ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЧИТАТЕЛЮ!
Это произведение предназначено исключительно для читателей старше 18 лет!
Книга основана на реальных событиях, а некоторые описания могут показаться слишком правдивыми и тяжёлыми. В тексте присутствуют:
• сцены убийств и жестокости,
• подробные описания насилия,
• элементы каннибализма,
• психологическое давление,
• эпизоды, способные вызвать эмоциональный дискомфорт.
Содержание книги может оказаться травмирующим для неподготовленного читателя.
Людям с повышенной впечатлительностью или нестабильным эмоциональным состоянием не рекомендуется продолжать чтение.
Все персонажи и диалоги воссозданы в художественной форме, однако основа событий восходит к реальным криминальным материалам.
Продолжая чтение, вы подтверждаете свою готовность столкнуться с темной стороной человеческой природы.
Зло не умирает. Оно просто ждёт,
когда его перестанут бояться.
От автора.
Пролог
Декабрь в Узун-Агаче выдался лютым. Мороз стягивал землю так, что под сапогами хрустела не только корка снега, но и, казалось, будто сама земля трещала от холода. К вечеру по улицам начинали тянуться клубы сизого дыма: в домах топили печи. Дым медленно поднимался над крышами частных домов, потом опускался вниз, переливаясь оттенками – от светло-серого до почти чёрного, снова светлея у самой земли и растворяясь, оставляя после себя терпкий запах зимы.
На трассе, что вела от Майбулака к Узун-Агачу, в тот день почти никто не ездил. Лишь редкие грузовики и несколько рейсовых автобусов. Последний уходил с фабрики около шести вечера, но Лариса опоздала на него.
Она работала на суконной фабрике в Фабричном – посёлке, где в воздухе всегда пахло мокрой шерстью, мазутом и паром из цехов. Когда она вышла из ворот фабрики, сумерки уже сгущались. Автобус ушёл минут десять назад. Надев шерстяной платок поверх шапки, Лариса решилась идти пешком, надеясь, что кто-то всё-таки подбросит её.
От Фабричного до Узун-Агача было всего пятнадцать километров, но зимой это расстояние превращалось в мучительное путешествие. Дорога тянулась между голыми тополями и полями, укрытыми инеем. Вдалеке виднелись дачные домики, позади которых темнели контуры гор. Ветер был резким, снег хрустел под ногами звонко и пусто.
Она шла, прижимая сумку к груди, иногда оглядывалась: далеко-далеко вспыхивали фары. Но машины, редкие и одинокие, проносились мимо, даже не сбавляя скорость.
Больше её никто не видел.
Тело нашли почти через месяц – 25 января 1979 года, утром, на свалке в трёх километрах от Фабричного.
Ночь отступала медленно, неохотно задерживаясь на верхушках тополей. С юга тянуло промозглым, горы стояли в тумане уже неделю, и мороз с каждым днём становился крепче. На востоке подрагивал тусклый рассвет, и посёлок начинал просыпаться. Лаяла где-то собака, тяжело взревел трактор.
Тракторист Дьяков, лет пятидесяти или около этого, в грязной телогрейке каждое утро выезжал на своём «Беларусе» раньше всех. Он жил на окраине, у поля, недалеко от водонапорной башни, и подрабатывал тем, что вывозил мусор с суконной фабрики на свалку. Старенький «Беларус» дрожал, как живой, когда Дьяков заводил двигатель.
Дьяков был человеком привычки: долил солярку, перекрестился, сплюнул в снег и тронулся. Солнце ещё не показалось, но горизонт уже подрагивал от серебристого света. Утро было тихим, зимним – всё вокруг казалось неподвижным.
По дороге валялись комья глины, промёрзшие, как камни. Колёса громыхали на каждой кочке. Холодный трактор дрожал и сипел, но ехал, как всегда, уверенно.
Свалка располагалась возле выезда на старую дорогу Узун-Агач – Чемолган – Каскелен, ту самую, по которой раньше шёл плотный поток машин, пока в конце семидесятых не построили новую трассу Фрунзе – Алма-Ата, уходящую в обход всех поселков.
