Клиентский запрос
Мужчина, 50 лет
Жалобы:
— хронические нарушения пищевого поведения, переедание;
— глубокое неприятие собственного тела ниже пояса;
— эректильная дисфункция в парных отношениях;
— избегание частичное физической активности( ногами, прессом);
— диффузная тревожность и ощущение «чуждости» в собственном теле.
В юношеском возрасте у него сформировался устойчивый онанизм. При мастурбациях он представлял женщин лишёнными воли, эмоций, субъектности, не способных желать или сопротивляться.
Отец ушёл из семьи. Он не исчез полностью, оставаясь на периферии: редкие встречи, формальные звонки, подарки. Но он не жил с ними, не участвовал в повседневности, не был присутствующей фигурой.
Мать не делала сына единственным смыслом. Но в их жизни отец постепенно превратился в «чужого.
Когда мальчик не понял
Мать, потеряв партнёра, часто не замечает, как её уязвимость и чувственность выходят за рамки заботы.
А сексуальность возникает не в пубертате, а уже с младенчества. Уже в первые годы жизни ребёнок переживает телесные удовольствия, привязанность, фрустрацию, зависть, ревность — всё это формирует либидинальную экономику психики.
В условиях присутствующей, телесно близкой матери и отсутствующего отца у мальчика возникает особая конфигурация:
— его первые телесные переживания связаны исключительно с матерью;
— отцовская фигура, которая в норме вводит предел и разделение («ты — не она, ты — другой»), отсутствует;
— материнская нежность, даже если она не имеет сексуального умысла, не имеет внешней границы, поскольку нет третьего, отца – мужчины и любовника матери и кому и полагается «ночь».
Именно в этом контексте формируется то, что можно описать как « неопределённое напряжение».
Это не «стыд» или «смущение». Это первичное либидинальное напряжение, которое не может быть ни выражено, ни названо, ни отрефлексировано. Оно витает в воздухе: в прикосновениях, в запахе кожи, в тепле постели, в том, как мать смотрит на него.
Психоаналитически это состояние можно описать как инцестуозное напряжение без акта — атмосфера, в которой тело мальчика становится одновременно объектом любви и запретной территорией.
Когда он подглядывает за матерью в ванной, это не извращение. Это попытка увидеть источник той самой неопределённости — понять: «Что же происходит между нами? Почему я чувствую это, но не могу назвать?»
Это переживание остаётся неразрешённым, потому что нет языка, нет третьего, нет отца, который мог бы ввести символический закон: «Ты — сын, она — мать. Вы близки, но разделены».
И тогда, в юношеском возрасте, когда сексуальность требует выхода, психика находит единственно безопасный путь: онанизм с фантазией, в которой партнёрша лишена субъектности.
Почему?
Потому что живая женщина — это риск.
Она может посмотреть.
Она может отвергнуть.
Она может сказать: «Ты не тот».
А лишенная права быть — нет.
Так онанизм становится не «привычкой», а механизмом выживания: способом получить разрядку, не нарушая старого контракта лояльности.
Телесная травма отвержения: когда тело становится «врагом внутри»
Близость матери и сына в раннем возрасте выражалась в нежных обнимашках, поцелуях на ночь, совместном лежании в одной постели. Для матери это была забота. Для мальчика единственная доступная форма телесной близости, в которой, однако, уже тогда зрело неопределенное напряжение.
Когда мальчик взрослеет и уже не является бесполым малышом, мать настораживается его чрезмерными реакциями. Она видит, что его тело меняется, что он больше не тот ребёнок, с которым можно безоговорочно делить постель и прикосновения.
И тогда резко она отдаляется — становится сдержанной, формальной, порой даже холодной.
И нежностям точка.
Именно в этот момент у мальчика формируется телесная травма отвержения: тело, которое раньше было объектом нежности, внезапно становится «неправильным», «лишним», даже угрожающим.
Этот разрыв оставляет в психике глубокий след: я тот, которого не хотят.
Телесная травма отвержения — это не просто эмоциональное переживание, а структурный сбой в связи между телом, желанием и объектом привязанности. Она формируется в тот момент, когда тело ребёнка, ранее бывшее объектом нежности, ухода и близости, внезапно теряет своё «право на присутствие» в поле материнского внимания.
В раннем детстве телесность мальчика воспринималась как естественная, желанная, даже необходимая: его брали на руки, целовали, укладывали рядом, прижимали к себе. Это создавало у него базовое ощущение: «Моё тело — часть безопасного мира».
