Сергей швырнул на стол мелочь — несколько монет покатились по столешнице и упали на линолеум. Я вздрогнула, отвернулась к плите.
— Опять каша? — голос у него был недовольный, усталый. — Марин, ну сколько можно одно и то же?
Я сжала ложку в руке, потёрла переносицу. Пальцы замёрзли, хотя на плите кипела вода.
— Ну… всё как всегда, Серёж… — пробормотала я, глотая окончания. — На что купила…
Он фыркнул, прошёл к столу, сунул руку в карман куртки. Вытащил портмоне, открыл — и резко дёрнул. Кошелёк упал, несколько бумажек вывалились на пол. Я машинально подняла глаза. Одна купюра — крупная, тысячная — лежала у его ног. Сергей быстро нагнулся, сгрёб всё обратно.
— Вот тебе на ужин, — бросил он, толкая монеты через стол. — Завтра чтоб мясо было. Понятно?
Я кивнула, не поднимая взгляда. В животе что-то сжалось. Откуда у него такие деньги?
Аня заползла ко мне под ноги, прижалась к коленке.
— Мам, а кашка с вкусом? — спросила она тихо, водя пальчиком по полу.
— С вкусом, солнышко, — выдавила я улыбку. — Поешь, хорошо?
Сергей ушёл в комнату, хлопнув дверью. Я осталась стоять у плиты, глядя на монеты. Пять рублей. Десять. Двадцать. На что я должна накормить троих?
Утром я пошла в магазин. Аня сидела в тележке, болтала ногами, щебетала что-то про куклу. Я считала в уме — молоко, хлеб, крупа. Больше ничего не вписывалось.
У кассы продавщица молча протянула мне одну из купюр обратно.
— Такой не пройдёте, хозяйка. Порванная. Есть помельче?
Я застыла. В руках — всё, что у меня было. Пятьдесят рублей, и половина из них — порванная бумажка.
— У меня… только это, — прошептала я.
Продавщица закатила глаза, вздохнула. Пробила без молока. Я забрала пакет, вышла на улицу. Аня смотрела на меня большими глазами.
— Мам, а молочко где?
— Завтра купим, — ответила я, сжимая ручку тележки так, что побелели костяшки.
По дороге домой телефон завибрировал. Мамский чат. Лена написала:
«Девочки, кто куда детей на лето отправляет? Мой в лагерь поедет. Жаль, дорого, конечно!»
Я остановилась посреди тротуара. Дорого. Для меня дорого — это молоко. Лагерь — это вообще из другой жизни.
Дома, пока раскладывала продукты, нащупала в кармане куртки Сергея чек. Машинально развернула. Магазин техники. Сумма — двадцать три тысячи.
Сердце ухнуло вниз. Я перечитала. Потом ещё раз. Дата — неделю назад.
Двадцать три тысячи.
А мне — монеты на стол.
Я села на табурет, уставилась в чек. В висках застучало. Руки стали влажными. Он покупает себе технику на двадцать три тысячи. А я считаю копейки на хлеб.
Встретились с Леной в кафе. Она заказала себе капучино, мне — просто чай. Я мяла край бумажной салфетки, не поднимая глаз.
— Ты чего как тень? — спросила Лена, прищурившись. — Скажи правду. Что у вас там?
— Да всё нормально, — пробормотала я. — Просто устала.
— Марин, — Лена наклонилась через стол, — я б с таким жмотом и месяца не прожила. Он тебе что, валерьянку в чай подлил?
Я попыталась улыбнуться, но вышло криво.
— Ты же знаешь… с детьми не так просто…
Лена закатила глаза, отпила кофе.
— Ну ладно. Только ты подумай, а? Ты правда за него держишься?
Я промолчала. Пальцы разорвали салфетку на мелкие клочки.
Вечером, когда пришла домой, Сергей уже спал. Я вошла в комнату, увидела на тумбочке его телефон. Рядом — бумажка. Выписка с зарплаты. Он, видимо, забыл убрать.
Я взяла листок дрожащими руками. Прочитала цифру. Потом ещё раз. Потом третий.
Восемьдесят семь тысяч.
У меня подкосились ноги. Я села на край кровати, зажала рот ладонью. Восемьдесят семь тысяч. А мне — монеты. Два года. Два года он меня держал за дуру.
В горле встал ком. Не слёзы — ярость. Холодная, тяжёлая ярость.