Летом на свалке жгли мусор и пахло ощутимо далеко гарью, а зимой стояла тишина, никто не жег ничего, а если и жгли, то немного. Не смотря на раннее утро вороньё уже копалось среди обледеневших куч.
На подъезде к свалке, Дьяков заметил, небольшую стаю ворон в одном месте. Увидев трактор, они взлетели и тут же сели неподалеку на ржавые железные бочки, деревянные переломанные ящики, захлопали крыльями, закаркали, но улетать не спешили…
– Тьфу ты, – пробормотал Дьяков, – чего собрались-то, орёте с утра пораньше… – высказался он в кабине, будто те могли его слышать.
Проехав немного вглубь свалки, он заглушил двигатель, вылез из кабины, вытащил из кармана рукавицы, одел и пошёл вниз, к куче тряпья и мусора. Где только что копошились вороны. Воздух был колючим, пахло пеплом и чем-то сладковатым. Дьяков поморщился – свалка никогда не была в радость, ни летом, ни зимой.
Он подошёл ближе и остановился. Между мешками и обломками мебели лежало что-то странное. Сначала ему показалось что это туша собаки, замёрзшая, засыпанная снегом. Но в свете бледного рассвета он разглядел человеческую руку.
Дьяков замер. Внутри будто что-то оборвалось.
– Господи… – тихо выдохнул он и, отступив, перекрестился.
Рука была женская, тонкая, в запёкшейся грязи. Пальцы скрючены, будто в последнем движении.
Он обошёл вокруг. Это была не собака. Под небольшим слоем снега лежало человеческое тело. Рядом он увидел, из-под снега выступала голова, точнее часть лица, оно было в грязи и в снегу. Волосы на лице слиплись от инея.
– Матерь Божья… – У Дьякова перехватило дыхание и под ложечкой где-то глубоко нехорошо засосало. Он стоял и смотрел не зная, что делать. Он такое видел впервые. От страха его начало трясти. Но делать надо было что. Дьяков развернулся и быстро рванул к трактору. Через несколько секунд запустился двигатель, и гул трактора снова разнёсся над полем. Напуганные вороны взлетели.
Через полчаса на свалке уже стояли милицейская «Жигули» и темно-зеленый «бобик» Газ 69, с затянутым брезентом прицепом для перевозки трупов. Мороз окреп. Дьяков стоял в стороне, растирая руки и всё время повторял одно и то же:
– Я думал, собака… честное слово, думал, собака…
Сержант, молодой паренёк, глядел на него настороженно, как на человека, который сошел с ума.
Следователь Серов – мужчина лет сорока, в потёртой, кожаной милицейской шубе с теплым овчинным мехом внутри, с густыми бровями и усталым лицом, наклонившись над телом, разглядывал его ничего не трогая.
– Не понятно, мужчина или женщина… – проговорил он. – судя по телу оно недавно тут лежит. Несколько дней, может два, может три…
Поближе к телу подошёл криминалист, до этого снимавший общий вид свалки и то место, где найден был труп. Он начал фотографировать лежавший труп и все что находилось рядом.
Следователь поднялся и отошел.
Сержант, стоявший неподалеку негромко спросил:
– А волки могли?
– Волки сюда не доходят, – ответил следователь. – Слишком близко к людям.
Он обошёл находку по кругу и направился к Дьякову доставая блокнот.
– Тут пахнет горелым. Кто-то жёг мусор недавно? – Спросил он у тракториста, которого все еще трясло… толи от страха толи от холода.
– Неделю назад я мусор с фабрики возил и зажег. – негромко ответил тот
– Я понял.
На некоторое время следователь замолчал, глядя на тело, затем тихо сказал:
– Тут не волки, тут хуже… – и повернулся к сержанту. – В периметре метров на сто, пройдите, поищите, может следы какие… хотя… снег вчера прошел… но все равно поищите.