Но в момент пубертатного прорыва — когда тело начинает излучать сексуальность, даже если сам мальчик её не осознаёт — мать инстинктивно отстраняется. Её отдаление редко бывает вербализованным. Оно выражается в замедленном взгляде, в том, как она убирает руку, в том, что больше не разрешает лежать рядом.
Именно здесь возникает первичный разлом:
«Раньше меня хотели — теперь меня боятся».
Этот сдвиг не обсуждается. Он не имеет названия. Но он фиксируется в теле как травматический импринт:
— телесная близость = опасность;
— желание = угроза связи;
— мужское тело = источник отвержения.
С точки зрения психоанализа, здесь нарушается процесс сепарации-индивидуации, который в норме обеспечивается присутствием отца как «третьего», вводящего символический закон. Без этого третьего мать и сын остаются в замкнутом дуадическом поле, где любое проявление сексуальности воспринимается как нападение на целостность системы.
Поэтому отвержение не является личной неприязнью. Оно являетсязащитой системой. Но для мальчика оно звучит как приговор: «Ты — не тот, кого можно любить, если …..».
Этот импринт становится основой для:
— хронического чувства «чуждости» в собственном теле;
— избегания упражнений, активирующих нижнюю часть тела (пресс, ноги) — как попытки «не чувствовать» эту «опасную» зону;
— эректильной дисфункции, которая на телесном уровне повторяет: «Я не имею права быть желанным»;
— пищевого поведения как способа «заглушить» или «забронировать» тело, сделав его нейтральным, бесполым.
Телесная травма отвержения особенно устойчива, потому что она не связана с одним событием, а формируется как постепенное исчезновение принятия. Именно поэтому она так трудно поддаётся вербальной проработке: её нет в словах, её нет в сюжетах — она живёт в мышечном тонусе, в дыхании, в реакции на прикосновение.
Именно поэтому терапия должна начинаться не с интерпретации, а с восстановления базового чувства безопасности в теле — через опору, дыхание, вертикаль, движение. Только тогда возможно не «избавиться от травмы», а переписать её смысл:
«Моё тело — не угроза. Это место, где я могу быть желанным».
Онанизм
Именно из этого опыта — телесной травмы отвержения, возникшей на пересечении материнской чувственности и отцовского отсутствия, — вырастает позже не просто «привычка», а структурированная защита либидо.
С психоаналитической точки зрения, онанизм в данном случае не суррогат сексуальности, а попытка восстановить контроль над телом, которое стало источником угрозы. В норме сексуальное желание развивается как направленность на другого субъекта, чьё желание остаётся частично непредсказуемым. Но для мальчика, пережившего, что его телесность вызывает отвращение у самого близкого объекта, любое обращение к живой женщине становится повторением травмы: ведь она может посмотреть, отвергнуть, сказать «нет» и тогда подтвердится внутренний сценарий: «Я — тот, кого не хотят».
Поэтому психика создаёт безопасную фантазию: партнёрша, лишённая воли, эмоций, субъектности. Она не Другой в лакановском смысле, не носитель желания, а объект-предмет, полностью подконтрольный воображению. В такой фантазии нет риска быть отвергнутым, потому что отсутствует другой субъект. Это не садизм, а радикальная защита от уязвимости.
Более того, такой образ партнёрши — это проекция собственного внутреннего состояния: сам клиент чувствует себя «лишённым права на желание», и поэтому его воображение создаёт женщину, которая тоже «не желает». Это позволяет избежать конфликта между собственным либидо и запретом на него: «Если она не хочет — значит, я не нарушаю запрет, даже если беру».
Неприятие собственного тела ниже пояса — это не дисморфофобия, а отказ от признания своей сексуальной субъектности. В терминах Фрейда, здесь нарушена интеграция половой и эго-либидо: часть тела, связанная с сексуальностью, становится чужеродной, потому что с ней ассоциируется утрата любви матери. Тело «внизу» — это то, что сделало его неприемлемым. Поэтому оно должно быть отвергнуто, подавлено, «отключено».
Страх близости — это логическое завершение этой цепи. Близость требует взаимности, а взаимность предполагает, что другой увидит твоё желание и отреагирует на него. Но у клиента нет внутреннего убеждения, что его желание достойно встречи. Он ожидает — на бессознательном уровне — повторения той же сцены: сначала близость, потом отвращение, потом отвержение.