Ночью я не спала. Лежала, смотрела в потолок, крутила в руках расчёску. Вспоминала, как мама варила нам одни щи. Как отец говорил: «На большее не хватает». Как я клялась себе: С моими детьми так не будет.
А теперь что? Я кормлю их кашей. Потому что муж решил, что мне хватит копеек.
Я сжала кулаки. Проговорила вслух, в темноту:
— Больше так не будет.
Голос прозвучал чужим. Твёрдым.
Утром я не пошла за мясом. Сварила гречку. Поставила на стол — и всё.
Сергей пришёл вечером поздно. Уселся за стол, оглядел тарелки.
— Это что? — спросил он. — Где мой ужин, Марин?
Я молча поставила перед ним миску с гречкой.
Он уставился на неё, потом на меня.
— С мясом где? Ты издеваешься?
Я подняла глаза. Посмотрела ему прямо в лицо.
— Сама ела — тебе вот.
Голос вышел глухим, ровным. Я не отвела взгляд.
Кирилл, сидевший в углу за тетрадкой, замер. Медленно поднялся, забрал учебник и молча ушёл в детскую. Аня сидела на полу с куклой, водила по ней рукой, не поднимая головы.
Сергей сдвинул тарелку.
— Это что — моё всё?
— А что на твои деньги купишь, то и поешь, — ответила я.
Он побагровел. Схватил ложку, швырнул на стол.
— Ты совсем сошла с ума?
Я не ответила. Налила себе воды, отпила. Руки не дрожали.
На следующий вечер — снова каша. Сергей пришёл злой, усталый. Сел, уставился на тарелку.
— Марина, ты меня достала! — рявкнул он. — Это что за издевательство?
Я вытерла руки о полотенце. Достала из ящика выписку с его зарплатой. Положила перед ним на стол. Рядом — чеки, которые нашла. Один — на технику. Другой — на что-то ещё.
— Вот что ты за человек, — сказала я тихо. — Вот твои деньги. Восемьдесят семь тысяч. Вот — мои копейки. Сравнил?
Сергей замер. Побледнел. Схватил выписку, уставился в неё.
— Я… это не…
— Два года ты кормил меня байками про нехватку денег, — перебила я. — Два года я считала копейки. Варила кашу. Стыдилась жаловаться. А ты покупал себе, что хотел. Правда?
Он открыл рот. Закрыл. Ничего не сказал.
Я выпрямила спину, сложила руки на груди.
— Дальше — сам, как хочешь. Хватит считать меня дурой.
Вышла из кухни. Дверь за собой не закрыла. В спине — горячая волна. Не страха. Свободы.
Утром дети сидели за столом. Ели остывшую гречку. Кирилл молчал, сосредоточенно жевал. Аня ковыряла ложкой, но не капризничала.
Сергей пришёл на кухню, сел напротив. Молча взял тарелку. Поел. Не поднимая глаз.
Я пила чай. Смотрела в окно. За стеклом — весеннее солнце. Соседская девочка бежала по двору, смеялась.
— Марин… — начал Сергей. — Может, поговорим…
Я не повернулась.
— Ешь, — сказала я спокойно. — Уйдёшь голодный — сам виноват.
Аня встала, подошла, обняла меня за ногу. Я погладила её по голове, но не прижала к себе.
В груди — лёгкость. Впервые за два года. Ни капли вины.
Прошла неделя. Сергей перестал ворчать. Убирал за собой. Говорил тише. Иногда смотрел на меня с каким-то непонятным выражением. Может, хотел что-то сказать. Но молчал.
Я больше не варила мясо. Не бегала по магазинам, выискивая распродажи. Покупала то, что нужно мне и детям. Деньги — из заначки, которую начала копить. Украдкой, но методично.
Однажды вечером мыла посуду. Вода журчала тихо, тепло стекала по пальцам. По полу скользил луч солнца. Из детской доносился смех — Аня и Кирилл играли в прятки.
Я посмотрела на свои руки. На старую чашку. На окно.
Вот он — мой первый свободный день.
Больше не хотелось извиняться. Больше не было стыда.
Я поставила чашку на полку. Вытерла руки. Улыбнулась краешком губ.
Прежняя Марина умерла. Та, что терпела. Та, что молчала.
А эта — осталась. И никуда не денется.
А как бы вы поступили на месте Марины?
Поделитесь в комментариях, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк, если было интересно.