Сержант и два молодых милиционера тут же отправились исполнять приказ. Следователь некоторое время потом что-то писал в блокноте.
Дьяков все еще не знал, что ему делать, на автомате полез в карман вытащил папиросы и закурил, рука дрожала. Он чувствовал, что-то нехорошее – не просто смерть, не просто тело. Он чувствовал что-то большее, что-то страшное…
Когда следователь и остальные милиционеры уехали, и увезли страшную находку, оставив на снегу следы своих шин и пятно тёмной жидкости, похожей на воду, но пахнущей железом. Следом за ними быстро разгрузив мусор, уехал и перепуганный Дьяков на своем тракторе, вороны снова опустились на то место, где недавно они хотели полакомиться человечиной – но ничего не нашли. Их громкое карканье сразу разнеслось над свалкой, и они взлетели. Улетая, они уже знали, что ещё вернутся. И, возможно, не раз…
На следующий день в райотдел милиции села Узун-Агач пришли пожилые люди. Муж и жена. Женщина плакала, мужчина держался, но глаза выдавали отчаяние.
Серов достал фотографии, положил перед ними. Женщина поднялась, вскрикнула, закрыв лицо руками, тут же осела на стул. Находившаяся рядом молодая медсестра из вытрезвителя, что находился при милиции, подскочила к ней с открытым пузырьком нашатырного спирта.
– Да это, наверное, наша… – начал мужчина глухо, вглядываясь в фотографии. – Дочь. Лариса наша.
– Да. Это она. Она у нас на фабрике работала. Не пришла домой… Мы думали, автобус пропустила, по дороге задержалась. Я на «Запорожце» ездил искать – не нашёл.
Он замолчал, глядя на фотографии. Молчание длилось несколько минут. Потом Серов поднялся.
– Мне искренни жаль. Но мы сделаем, всё возможное… – произнёс он. – Всё. Чтобы найти того, кто это сделал и наказать его.
Он сказал это тихо, почти машинально. Но в глубине понимал – это будет очень трудно сделать.
В селе о находке узнали быстро, хотя милиция пыталась держать всё в секрете. Люди уже шептались у магазинов, на базаре, везде где только можно.
– Говорят, на свалке в Фабричном женщину нашли…
– Молодую…
– Говорят, без головы…
Ночами улицы пустели. Женщины перестали выходить по вечерам одни. Мужчины возвращались с работы пораньше. Даже пьяницы у магазина на РТС и у столовой в центре села долго не задерживались и шатаясь шли по домам, как будто все почувствовали, что, сама смерть зашла в их село. И осталась.
Серов не спал уже третьи сутки. В кабинете пахло табаком, на стене висела карта района с одним единственным кружочком, обозначавшим место найденного, трупа – свалку. Больше ничего не было. Не было свидетелей, не было следов, ни отпечатков. Ничего. Только холодный ужас – и чувство, что кто-то рядом наблюдает, слышит каждое их слово, видит каждый их шаг.
Поздним вечером, возвращаясь домой пешком, Серов остановился на Абайском мосту через речку. Ему показалось, что у ближайших домов, в темноте, среди деревьев, кто-то стоял. Под ногами хрустнул снег, но когда он моргнул, фигура исчезла, растворилась словно в тумане…
Он задержался на секунду, достал сигарету, закурил.
Дым тонкой струйкой поднялся вверх.
Где-то рядом, в той же тьме, кто-то тихо улыбнулся
Глава I. Следствие начинается
В кабинете следователя, как всегда, было накурено. На подоконнике стояла пепельница, переполненная окурками, а на стене висела все та же карта района с одним красным кружочком. Серов сидел, уронив голову на руки. Уже третьи сутки он почти не спал. Ему хотелось спать. Но нужно было работать. Искать убийцу.
Дело было заведено – «по факту обнаружения трупа неустановленного лица», теперь известной как Лариса К., двадцати семи лет, работницы Каргалинской суконной фабрики. На столе лежало всё: протокол осмотра, заключение эксперта, справки и характеристики с места работы, из сельсовета.