Таким образом, онанизм, неприятие тела и страх близости — это не разрозненные симптомы, а единая защитная структура, возникшая в попытке сохранить привязанность ценой отказа от собственной сексуальной идентичности.
И терапия здесь — не про «перестать фантазировать», а про восстановление права на желание, которое не разрушает связь, а, напротив, делает её возможной — уже во взрослом, субъект-субъектном поле.
Переедания
попытка заглушить внутреннюю пустоту, возникающую от того, что близость лишена достаточного сексуального измерения, но переполнена эмоциональной ответственностью.
Неприятие тела ниже пояса не дисморфия, а отказ от признания своего права желать и иметь.
Эректильная дисфункция телесный запрет на повторение сценария: не быть желанным.
Тревожность без объекта — напряжение между желанием и лояльностью.
Терапевтическая цель
Терапия с таким клиентом не направлена на «восстановление потенции» как таковой. Это вторично.
Главная задача помочь клиенту перейти от инфантильного сексуального уклада к взрослому сексуальному влечению.
В психоаналитическом понимании, инфантильное влечение мальчика к матери — это не «любовь», а форма первичной привязанности, в которой желание и объект сливаются: мать — это и источник питания, и утешение, и первое «ты», и единственное поле, где телесность принимается. В этом поле ещё нет разделения между субъектом и объектом, нет границы, нет Другого.
Но взрослое сексуальное влечение мужчины к женщине — это уже встреча с Другим, чья субъектность не подчинена моему воображению. Оно предполагает:
— признание, что желание другой не зависит от меня;
— готовность быть увиденным — не как мальчик, а как мужчина;
— способность выдержать неопределённость: «захочет ли она?»;
— отказ от фантазии полного контроля над близостью.
У клиента эта трансформация не завершилась. Его либидо застряло на стадии, где близость возможна при условии частичного обезвреживания Другого и Себя. Женщина в его фантазиях была лишена воли не потому, что он «холодный» или «извращённый», а потому что только в таком виде она не угрожает ему отвержением. И до сих пор он его ожидает и не дает возможность себе быть активным в своем желании.
Терапия, таким образом, — это еще и работа по сепарации: не от реальной матери, а от внутреннего объекта, который требует, чтобы он оставался мальчиком, чтобы не становился мужчиной, чтобы не рисковал желанием.
Когда эта сепарация становится возможной через дифференциацию («она — была мать, а она — моя женщина») — появляется пространство для нового опыта:
— он может увидеть женщину не как заместителя или угрозу, а как другого субъекта;
— его тело перестаёт быть «предателем» и становится местом, где возможно желание и принятие;
— эрекция больше не служит инструментом «посягателя», а становится выражением желанного мужского присутствия в моменте близости.
Именно поэтому цель терапии не «восстановить функцию», а вернуть мужчине право на взрослое сексуальное влечение:
— к живой женщине,
— с её телом,
— с её «да» и «нет»,
— с её непредсказуемостью,
— с её желанием к нему.
Это не техническая задача. Это онтологический сдвиг: из позиции «я должен быть нужен» — в позицию «я имею право быть собой».
Это требует:
— восстановления доверия к собственному телу через телесно-ориентированные практики (биоэнергетика, работа с опорой, дыханием, интероцепцией);
— переработки фантазий не как «патологии», а как архива выживания и постепенной замены образа «безвольной» на образ живой, желающей партнёрши;
— работы с пищевым поведением как с соматизацией дефицита полноценной близости;
— создания внутреннего пространства, где он может быть мужчиной, не «как мальчик отвергающей матери», а как взрослый мужчина.
Мужчина перестаёт платить за любовь своей идентичностью.
И именно это путь к подлинной близости:
без стыда, без боли, без двойного дна.
Мужчина не может полноценно жить, оставаясь заложником юношеского сбоя.
Его тело, его либидо, его судьба требуют пространства и реализации.
Терапия здесь не про вину, не про обвинение.
Терапия про мужество выбрать себя, даже если это пока вызывает внутренний конфликт.
Потому что только тогда «дитя ночи» может увидеть живую женщину, которая ждёт встречи с ним тоже живым.
С уважением, пожеланием здоровья и верой в ваш потенциал,
Виктория Вячеславовна Танайлова
Системный психолог, психосоматолог, эксперт по эффективным стратегиям выхода из кризиса и болезней через активацию ресурсного состояния сознания
тел. +7 989 245-16-21, +7 993 315-16-21 (FaceTime, WhatsApp, Telegram)