Когда Ксюше было семь, мир казался ей простым и понятным. У неё были мама Даша, папа Серёжа и маленькая двухкомнатная квартира на пятом этаже, где всегда пахло жареной картошкой, стиранным бельём и папиным одеколоном по праздникам.
По вечерам они втроём смотрели мультики, мама вязала, папа чесал Ксюше спину перед сном — именно так, как она любила, медленно и «с узорчиками».
Иногда родители ругались, но раньше это походило на короткую грозу летом: громыхнуло, сверкнуло, а потом опять солнце. Мама повышала голос, папа хлопал дверцей шкафа, но через час они уже мирились, и всё возвращалось на круги своя.
Потом ссоры стали другими.
Сначала Ксюша заметила, что папа чаще задерживается на работе. Мама ходила по квартире, собирая тарелки, и говорила в пространство:
— Конечно, чего домой идти. Тут же ребёнок, жена, заботы. А там наверняка веселее.
Папа приходил поздно, уставший, и молчал. Они с мамой стали не ругаться, а шептаться в кухне, закрывая дверь, но голоса были какие-то острые, колючие, даже сквозь дерево пробивались.
— Сколько можно! — сверлило уши мамино. — Я что, одна всё должна тянуть?
— Даша, я же… — глухо отрезал папа. — Я стараюсь.
Однажды ночью Ксюша проснулась от того, что кто-то сильно стукнул дверью. Выглянула в коридор — папа натягивал куртку.
— Пап, ты куда? — спросила она сонным голосом.
Он вздрогнул, посмотрел на неё усталыми глазами и попытался улыбнуться.
— Никуда, зайчик, — прошептал. — Просто погуляю. Спи.
Мама стояла в дверях кухни, с красными глазами и сжатыми губами. Она ничего не сказала, только отвернулась.
Через пару дней всё и случилось.
Это было воскресное утро. Обычно по воскресеньям папа жарил блины, а мама говорила, что с таким поваром грех худеть. Но в тот день на столе стоял только чай и вчерашний батон.
— Ксюш, иди сюда, — позвала мама.
Она сидела за столом, руки сложены в замок, взгляд какой-то пустой. Папа стоял у окна, опершись рукой о подоконник, и смотрел вниз, на серый двор.
Ксюша подошла, сжимая в руках своего плюшевого зайца за одно ухо.
— Мы с папой… — начала мама и сразу запнулась. — В общем… так получилось, что папа больше с нами жить не будет.
Слово «развод» Ксюша уже слышала по телевизору, но там это было где-то далеко, чужое. Сейчас оно, холодное и тяжёлое, упало прямо на стол между ними, невидимым камнем.
— Как... не будет? — голос у неё дрогнул. — Он… умрёт?
— Да что ты говоришь-то! — вспыхнула мама. — Никто не умирает. Просто папа будет жить отдельно. Так лучше для всех.
— Для кого — «всех»? — хотела спросить Ксюша, но слова застряли.
Папа наконец повернулся от окна, подошёл, присел на корточки перед дочкой.
— Зайка, — тихо сказал он. — Я буду приходить. Мы будем гулять, ходить в кино. Я же всё равно твой папа. Просто… так случилось.
— А я что сделала? — выдохнула она.
Он резко втянул воздух, крепко обнял её.
— Ты ничего, слышишь? Ничего. Это мы с мамой… взрослые. Не договорились.
Мама стояла, опираясь на стол, молчала. В уголке её губ дрогнула нервная складка.
Через час папа собрал сумку. Пара рубашек, бритва, какие-то бумаги. Ксюша стояла у двери, прижимая к груди зайца. В глазах жгло, но она упорно не плакала — вдруг, если не заплакать, он не уйдёт?
— Ну, я пошёл, — сказал он, натягивая ботинки. — Ты… звони, ладно?
— Я не умею звонить, у меня телефона нет, — растерянно напомнила она.
— Я… я буду сам, — пообещал он. — Обязательно.
Он наклонился, поцеловал её в макушку и вышел. Дверь захлопнулась, звонко щёлкнул замок.
Тишина, навалившаяся после этого, была какой-то неправильной. Как будто из квартиры вынули не только одного человека, но и воздух.
Первое время Ксюша каждый день спрашивала:
— Мам, а папа когда придёт?
Мама дёргалась, как от удара током.
— Я же говорила уже: когда сможет, тогда и придёт. Не надо мне напоминать.