– Ну что, нашли хоть что-то? – спросил заглянувший лейтенант Никифоров, участковый с улицы Фрунзе и друг Серова. Он прошел к столу, протянул руку. Серов пожал ее и участковый сразу же сел на свободный стул.
– Ничего, – коротко ответил Серов. – Следов нет. Ничего нет. Её либо привезли или принесли и бросили на свалке да немного закидали мусором чтобы не нашли. Расстояние от свалки до фабрики не более 5-6 километров. От свалки до дороги на Узун-Агач не более пятьсот метров. На каком участке произошло убийство мы не знаем. Да и никто не будет убивать, да еще расчленять на открытой местности, вблизи среди домов. Это либо она села кому-нибудь в машину, и ее увезли и убили в другом месте, а потом привезли на свалку. Или… Там вдоль все дороги растут деревья, сам знаешь…
Он поднялся, подошёл к окну. За стеклом – январская серость, редкие фигуры на улице.
– Такое ощущение, будто не человек, а сам чёрт убил, и не просто убил, а такое с ней сделал… а потом принес туда и положил…
Никифоров молча пожал плечами.
– Может, из Фабричного кто?
– Уже проверяем, – Серов повернулся. – Если от фабрики, то до свалки прилично. Пешком не донесёшь. Значит, на машине. А машины могут быть любые вплоть до частных легковушек. Но никто не видел, чтобы она у фабрики садилась в машину. Говорят, пешком пошла.
Он сел, пролистал блокнот.
– Машины, проезжавшие с вечера и ночью по дороге до Узун-Агача, установлены. Три грузовика с нашей автобазы, одна аварийка с их подстанции и четыре легковых. Водителей проверили – всё чисто. Может еще кто ездил – не знаем.
Никифоров потянулся к папке.
– Я слышал, у неё парень был. Александр… как его…
– Руднев.
Фамилия звучала тяжело. В характеристике, что уже была пошита к делу – написано «вспыльчив, неуравновешен, склонен к конфликтам».
– Да шофёр на автобазе. – сказал Серов. – Грубит начальству, пару раз дрался.
Никифоров кивнул.
– Может, приревновал. Или поссорились.
Серов помолчал, потом затушил сигарету.
– Да уже послал за ним. Ладно, у меня дел полно… надо работать. Ты уж извини.
– Я понимаю. Ладно, я тогда пойду. – сказал Никифоров, Серов в ответ кивнул. Тот встал и вышел из кабинета.
Не более чем через час, в кабинет ввели высокого парня лет тридцати. Лицо осунувшееся, глаза усталые, руки в мазуте.
– Садись, – сказал Серов.
Руднев опустился на край стула.
– Вы зачем меня дёргаете? Я же, уже всё сказал.
– Повтори, – спокойно сказал Серов. – Где был вечером, двадцать четвёртого декабря?
– Да, дома я был в тот день… Как раз перед Новым годом аврал у нас был. Работа сами знаете, собачья…
– Кто подтвердит?
– Мать. Кто еще?
– Больше никто?
– Никто…
Серов записал.
– Когда видел Ларису в последний раз?
– Утром. В тот день, когда она пропала. Она поехала на фабрику. Мы не ссорились, если вы про это.
– Уточни. Какое число это было.
– Двадцать четвертое, какое еще? Я случайно ее увидел, она на остановку шла.
– Ты знал, что она верующая? – Серов, не отрывая глаз смотрел на парня.
– Ну, ходила в церковь, да. Я не лез. Хотела – пусть ходит. Только не звала меня туда.
– Ты там был?
– Нет. Мне там делать нечего.
Серов закрыл блокнот.
– Ладно, Руднев. Пока останешься здесь, в отделе. До выяснения.
– За что?! – парень резко поднялся. – Вы думаете, это я?! Да я…
– Сядь. – Голос Серова стал жёстким. – Никто ничего не думает. Но пока не разберёмся – будешь тут.
Руднев сел. Опустил голову.
К вечеру Серов выехал к церкви адвентистов. Чистенькое одноэтажное здание с широкими окнами стояло на окраине, рядом с полем и пожарной частью. Во дворе – две женщины в платках и пожилой мужчина в сером пальто.
– Следователь Серов, районный отдел, – представился он. – Мне нужно задать несколько вопросов.
Мужчина кивнул.
– Конечно. Если Вы про Ларису. То мы знали Ларису. Хорошая девушка. Спокойная, тихая. Пела у нас в хоре.
– Когда вы видели её в последний раз?
– В последнее воскресенье, до Нового года. На собрании. Она была в хорошем настроении. Ничего странного не было. Разве что сказала, что спешит домой – мать ждёт.
– У кого-то из прихожан был с ней конфликт? – Серов внимательно смотрел на лица.
– Нет, – ответила женщина. – Она всем нравилась.
Серов записал. Потом закрыл блокнот и убрал ручку.
– Спасибо. Если вспомните хоть что-нибудь, позвоните в райотдел.
Он вышел за ворота. Ветер гнал мелкий снег, который тихо хрустел под сапогами. Серов остановился, закурил, глядя на церковь.
Ни чего нет. И ни одной зацепки.
Вечером в райотделе было тихо. Только дежурный пил чай и листал потрёпанную газету.
Серов зашёл к нему.
– Если Руднев попытается звонить – не давай. Пусть сидит.
– Есть.
Он поднялся в свой кабинет, включил настольную лампу.
На столе – фотографии с места преступления, протоколы.
Серов провёл рукой по лицу. Что я упускаю?
За окном медленно падал снег. Внизу по улице, проехал Москвич белого цвета.
Серов машинально проследил за ним взглядом.
Куда на ночь глядя?..
В кабинете прокурора было душно и пахло бумагой. Сам прокурор района, Иван Павлович Тарасов, стоял, опершись ладонями о стол. Лицо у него было уставшее, бледное, но голос звучал резко и требовательно:
– Мы не можем тянуть. Это дело уже на контроле в области. Газеты пока молчат, но слухи идут. Причём быстро.
Серов сидел напротив, чуть в стороне. На коленях – папка с материалами.
Рядом – два следователя, старший лейтенант Волков и капитан Крюков, из прокуратуры. Все трое сидели, как ученики на разборе.
– Женщина, двадцать семь лет. Фабрика, церковь, к криминалу отношения никакого, – продолжал прокурор. – Труп изуродован до неузнаваемости. Экспертиза показала – расчленение после смерти. Инструмент… – он замялся, – … инструмент острый, вроде хорошего ножа. Но следов, нет.
Тарасов прошёлся по кабинету, остановился у карты района, ткнул пальцем в место между Фабричным и Узун-Агачем.
– Вот здесь её нашли. На свалке?
– Да, – подтвердил Серов. – В пятистах метрах от дороги. Есть следы шин под снегом, но они старые. Грязь перемёрзла, определить невозможно. Может вообще они не имеют ничего общего с убийством.
Прокурор обернулся:
– Что с окружением?
– Опросили всех. Родители, соседи, коллеги. Все подтверждают – девушка спокойная, скромная. Конфликтов ни с кем не было.
– А парень?
– Руднев. Держим пока в КПЗ. Характеристика плохая, но прямых улик против него нет.
– «Держим пока». – повторил прокурор. – А вы понимаете, что, если завтра что-то случится снова, головы полетят?
Серов молчал.
В углу стоял зам прокурора Поляков, молодой, уверенный, с золотистым чубом.
Он заговорил, слегка усмехнувшись:
– Может, всё проще? Парень сорвался, приревновал. А потом изрезал, чтобы сбить с толку. У нас такое бывало.
– Может, и так, – Серов поднял глаза. – Но тело слишком аккуратно разделено. Не в запале. Человек, который это делал – знал, что делает.
Поляков перестал улыбаться.
Тарасов бросил взгляд на часы.
– Ладно. Так. Серов, ты ведёшь дело. Но я подключаю к тебе своих людей – из прокуратуры.
– Разрешите спросить, зачем? – голос Серова прозвучал жёстче, чем он хотел.
– Потому что это приказ. – Прокурор повернулся. – Крюков, Волков – будете работать под руководством Серова, но ежедневно докладывать мне лично.
– Есть, – ответили оба.
Тарасов продолжил.
– И запомните: никаких разговоров. Ни одной строчки в прессу. Ни слова вне отдела. Даже дома – языки за зубами. Всё, что выйдет наружу, я лично сочту диверсией. Поняли?
Серов кивнул. Внутри всё сжалось.
Он знал этот тон – когда сверху ждут не правды, а результата. Быстро. Любой ценой.
Позже, в коридоре, Волков догнал его.
– Ну, держись, капитан, – усмехнулся он. – Теперь у нас прокуроры в штанах следователей.
Серов лишь махнул рукой.
– Не время шутить.
На улице уже смеркалось. Серов поднял воротник своей шубы и пошёл к отделу.
Под ногами хрустел снег, воздух пах дымом и морозом.
Он вспоминал свои слова, сказанные зам. прокурору – «аккуратно разделено».
Эта аккуратность его пугала. Ни вспышка, ни ревность, не ссора. Это – холодная работа.
В отделе его ждал дежурный.
– Товарищ капитан, из лаборатории звонили. По следам с места.
– И что?
– Да ничего. Ни отпечатков, ни следов волочения, ни крови. Как будто…
– Как будто не убивали на свалке… – мрачно закончил Серов. – Ладно, понял.
Он вошёл в кабинет, включил настольную лампу.
На столе лежали фотографии. На них – кисти рук, ступни ног, все было аккуратно разделено, другие части тела с которых были срезаны мягкие ткани и безликая, тёмная масса, то, что осталось от лица.
Серов долго смотрел на снимки. Затем неожиданно даже для себя, произнес. — Где бы ты не был, ублюдок, я все равно тебя найду…
На следующий день в райотдел пришла телефонограмма из области.
В ней – распоряжение: создать межведомственную группу для координации расследования особо тяжких преступлений на территории района.
В переводе с бюрократического – «ваше дело пошло наверх». Серов сел на край стола, читая эти строки. В груди неприятно кольнуло.
Значит, в Алма – Ате уже узнают. А значит, скоро сюда приедут – с портфелями, бумагами, приказами.
А у нас – ничего, ни одной зацепки.
Он поднялся, вышел на улицу. Воздух был колючий, с запахом дыма.
Недалеко у ворот школы стоял тот самый Москвич, который он видел пару дней назад. Водитель сидел и курил в машине, глядя в сторону школы.
Серов просто решил проверить, чтобы развеять свои подозрения.
—Товарищ, Вы кого-то ждете? – подойдя спросил он в слегка приоткрытое окно.
Водитель повернул голову. Не задерживая взгляда, глянул на Серова и сразу ответил. – Да. Жду. Дочь жду. – и быстро отвернулся.
Серова такое поведение насторожило – А можно глянуть на Ваши права? – поинтересовался он снова у водителя.
– А чё их глядеть? Права как права. Я что-то нарушил?
– Нет. Не нарушили. Но все же я хотел бы посмотреть.
При этих словах водитель еще больше занервничал. Он сжал руль так, что костяшки пальцев побелели. Серов еще не успел ничего сделать, как водитель быстро повернулся в его сторону и нажал на кнопку на двери, заблокировав замок. Следователь по инерции схватился за ручку, но дверь не открывалась. Водитель в этот момент включил заднюю скорость, и нажал на газ.
Серов успел только отдернуть руку, как машина рванула назад. Через секунду ее заднее правое колесо, оказалась в бетонном лотке арыка у школы. Мотор ревел, колесо на весу в холостую крутилось, но машина не ехала. Для того чтобы она поехала необходимо было выдернуть машину с арыка. Серов быстро обошел машину спереди и открыл переднюю дверь с водительской стороны.
– Глуши мотор! – крикнул он, водителю. Тому ничего не оставалось делать, как заглушить машину. Он теперь сидел и не знал, что делать.
– Документы есть на машину? – спросил Серов, глядя на него в упор.
– Есть. – ответил неохотно водитель и полез в бардачок. Через пару секунду он уже подавал их Серову. Серов внимательно изучил документы, сверил их с автомобилем. Все в порядке.
– Права есть? – снова спросил он у водителя.
Тот тяжело вздохнул и ответил. – Нету. Еще не получил. На днях должен получить.
– Понятно. – покачал головой следователь. – Как фамилия?
– Сазонов. Иван.
– Хорошо, Сазонов Иван. А тут, что делал? У школы?
– Так я же говорил, дочь жду со школы… сами понимаете время сейчас какое… люди пропадают… убивают… а она маленькая еще, боюсь за нее… а идти далеко, вот я и приехал за ней.
Серов понял все. На его месте он, как отец, поступил бы так же. Он вернул документы на машину водителю. Потом он помог водителю, подтолкнул машину с арыка, чтобы она выехала. Как раз, когда машина уже была на асфальте на всех четырех колесах подбежала маленькая девчушка с радостным криком – Папка! И бросилась к нему на шею.
Серов улыбнулся, видя эту картину и пошел обратно, в свой кабинет.
Дел было много, а времени мало.
Утро в отделе начиналось как обычно – с незаконченных дел.
Серов вошёл в здание чуть позже восьми, на ходу поздоровался с дежурным.
– Доброе, товарищ капитан, – поднял голову сержант за стойкой.
– Что у нас?
– Ничего особенного… – тот замялся. – Только Руднев ваш, похоже, неважно себя чувствует.
Серов приостановился.
– С чего это вдруг?
– Ну… – сержант понизил голос. – Вчера, после вашего ухода, ребята из дознания решили… как бы это… «поработать». Потом сказали, что «сам упал».
Серов почувствовал, как внутри сжалось.
– Где он?
– В камере.
Он не стал слушать дальше. Открыл металлическую дверь, прошёл по коридору, вечно пахнущего сыростью.
В камере Руднев сидел на нарах, опустив голову. Лицо побледневшее, под глазом – синяк. На губе запёкшаяся кровь.
– Что случилось? – Серов присел напротив,
Руднев поднял взгляд, в котором было больше усталости, чем страха.
– Упал, товарищ капитан. С лавки… скользко было.
– Не ври.
– Не вру. Всё нормально.
– Медика звали?
– Нет.
Серов выдохнул.
– Дежурный! – голос его гулко ударил по стенам. – Вызови медика! Быстро!
Когда врач осматривал задержанного, Серов стоял у двери, сжав руки за спиной.
– Побои видимые, но не критические. Никаких переломов, внутренних повреждений нет. – вынес вердикт тот.
«Отделался лёгким испугом», подумал Серов, но злость никуда не уходила.
Через пять минут он уже стоял перед двумя дознавателями – Глушаковым и Резником.
Молодые, самоуверенные, из тех, кто считает, что сила решает больше, чем логика.
– Значит так, – начал он, тихо, но с тем самым холодом, который страшнее крика. —
Вы оба объясните мне, что тут происходило.
– Товарищ капитан, мы… – начал Глушаков, – хотели помочь следствию. Ну, чтобы быстрее разговорить. Он же молчит. Не признается…
– Решили «помочь» … противогазом и дубинками, да? – Серов шагнул ближе. – В слоника играли, да?
Резник опустил глаза.
– Так ведь… он, может, сам виноват. Почему молчит? Мы ж по-хорошему.
– По-хорошему, – Серов стукнул кулаком по столу. —
Если он не виновен, вы оба только что подписали себе приговор.
– Мы же хотели как лучше…
– Молчать! – вырвалось Серова. – Хотели как лучше – теперь молитесь, чтобы с ним ничего не случилось. Никуда не пожаловался. Иначе я вас обоих!..
Оба стояли побледнев.
– Всё. Вон отсюда.
Серов остался один. