нет… — прошептала Лариса Степановна. — Этого не может быть… Это… они сговорились! Все сговорились! Ты, — она ткнула дрожащим пальцем в Алину, — ты их купила! Или он, — палец переметнулся на сына, — он подставил свои образцы!
Ольга, заглянувшая через плечо матери в документ, остолбенела. Все ее уверенности развеялись в прах перед холодными цифрами федеральной лаборатории.
Алина все еще молчала. Она достала из кармана пальто свой телефон, положила его на стол экраном вверх и нажала одну кнопку. На экране замигал красный индикатор записи. Она смотрела на свекровь, и в ее взгляде не было ни торжества, ни гнева. Было лишь ожидание.
— Ваша очередь, Лариса Степовна, — произнесла она наконец, и ее голос прозвучал в гробовой тишине, как удар хлыста. — Готовьте публичное извинение. И деньги. Помните наши условия?
Это было как спичка, брошенная в бензин. Вся накопленная за дни ярость, страх и унижение вырвались из Ларисы Степановны в неконтролируемом потоке истерики.
— Какие извинения?! Какие деньги! — она вскочила, сбивая стул. Ее голос сорвался на визгливый крик. — Вы все против меня! Вся эта контора поддельная! Это все твои штучки, Алина! Ты все подстроила! Я знаю! Максим, он же и вправду мог не от твоего отца быть! Так что ваш тест ничего не доказывает! Ничего!
Она кричала, не соображая, что говорит, захлебываясь слезами бессилия. Слова лились потоком, обжигающие, несуразные.
— Молчи, мама! — рявкнул Максим, тоже вскакивая. Его лицо исказилось гримасой ужаса.
Но она уже не слышала. Она металась по маленькой комнате, выкрикивая обвинения уже не только Алине, но и всему миру.
— Да, мог и не быть его! Могла я тогда… мало ли что! Так что вы все тут не судьи мне! Не судьи!
Она замолчала, тяжело дыша, и вдруг осознала, что натворила. В комнате повисла абсолютная, звенящая тишина. Свекровь обвела взглядом лица: бледное, искаженное непониманием лицо Ольги; мертвенную маску Алины; и лицо сына — Максим смотрел на нее, будто впервые видел. В его глазах не было уже ни гнева, ни стыда. Там был чистый, первобытный ужас. Ужас человека, у которого только что выдернули землю из-под ног.
Алина медленно, очень медленно наклонилась к телефону. Красный огонек все мигал. Она не выключала запись. Она посмотла прямо на свекровь и произнесла четко, разделяя каждое слово, как будто разговаривая с глухой или с иностранкой:
— Повторите, Лариса Степановна. Вы только что сказали, что Максим может быть не сыном своего отца. Не вашего мужа. Это правильно я поняла?
После взрыва в лаборатории они разъехались в гнетущем, полном невысказанных ужасов молчании. Лариса Степановна, схватив за руку остолбеневшую Ольгу, почти выбежала, не глядя ни на кого. Максим сел за руль, и весь путь домой он не проронил ни слова, только сжимал руль до побеления костяшек. Алина молчала, глядя в окно на мелькающие огни. В ушах у нее все еще звенел тот истеричный визг: «Мог и не быть его!».
Она отвезла Елисея к своей матери, сославшись на срочные дела. Ребенку было лучше в атмосфере безусловной любви, чем в этом холодном, зараженном подозрениями доме. Вернувшись, она застала Максима в гостиной. Он сидел в темноте, уставившись в стену, а в руке у него зажата была распечатка результата ДНК-теста.
— Зачем ты это сделала? — спросил он глухо, не поворачивая головы.
— Что именно? Записала ее слова? Или стала искать правду?
— Все. Зачем нужно было копаться? Ладно, она… соврала про тебя. Я понял. Я… я виноват. Но зачем было добивать? Теперь… теперь что? — в его голосе была потерянность маленького мальчика.
Алина села напротив, включая торшер. Мягкий свет выхватил его осунувшееся лицо.
— Я не копала, Максим. Она сама вывалила эту тайну на всех нас. И теперь это не просто ее тайна. Это твоя жизнь. Твое происхождение. Ты хочешь продолжать жить в неведении, зная, что твоя мать способна на такую ложь и оскорбление? Зная, что у тебя, возможно, есть другой отец, о котором ты ничего не знаешь? Я не хочу такой жизни для себя. И для Елисея.
— Какое это имеет отношение к Елисею? — он выдохнул с раздражением.
— Прямое. Если твоя мать способна годами жить в такой лжи, плести интриги и разрушать чужие семьи ради сохранения своего фасада, то что она может сделать дальше? Как она будет влиять на нашего сына? Я обязана это знать. Чтобы защитить его. И тебя, если ты еще не понял, что тебе тоже нужна защита от нее.
Он не ответил. Он просто сидел, сгорбившись, и в его позе было столько беспомощности, что Алину кольнула жалость. Но она отогнала ее. Сейчас нужна была не жалость, а ясность.
Рано утром она была в офисе у Дмитрия. Она пересказала ему все, что произошло, и дала послушать запись. Дмитрий слушал, его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькало холодное понимание.
— Это меняет дело, — сказал он, когда запись закончилась. — Теперь это не просто твой конфликт. Это внутрисемейная война на два фронта. Но у нас есть преимущество — инициатива и факты. Что ты хочешь?
— Я хочу понять, правда это или просто бред отчаявшейся женщины, — ответила Алина. — Мне нужны доказательства. Любые.
— Хорошо. Начнем с открытых источников. У тебя есть доступ к семейным документам? Свидетельства о рождении, старые фотографии?
Алина кивнула. Свекор, Иван Петрович, тихий и замкнутый человек, после скандала в лаборатории ушел к себе в комнату и не выходил. Но несколько лет назад он отдал Алине на хранение старую металлическую шкатулку с документами «на всякий случай», когда Лариса Степановна затеяла ремонт и грозила все выбросить. Тогда Алина посчитала это чудачеством, а теперь благословляла его предусмотрительность.
Вечером того же дня, пока Максим был на работе, а свекор ушел в гараж, Алина осторожно открыла шкатулку. Пахло нафталином и старыми чернилами. Она нашла свидетельство о браке Ларисы и Ивана. Дата бракосочетания — 12 ноября 1988 года. Потом свидетельство о рождении Максима. Дата рождения — 15 июля 1989 года.
Она достала калькулятор. Между браком и рождением сына прошло восемь месяцев. Вполне нормальный срок. Но в ее памяти всплыли обрывки разговоров, давние семейные легенды. Ольга как-то обмолвилась, что ее родители поженились «почти что прямо из-за студенческой скамьи», а мама родила Макса «сразу после свадьбы». Всегда подразумевалась спешка.
Алина сфотографировала документы и отправила Диме. Через полчаса он перезвонил.
— Сам по себе срок ничего криминального не доказывает. Но он создает почву для вопросов. Нужна информация о том, где и с кем Лариса жила и училась до замужества.
Тут Алина вспомнила о Надежде Владимировне, старой подруге своей матери, которая когда-то училась в одном институте со свекровью. Она была одним из немногих людей, кто не восторгался Ларисой, а относился к ней с прохладной иронией.
На следующий день, под предлогом занести варенье, Алина навестила Надежду Владимировну. Разговор за чаем плавно перетек к воспоминаниям о молодости.
— А, Лариска… — старушка хитро прищурилась. — Да, мы на одном потоке были. Яркая была. Вертихвостка. Всегда в центре внимания, особенно мужского. А потом на третьем курсе как сквозь землю провалилась. Говорили, уехала. То ли в другой город, то ли в родную деревню к тетке. Год где-то пропадала. Вернулась уже… другой. Похорошевшая, но какая-то закрытая. И почти сразу под руку с твоим свекром пошла, Иваном. Он за ней как щенок бегал еще с первого курса. Она им всегда вертела.
— А куда именно она уезжала, не помните? И с кем?
— Городок, кажется, где-то под Калугой… Трубчевск, что ли? А с кем… — Надежда Владимировна задумалась. — Слухи ходили. Будто бы с одним аспирантом из Москвы, который у нас практику вел. Красавец был, все девчонки по нем сохли. Фамилию… не вспомню. Сергей, кажется. А фамилия… Лебедев? Леонтьев? На «Л» точно.
Слова «под Калугой» и «на «Л»» засели в голове у Алины. Вернувшись домой, она снова открыла шкатулку. Среди открыток и писем нашла несколько потрепанных фотографий. Одна привлекла ее внимание: молодая, незнакомая Алине Лариса, с сияющими глазами, стоит на фоне какого-то провинциального вокзала. На обороте корявым почерком: «Лёля, Трубчевск, на память. Август 87».
Август 1987. За два года до свадьбы и за полтора года до рождения Максима. Алина перевернула другие фото. И нашла. Снимок в парке. Лариса обнимает высокого, красивого молодого человека в очках. Он смеется. На обороте надпись: «С Серёгой. Счастливы. 87».
Она сфотографировала и это. Дмитрий, получив новые данные, начал действовать через свои профессиональные связи. Через день у него была информация. В Трубчевске в 1987-1988 годах действительно проживала Лариса С., студентка, оформившая академический отпуск по «семейным обстоятельствам». А в московских архивах удалось найти, что аспирант Сергей Леонтьев, уроженец Трубчевска, погиб в автокатастрофе в конце лета 1988 года.
Собрав все воедино — даты, фотографии, свидетельство о рождении, показания — они получили версию. Молодая, амбициозная Лариса закрутила роман с перспективным аспирантом, забеременела, уехала с ним в его родной город, вероятно, надеясь на брак. Но жених погиб. Оставшись одна с ребенком под сердцем в провинции, она вернулась к надежному, влюбленному в нее Ивану, и поспешила оформить отношения, чтобы ребенок родился в «законной» семье.
Вечером, когда Максим вернулся, Алина не стала говорить ничего. Она просто положила перед ним на стол распечатанную подборку: фото вокзала, фото с незнакомым мужчиной, выписки от Димы, расчет дат. И положила рядом — его собственное свидетельство о рождении.
Он долго смотрел на фотографию матери с чужим мужчиной. На ее счастливое, непривычное ему лицо. Потом взял в руки свое свидетельство.
— Почему ты это ищешь? — спросил он наконец, и голос его был беззвучным шепотом.
— Потому что она разрушала мою семью, чтобы твоя тайна никогда не всплыла, Максим, — сказала Алина мягко, но неотвратимо. — Ты был ее оружием. Она посеяла в тебе сомнения во мне, чтобы ты никогда не усомнился в ней. Чтобы ты защищал ее ложь, даже не зная об этом. Она готова была развалить твой брак, очернить твою жену, травмировать твоего сына — все ради сохранения своего фасада. И теперь ты должен решить: ты все еще часть этого фасада или ты хочешь жить в реальном мире, какой бы горькой она ни была?
Он не ответил. Он поднялся и ушел в свою комнату-гостиную. Но через час он вышел. Его глаза были красными, но в них появилась какая-то новая, жесткая решимость.
— Что будем делать дальше? — спросил он. И в этом вопросе Алина впервые за много дней услышала не растерянность мальчика, а твердый, хотя и надломленный, голос мужчины, готового встретить правду лицом к лицу.
Их собралось пятеро в той же самой гостиной, где неделю назад Лариса Степановна бросила на стол роковой конверт. Теперь обстановка была иной. Алина сидела в кресле, спокойная и собранная. Максим стоял у камина, его поза была неестественно прямой, будто он держался только за счет внутреннего стержня. Рядом с Алиной, в глубоком кресле, сидел Иван Петрович, свекор. Его обычно добродушное лицо было серым и опустошенным; он молча смотрел в пол, тяжело опираясь на трость, которой раньше никогда не пользовался. Против них, на диване, — Лариса Степановна и Ольга. Свекровь казалась сжавшейся, меньше ростом; ее руки судорожно теребили край кофты. Ольга выглядела потерянной и испуганной.
Алина положила на журнальный столик папку. Звук был мягким, но в тишине он прозвучал как удар гонга.
— Мы собрались, чтобы расставить все точки, — начала она без предисловий. Голос был ровным, беззлобным, но и без тени тепла. — Вопросов больше нет. Есть факты.
Она открыла папку и выложил документы по порядку, как слайды.
— Первое. Официальное заключение федеральной лаборатории «ГеноЦентр». Отцовство Максима в отношении Елисея подтверждено. Без малейших сомнений. — Она слегка отодвинула лист в сторону. — Второе. Распечатка телефонного разговора, где Лариса Степовна соглашается на проведение этого теста, признавая тем самым свои первоначальные обвинения несостоятельными. Факт клеветы налицо.
Лариса Степановна попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно пошевелила губами.
— Третье. И самое главное. — Алина выложила фотографии. Старую, с вокзала в Трубчевске. Ту, где Лариса обнимает незнакомого мужчину. И положила рядом — свидетельства о браке и рождении Максима. — Мы проверили. Август 1987 года. Трубчевск. Сергей Леонтьев, аспирант. Погиб в августе 1988-го. Вы, Лариса Степановна, вышли замуж за Ивана Петровича в ноябре 88-го. Максим родился в июле 89-го. Восемь месяцев после свадьбы — формально все в порядке. Но учитывая, что вы провели больше года в другом городе с другим мужчиной, учитывая дату его гибели… Версия о том, что отцом Максима является Сергей Леонтьев, имеет под собой основания. Точку может поставить только тест ДНК между Максимом и Иваном Петровичем. Но мы его делать не будем.
Она посмотрела на свекра. Старик медленно поднял голову. В его глазах стояла такая бездонная, молчаливая мука, что Алине захотелось отвернуться.
— Мы не будем его делать, потому что Иван Петрович для Максима — отец. Единственный. Который растил, любил, воспитывал. Биология в данном случае — пустой звук. Правда, — Алина перевела взгляд на свекровь, — не в генах. Правда в том, что вы, Лариса Степановна, годами жили во лжи. И чтобы эта ложь не всплыла, вы были готовы разрушить жизнь своему сыну. Вы попытались развалить его семью. Вы оскорбили его жену и своего внука. Вы превратили его отца, — она кивнула на Ивана Петровича, — в несчастного, обманутого человека. Все это — чтобы ваш фасад остался безупречным.
Ольга вдруг всхлипнула.
— Мама, это правда? Ты… ты все это время лгала?
Лариса Степановна не ответила дочери. Она смотрела на мужа. Он смотрел на нее. В этом немом взгляде было сорок лет совместной жизни, построенной на песке. Иван Петрович первым отвел глаза. Он не выдержал.
— Зачем, Лора? — выдохнул он хрипло. — Я же… я же любил тебя. И его любил. Сыном считал. Всегда.
Это простое, бесхитростное «зачем?» сломало последние защитные барьеры. Не истерика, не оправдания, а тихий крах. Плечи Ларисы Степановны содрогнулись, маска непробиваемой уверенности расползлась, обнажив испуганную, постаревшую женщину.
— Я… я боялась, — прошептала она, глядя в колени. — Осталась одна… там. Без денег, с ребенком под сердцем. Ваня… ты был таким надежным. Ты меня любил. А он… он погиб. Что мне было делать? Признаться? Меня бы осудили все. Твои родители… А потом время шло. Привыкла. А потом… — она подняла глаза на Алину, и в них вдруг вспыхнул последний огонек старой ненависти. — А потом появилась ты. Независимая. Сильная. Не поддающаяся. Максим стал другим с тобой. Он ускользал. И я… я испугалась, что он все узнает. Что если вы поссоритесь, она, — кивок на Алину, — в отместку что-нибудь раскопает или намекнет. Надо было поставить тебя на место. Унизить. Чтобы ты была благодарна, что тебя вообще в семью приняли. А лучший способ — поставить под сомнение самое дорогое. Твоего ребенка.
Признание, вырвавшееся наружу, повисло в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Максим отвернулся к окну, его плечи напряглись.
— Вы достигли обратного, — холодно констатировала Алина. — Вы не поставили меня на место. Вы показали свое. И теперь нам всем нужно решить, как жить дальше.
Она достала из папки два новых, чистых листа.
— У меня два варианта. Первый — официальный, юридический. Мы подаем иск о защите чести и достоинства и о компенсации морального вреда. Привлекаем вашу ложь об отцовстве Максима как доказательство вашей лживости и мотив. Процесс будет публичным. Иван Петрович может подать на развод и раздел имущества по факту многолетнего обмана. Вам, Ольга, придется выбирать сторону в суде между матерью и отцом. Всем будет больно и публично.
— А второй? — быстро, с надеждой спросила Ольга.
— Второй — частный, внутрисемейный. Но окончательный. Вы, Лариса Степановна, добровольно и безоговорочно соглашаетесь со следующими условиями. — Алина стала зачитывать по пунктам, глядя на лист. — Первое. Вы едете жить к своей сестре в Тамбов. Навсегда. Не возвращаетесь в этот город. Второе. Вы подписываете нотариальное обязательство не вмешиваться в жизнь нашей семьи — мою, Максима и Елисея. Ни звонками, ни визитами, ни советами через третьих лиц. Третье. Вы публикуете то самое извинение, текст которого я вам дам, на своей странице. И четвертое. Вы выплачиваете мне символическую компенсацию в одну тысячу рублей — не как деньги, а как юридический факт признания своей вины. Взамен я подписываю расписку об отсутствии к вам дальнейших претензий по этому инциденту.
Она положила лист на стол.
— Максим и Иван Петрович вольны строить свои отношения с вами так, как посчитают нужным. Я не имею права им это запретить. Но моя семья и мой сын — отныне вне зоны вашего влияния. Навсегда.
Лариса Степановна слушала, и с каждым пунктом ее сопротивление таяло. Ей предлагали не тюрьму и не нищету. Ей предлагали почетную ссылку. Сохранить хотя бы видимость достоинства перед знакомыми в другом городе. Избежать публичного позора и потери имущества здесь.
— А если я… не соглашусь? — слабо пробормотала она.
— Тогда вариант номер один. И я не отступлю, — сказала Алина, и в ее тихом голосе была сталь. — Вы сами выбрали поле боя. Я просто заканчиваю войну на вашей территории.
Молчание длилось минуту. Потом Иван Петрович тяжело поднялся.
— Я… я подпишу. Как свидетель. И согласен. Чтобы она уехала. — Он не смотрел на жену. Он смотрел на сына. — Прости, Макс. Я… я не знал.
Максим кивнул, не в силах вымолвить слово.
Лариса Степановна обвела взглядом комнату. Дочь, потупившуюся. Мужа, отвернувшегося. Сына, смотрящего в окно. Невестку, чей спокойный взгляд был сильнее любого крика. Ее империя лжи рухнула в один миг, и на развалинах не осталось ни одного союзника.
— Я… подпишу, — выдавила она, и голос ее был пустым, как пепел.
Через две недели Алина стояла на балконе новой, съемной квартиры. Небольшой, но светлой, с видом на парк. Елисей крепко спал в своей комнате, обняв плюшевого зайца, подаренного бабушкой, мамой Алины. В гостиной стояли еще не распакованные коробки.
За ее спиной скрипнула дверь. Вышел Максим. Они стояли рядом, не касаясь друг друга, глядя на весенний вечер. Лариса Степановна уехала в Тамбов три дня назад. Публичное извинение висело на ее странице, вызывая поток недоуменных и сочувственных комментаний от знакомых, которые ничего не знали о настоящей цуге. Иван Петрович, получив развод по упрощенной процедуре, уехал в деревню к брату. Ольга звонила Максиму, пыталась что-то наладить, но между ними теперь лежала пропасть общего стыда.
— Спасибо, — тихо сказал Максим. — За то, что остановила ее. И… за то, что не добила окончательно.
— Я защищала своего ребенка, — ответила Алина. — И тебя, в каком-то смысле. Ты тоже был ее жертвой.
— Я был соучастником, — горько поправил он. — Моя пауза… мое молчание… это было хуже, чем ее слова.
Алина не стала спорить. Это была правда.
— Что будет… с нами? — спросил он, и в его голосе снова зазвучала неуверенность, но уже не мальчика, а человека, осознавшего цену своих ошибок.
— Я не знаю, Максим, — честно сказала она. — Слишком много сломалось. Доверие — не деталь, которую можно заменить. Я не могу забыть, как ты сомневался в Елисее. Я буду всегда это помнить.
Он сжал кулаки, но кивнул, принимая приговор.
— Но я не прогоняю тебя, — продолжила она. — Ты — отец моего сына. И я вижу, как ты страдаешь и как пытаешься понять, кто ты теперь. Мы можем… попробовать выстроить новые правила. Не как муж и жена, пока. А как родители. Как соседи по этой квартире. Как люди, пережившие общую катастрофу. День за днем. Без гарантий.
Он долго смотрел на нее, и в его глазах мелькнула тень той самой, старой нежности, но теперь она была приправлена горечью и благодарностью.
— Я на все согласен. На любых условиях. Я буду заслуживать. День за днем.
Она кивнула. Это был не хэппи-энд. Это было перемирие после жестокой войны. Это были руины, на которых можно было попробовать построить что-то новое, не такое красивое, но более честное.
Алина посмотрела вдаль, на огни города. Она защитила своего ребенка. Не только от фальшивого теста, но и от ядовитой, удушающей любви, которая маскировалась под заботу. Иногда стены нужно не чинить, а строить заново. И она теперь точно знала, с какого кирфича начинается настоящая, крепкая стена. С правды. Горькой, неудобной, но единственно прочной основы.