— А почему он не может? — не отставала девочка. — У него ноги болят?
— У него башка болит от всего этого, — зло отрезала Даша. — И у меня тоже.
Она была всё время раздражённая, уставшая, часто плакала в ванной, думая, что дочь не слышит. При каждом упоминании Серёжи в её голосе появлялся ледяной металл.
— Хватит о нём, — повторяла она. — Его тут нет. Есть ты и я. Нам и так тяжело, а ты мне душу вынимаешь своими «папа, папа».
Отец действительно пару раз приходил. В первый раз принёс огромного плюшевого мишку и шоколадку. Ксюша прыгала от радости, повисла у него на шее:
— Папа! Папочка!
Они сели за стол, но радость быстро растаяла. Между папой и мамой повисло напряжение, как перед грозой. Он что-то сказал про алименты, она — про его «новую жизнь». Голоса всё крепчали, становились резкими, злые слова сыпались одно за другим.
— Я ребёнка вижу, как по расписанию! — кричал он. — Ты мне её даёшь, как подачку!
— А кто виноват? — шипела она. — Ты же умненький… У меня теперь всё на плечах! Ты думаешь, мне легко?
Ксюша, сидя в комнате, сжимала подушку и плакала, слыша, как за стеной гремят голоса. Папа пришёл к ней на десять минут, погладил по голове, потом снова ушёл «разбираться». В итоге хлопнула дверь, и он ушёл вообще.
Во второй раз всё повторилось почти так же. После этого он долго не приходил.
— Ты видишь? — говорила мама. — Ему не до тебя. А ты всё «папа, папа»…
Но Ксюша всё равно по ночам шептала в темноту:
— Папа, приходи, пожалуйста… Я буду тихо-тихо, честно.
Когда папа исчез из их повседневной жизни окончательно, в доме появился Вадим.
Сначала он просто «дядя Вадим», который иногда заходил вечером, приносил маме цветы и что-то тяжёлое в пакетах.
Ксюша из своей комнаты наблюдала за ним украдкой. Высокий, широкоплечий, с громким голосом, он заполнял собой всю кухню. Смех у него был тоже громкий, но почему-то безрадостный, как будто он смеялся не над шуткой, а кому-то назло.
— Ксюша, выйди, поздоровайся, — звала мама.
Девочка выходила, мяла в руках край кофты.
— Здравствуйте.
— Ага, — кивал Вадим, мельком окидывая её взглядом, и тут же отворачивался к Даше. — Ну что, Даш, садись. Я тебе тортик принёс.
Ни разу он не спросил у Ксюши, как её дела, что в школе, какой её любимый мультик. Ни разу не улыбнулся ей по-настоящему. Ни конфетки, ни мелкого подарочка — как будто она и не ребёнок, а тень на стене.
Маме, казалось, этого было достаточно: к ней относились хорошо, ей дарили цветы, её водили в кафе. Она часто возвращалась домой весёлая, с блестящими глазами.
— Ну что, Ксюх, как ты смотришь на то, чтобы Вадим к нам переехал? — спросила она однажды, нарезая салат.
— А папа? — автоматически вырвалось у девочки.
Лицо мамы тут же потемнело.
— Опять ты за своё, — раздражённо отодвинула она нож. — Папа живёт своей жизнью. И я имею право жить своей. Вадим — хороший человек, он нас обеспечит, поможет. Ты должна радоваться.
Ксюша радоваться не могла, но и спорить не умела. Она только кивнула.
К её десяти годам в квартире уже окончательно обосновался новый порядок. В коридоре стояли Вадимовы ботинки — большие, тяжёлые. В ванной — его бритва и одеколон. В шкафу — его рубашки.
А он всё так же проходил мимо Ксюши, как мимо мебели. Мог разве что бросить грубо:
— Не шляйся под ногами.
Иногда, когда он думал, что девочка не слышит, он говорил матери:
— Что я, по-твоему, должен с ней нянчиться? Это не мой ребёнок.
В десять лет Ксюша уже многое начала понимать. Не все слова, но смысл.
В тот день мама и Вадим думали, что она ушла гулять во двор. На самом деле она забыла тетрадку и вернулась. Уже хотела войти в кухню, но услышала своё имя и остановилась за дверью.
— Понимаешь, Даш, — говорил Вадим, глухо, раздражённо. — Пока она здесь, мы нормально жить не можем. Ни выехать в другую страну работать, ни нормальную машину взять. Всё в эту… школу, кружки, эти твои «одежду ей купи».
— Это мой ребёнок, — устало сказала мама. — Куда я её дену?
— Ребёнок уже не маленький. Семи нянек не надо. Она якорь, Даш. Ты могла бы карьеру сделать, если б не она. Я мог бы в командировки ездить, а так — эта сопля под ногами. Денег — в обрез. Ну сколько лет ей ещё? Восемнадцать? Ты что, до пенсии так и будешь из-за неё по съёмным хрущёвкам жить?
— Ты перегибаешь, — сказала мама, но в её голосе не было твёрдости. Скорее, усталость и какая-то обречённость.
— Я — реалист, — отрезал Вадим. — У меня одна жизнь. И тратить её на чужих детей я не собираюсь. Разберись как-нибудь.
Ксюша стояла за дверью, холодея. Слово «якорь» прилипло к ней, как мокрый лейкопластырь. Её якобы просто «нет», но при этом именно из-за неё кто-то не может жить «в полную силу».
В ту ночь она почти не спала. Лежала, уткнувшись носом в подушку, и тихо, беззвучно плакала, чтобы никто не услышал. Внутри всё сжалось до маленького комка: в новом мире, где папа где-то далеко, а Вадим здесь, у неё не было места.
Под утро в голове возникла странная, отчаянная мысль.
«Если я мешаю им здесь, может быть, я не буду мешать папе?»
Утром, когда мама собиралась на работу, Ксюша подошла к ней на кухне.
— Мам… — голос дрожал, но она старалась держаться. — Можно… я к папе съезжу? Побуду там. Я по нему скучаю.
Мама подняла на неё глаза. На секунду в них мелькнула какая-то боль, но тут же спряталась за раздражением.
— С чего это вдруг вспомнила? — холодно спросила она. — Три года почти молчала.
— Я всегда помнила, просто… ты ругаться начинаешь, — честно призналась девочка. — А сейчас хочу. Можно?
Даша сжала губы, посмотрела в окно, где по двору возились чужие дети.
— Ладно, — коротко сказала она, доставая телефон. — Позвоню ему. Посмотрим, что скажет.
Серёжа ответил не сразу. Но, услышав, что дочка хочет к нему приехать, заговорил оживлённо:
— Конечно, конечно, привози! Я буду дома.
Путь до его дома занял сорок минут на автобусе. Ксюша всё время прижимала к груди рюкзачок, в котором лежали её самые важные вещи: заяц, пара книжек, альбом с рисунками.
Новый папин дом оказался в другом районе, в более свежей многоэтажке. В подъезде пахло краской и чужими ужинами. Даша звонила в домофон, и дверь открывалась.
Серёжа встретил их в футболке и спортивных штанах, чуть помятый, но искренне радостный.
— Ксюшка! — он подхватил её на руки, закружил. — Как ты выросла! Даш, проходи.
— Я ненадолго, — отмахнулась та, не заходя. — Мне ещё дела. Ты смотри там… Не забывай, что она ребёнок.
— Не маленькая уже, — мягко возразил он. — Разберёмся.
Когда дверь за мамой закрылась, Ксюша вдруг разрыдалась. Все накопившиеся слёзы хлынули наружу. Она уткнулась лицом в папино плечо и всхлипывала, захлёбываясь словами:
— Папа… там… там плохо… Вадим злой… он говорит, что я мешаю… что я якорь… маме на работу нельзя, потому что я… И я не хочу туда обратно. Можно я… останусь с тобой?
Серёжа сначала растерялся. Потом крепче обнял.
— Тише, тише… — шептал он, гладя её по спине. — Конечно, можно. Ты моя дочь. Здесь тебе место всегда найдётся.
В этот момент в коридоре появилась молодая женщина с большим животом. Лицо у неё было уставшее, но доброе.
— Это Ксюша, да? — спросила она, неловко улыбаясь. — Привет. Я Таня.
— Здравствуйте, — шмыгнула носом девочка, вытирая слёзы рукавом.
— У нас скоро малыш родится, — с мягкой гордостью сказал Серёжа. — Братик тебе.
Ксюша кивнула. Малыши ей нравились. Но в глубине души вспыхнуло тревожное: «А вдруг я и ему помешаю?»
Первые дни в папином доме были как будто светлее. Таня старалась быть доброжелательной: показывала, где что лежит, спрашивала, что Ксюша любит есть.
— Я суп сварю, какой ты любишь? — улыбалась она. — Борщ или куриный?
— Куриный, — тихо отвечала девочка.
Таня варила куриный, ставила перед ней тарелку, но сама почти не ела, отодвигая от себя миску — беременность давала о себе знать.
Ночью, когда все спали, Ксюша лежала на новой кровати, прислушивалась к звукам дома и думала: «Здесь тоже есть взрослые. Здесь тоже всё может поменяться, как тогда». Она боялась, но всё равно ей казалось, что с папой — надёжнее, чем с Вадимом.
Серёжа действительно старался. Проводил с ней вечера, гулял во дворе, покупал мороженое.
Но всё чаще между этими моментами в квартире висела другая, новая тишина — тяжёлая, наполненная несказанным. Таня уставала, ей было тяжело ходить, и каждая мелочь раздражала.
— Серёж, — говорила она, когда думала, что Ксюша в своей комнате. — Ты понимаешь, что ты притащил в дом ещё один рот? Нам же скоро своего поднимать.
— Это моя дочь, — упрямо отвечал он. — Я не мог иначе.
— Я не против твоей дочери как таковой, — вздыхала Таня. — Но у нас ипотека, роды, потом садик, врачи… А ты сейчас на неё тратишься, как будто денег завались. И потом… мне неприятно, что у нас дома постоянно напоминание о твоём первом браке. Мы же семью новую строим, или как?
Ксюша однажды услышала такой разговор, проходя мимо комнаты. Она остановилась, затаила дыхание. Слова били, как град по стеклу.
«Напоминание о твоём первом браке». «Притащил в дом ещё один рот».
Она сжалась, как маленький клубок. Ей захотелось исчезнуть — стать невидимой, раствориться в воздухе. Но она знала: деваться ей больше некуда. К маме — к Вадиму, где она — якорь. Здесь — «лишний рот» и «напоминание».
Она вернулась в свою комнату, легла и уткнулась лицом в подушку. Но на этот раз не плакала. Слёзы как будто закончились.
День родов настал внезапно. Утром Таня ходила по квартире, морщась, к вечеру начала всё чаще хвататься за живот.
— Серёж, кажется, пора, — сказала она, побледнев.
В спешке собрали сумку в роддом, вызвали такси. Серёжа на бегу сказал дочери:
— Ксюх, я ненадолго. Бабушка приедет сегодня, посидит с тобой. Не бойся.
«Бабушкой» он называл свою мать — Ксюшину родную бабушку, которую девочка видела от силы пару раз в жизни на праздниках. Тогда бабушка казалась строгой, но справедливой.
Вечером дверь открылась, и в квартиру вошла она — невысокая женщина в пальто, с твёрдым взглядом.
— Ну здравствуй, внучка, — сказала она, снимая платок. — Похоже, поживём с тобой немножко вдвоём.
Она не сюсюкалась, не бросалась обнимать, но в голосе её было больше тепла, чем во всех Вадимовых «ага» за три года.
Бабушка быстро освоилась на кухне, поставила чайник, что-то достала из сумки.
— Ела сегодня нормально? — спросила она.
— Да, — кивнула Ксюша. — Таня суп варила.
— Ну и хорошо.
Поздно вечером, когда чай был выпит, посуда помыта, а в телевизоре шло какое-то фоновое шоу, бабушка села напротив Серёжи, который только что вернулся из роддома на пару часов отдохнуть.
— Как там? — спросила она. — Мать и дитё?
— Всё хорошо, — улыбнулся он устало. — Сын родился. Богдан. Маленький, красный… но красивый, — рассмеялся.
— Ну, слава богу, — кивнула бабушка. — Теперь у тебя двое детей. Серёж... Оба требуют внимания.
Серёжа вздохнул.
— Мам… — начал он, поглаживая лицо ладонью. — Я вот что думаю. С Таней сейчас хлопот будет — море. Ночью не спать, туда-сюда. Денег тоже впритык. А тут Ксюша… Она, конечно, не виновата, но… Переехала как-то не вовремя. Я не потяну всё сразу. Она… не к месту сейчас.
Слова зазвенели в воздухе. Ксюша, сидевшая в своей комнате с книгой, вздрогнула. Она не хотела подслушивать, но дверь была приоткрыта, и голоса донеслись сами.
«Не к месту. Переехала не вовремя».
Бабушка молчала так долго, что тишина стала почти осязаемой. Потом медленно сказала:
— Повтори.
— Мама, ну ты же понимаешь… — начал оправдываться он. — Я же не то чтобы совсем… Просто сейчас… Не время. Нам бы с Таней встать на ноги, а тут — школа, одежда, кружки… Она же потребности имеет. А у нас теперь младенец.
Бабушка поднялась. Лицо её было непроницаемым.
— Понятно, — коротко сказала она.
Потом повернулась к коридору.
— Ксюша, иди сюда.
Девочка вздрогнула, отложила книгу и вышла. Серёжа дёрнулся:
— Мама, она…
— Ничего, — сухо бросила бабушка. — Она всё равно всё слышала, не маленькая.
Она посмотрела на внучку внимательно — так, словно впервые рассматривала её по-настоящему. Потом тихо спросила:
— Собрать вещи сможешь быстро?
— Смогу, — кивнула Ксюша, чувствуя, как внутри поднимается волна паники. — Я… я куда?
— Ко мне, — ответила бабушка. — Поехали.
— Мама, ты что?! — вскочил Серёжа. — Куда ты её повезёшь? У тебя однушка! И… и вообще… Я ещё не решил…
— Ты уже всё решил, — стально перебила его она. — Только словами этого вслух не оформил. Я не дам тебе делать вид, что ты хороший папша, когда ты говоришь такое.
Она повернулась к внучке:
— Иди собирайся. Только то, что твоё. Мы не попрошайничаем.
Через два часа у двери стоял чемодан — не очень большой, но набитый до отказа. В нём лежали несколько платьев, школьная форма, книжки, заяц, пара фотографий, которые Ксюша успела спрятать.
Бабушка накинула пальто, взяла чемодан за ручку. Ксюша вцепилась в ремень рюкзака.
— Мама, ну ты перегибаешь, — беспомощно сказал Серёжа. — Я же не говорил, что хочу её выгнать. Я просто… делился.
— Делился, — горько усмехнулась она. — Я, значит, тоже должна поделиться воспоминаниями, да? О том, как тянула тебя с сестрой одна, на съёмной квартире, когда твой отец ушёл «в полную силу жить» с другой. О том, как работала на двух работах, спала по четыре часа и даже в мыслях не держала отдать вас ему, чтобы хоть чуть-чуть стало легче. Потому что вы — дети, а не мешки с картошкой, которые можно переставить.
Она подошла к сыну ближе.
— Не таким я тебя растила, Серёж. Не для того, чтобы ты сидел и рассуждал, кто тебе помеха на пути к счастью и богатству. Ребёнок тебе мешает? Запомни: если тебе мешает ребёнок, значит, у тебя не счастье, а иллюзия. Пока ты это не поймёшь — можешь обо мне забыть.
— Мама… — он потянулся к ней, но она отстранилась.
— Я сказала, — твёрдо произнесла она. — Мы уезжаем. Когда образумишься — дорога знаешь где.
Она взяла Ксюшу за руку, крепко, но не больно.
— Пошли, внучка.
Ксюша в последний раз оглянулась на отца. Тот стоял посреди коридора, потерянный, словно мальчишка.
Ей хотелось подбежать, обнять, сказать: «Пап, я не обуза, правда». Но ноги сами пошли за бабушкой.
У бабушки была маленькая, но удивительно уютная однокомнатная квартира. Стены в обоях с цветочками, старый диван, на нём плед. На подоконнике — герань, на холодильнике — магниты из тех немногих мест, где бабушка когда-то побывала.
— Вот, — сказала она, раскладывая вещи. — Спать будешь на диване, я на раскладушке. Не привыкать.
— Может, я на раскладушке? — несмело предложила Ксюша. — Я легче.
— Ты — ребёнок, — отрезала бабушка. — Ребёнок спит на диване.
Первые дни девочка всё ходила тихо, боялась что-то уронить, испачкать, нарушить новый хрупкий порядок. Но бабушка оказалась строгой, но справедливой. Она не кричала, но требовала:
— Посуду за собой мой. Вещи разбрасывать не будем.
Иногда, по вечерам, когда они пили чай с вареньем, бабушка вдруг начинала рассказывать:
— Вот вы думаете, у нас в молодости всё по-другому было? Да нет. Тоже мужики уходили «жить для себя». Тоже мамки оставались с детьми. Только языком меньше чесали, больше делали.
Ксюша слушала и пыталась представить свою бабушку молодой, с двумя маленькими детьми и мешками из магазина в руках. В голове это плохо укладывалось, но уважение к ней росло с каждым днём.
Серёжа первое время звонил редко. Таня была в роддоме, потом с ребёнком — суета, бессонные ночи. Он оправдывался:
— Мам, я всё хотел заехать, но… сама знаешь. Ребёнок маленький.
— Понимаю, — сухо отвечала бабушка. — У меня когда вы с сестрой маленькие были, я тоже ни на что не успевала. Но как-то успела не назвать вас обузой...
Ксюше он звонил ещё реже. Говорил быстро:
— Как ты? Учишься? Всё хорошо?
— Да, — коротко отвечала она. — Всё хорошо.
Она не жаловалась. Не хотела больше быть ни якорем, ни чужой помехой.
Прошло несколько месяцев.
Жизнь как будто чуть устаканилась. Ксюша привыкла к новой школе, новые одноклассники сперва удивлялись её молчаливости, потом приняли. Бабушка научила её печь простое печенье, отпаривать платочки, пришивать пуговицы.
И вдруг однажды вечером бабушка сказала:
— На выходных к нам гости придут.
— Кто? — удивилась девочка.
— Все, — коротко ответила бабушка. — Пора.
В субботу бабушкин дом был непривычно нарядным. На столе — салаты, картошка, селёдка под шубой, пирог. В комнате — чистота до скрипа.
Сначала пришли Серёжа с Таней и маленьким Богданом на руках. Мальчик был пухлым, румяным, с серьёзными глазами. Таня выглядела уставшей, но более мягкой.
Потом появилась Даша с Вадимом. Мама постарела, похудела, под глазами — тени. Вадим держался уверенно, но в его взгляде мелькала настороженность.
Ксюша сидела в углу комнаты, сжав ладони, и чувствовала, как сердце отбивает дробь.
— Так, — сказала бабушка, когда все уселись. — Я вас собрала здесь не просто чай пить. Будем говорить.
В комнате повисла напряжённая тишина.
— Начнём с простого, — продолжила она. — Вот она, — бабушка кивнула на Ксюшу, — девочка. Ребёнок. Внучка, дочь. А теперь каждый из вас по очереди скажет, что он с ней сделал.
— Мама, ну ты как всегда… — попытался улыбнуться Серёжа.
— Я как всегда называю вещи своими именами, — отрезала она. — Даша, начнём с тебя.
Даша вздрогнула, сжала руки на коленях.
— Я… — она сглотнула. — Я… устала. Я была одна. Серёжа ушёл. Мне было тяжело, я… злилась. И срывалась на Ксюше.
— Ты ей говорила, что её отец плохой, — напомнила бабушка. — Ты запрещала ей его вспоминать. Ты делала вид, что его нет. А ребёнок любил обоих родителей.
— Да, — прошептала Даша. — Я… я делала так. Потому что мне казалось, что так легче пережить развод. А получилось, что я мстила бывшему мужу через ребёнка.
Слёзы блеснули в её глазах.
— И я слышала, — тихо подала голос Ксюша, сама удивившись своей смелости. — Я же не глухая.
Даша опустила голову.
— Вадим, — повернулась бабушка к нему. — Твоя очередь.
Он поёрзал.
— Я-то что… — начал было. — Я ей ничего плохого не делал. Не бил, не орал.
— Ты её не замечал, — жёстко сказала бабушка. — Для тебя её не существовало. Ты мог сказать доброе слово? Улыбнуться? Купи ей хоть шоколадку, не обеднел бы. Но ты выбрал вариант «это не моё, значит, и не надо».
Вадим нахмурился.
— Я… не умел, — признался он вдруг. — У меня у самого отец ушёл, когда мне пять было. Мать всю жизнь говорила, что я ей жизнь сломал. Я с детства решил, что чужих детей никогда к себе не подпущу. И… да, я был неправ. Я взрослый мужик, а повёл себя как обиженный пацан.
Бабушка кивнула.
— Серёжа, — её взгляд стал ледяным.
Он вздохнул, опустив глаза.
— Я… — слова шли тяжело. — Я испугался. Когда Ксюша попросилась ко мне, я был рад. Правда. Но я не подумал, что это ответственность — не на денёк, а надолго. Потом Таня… — он посмотрел на жену, — начала говорить про деньги, про быт. Я… стал метаться. И в итоге… начал думать о дочери, как о проблеме, а не о человеке. Даже маме говорил, что она — обуза.
— И я слышала, — снова тихо сказала Ксюша. — Из комнаты.
Серёжа зажмурился.
— Прости, — выдохнул он. — Я… не имел права так говорить. Никогда.
Бабушка перевела взгляд на Таню.
— А ты?
Таня погладила малыша по спине, собираясь с духом.
— Я ревновала, — честно сказала она. — К прошлому. К другой семье. Мне казалось, что если Ксюша будет жить у нас, то у нас никогда не будет «своего» дома, всё время будет «напоминание». Я думала о себе. О своих страхах. А надо было думать о ребёнке. Ей и так досталось.
Богдан завозился, и Таня прижала его крепче.
— А теперь скажу я, — подвела черту бабушка. — Вы все взрослые люди. Каждый из вас в какой-то момент выбрал себя. Себя удобного. Себя комфортного. И все вместе поставили вот эту девочку в положение чемодана, который мешает, который можно передать из рук в руки.
Она перевела взгляд на Ксюшу. Та сидела сгорбившись, готовая провалиться сквозь землю.
— А она — не чемодан, — чётко сказала бабушка. — Она человек. Она ребёнок. И вы все перед ней виноваты.
Тишина была такая, что слышно было, как тикают бабушкины часы.
— Я не собрала вас здесь, чтобы вы в грязи извалялись, — продолжила она уже мягче. — Я собрала, чтобы вы наконец это поняли. Не для меня — для неё. Чтобы потом, через десять лет, она не ходила по психологам, разбираясь, почему ей кажется, что она лишняя везде. А чтобы она знала: да, вы поступили эгоистично. Но вы это осознали и готовы меняться.
— Мам, — подал голос Серёжа. — Ты права. Я… я дурак.
— Я тоже, — прошептала Даша. — Прости нас, Ксюш. Пожалуйста.
— Мне страшно, — добавила Таня. — Но я готова учиться быть для тебя… не «тётей, у которой свой ребёнок», а… ну хотя бы взрослой, которая не будет делать тебе больно.
Все смотрели на Ксюшу. Та не знала, что сказать. Внутри было как-то пусто и тяжело одновременно.
— Я… — она сглотнула. — Я не чемодан. И не якорь. Я… просто Ксюша. Я не хочу никому мешать. Я хочу, чтобы меня… просто любили. Не как «напоминание», не как «помеху». А как… меня.
Бабушка кивнула, словно подтверждая её слова.
— Ну вот, — произнесла она. — С этого и начнём.
Они говорили ещё долго. Договаривались: что папа будет забирать Ксюшу на выходные через неделю, что мама будет приезжать к бабушке не «поругаться», а действительно пообщаться с дочерью. Что Вадим, если и будет приходить, научится хотя бы здороваться и спрашивать, как у девочки дела. Что Таня не будет смотреть на Ксюшу, как на живое напоминание о чужом браке, а увидит в ней саму по себе — ребёнка, который тоже растёт рядом с её сыном.
Но жить Ксюша осталась у бабушки. Так решили все вместе — и бабушка, и сами родители.
— У меня спокойно, — сказала бабушка. — Здесь она в безопасности. У вас пока в головах стройка идёт, а ребёнку нужна стабильность.
Ксюша не спорила. У бабушки она впервые за долгое время почувствовала, что её не двигают, не перетаскивают, не обсуждают как вещь.
Она стала ездить к папе и маме по очереди. К отцу — знакомиться с Богданом, учить его агукать, смеяться над его попытками схватить её за волосы. К матери — иногда просто пить чай на кухне, иногда гулять в парке. Вадим поначалу хмурился, но со временем научился хотя бы кивать ей и однажды даже неловко протянул шоколадку:
— На… это… к чаю.
— Спасибо, — ответила Ксюша. И это «спасибо» было уже без привычной горечи.
Иногда вечерами, возвращаясь к бабушке, она думала о том, что взрослые — странные. Они могут говорить ужасные вещи, а потом жалеть. Могут бояться своих чувств сильнее, чем дети боятся темноты. Но всё же, если им помочь — иногда они учатся признавать свои ошибки.
Она сидела на подоконнике, смотрела на огоньки вечерних окон и думала, что у неё теперь есть своя тихая гавань — бабушкина квартира. Не якорь, не чемодан — а дом. И от этого становилось чуть-чуть легче дышать.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.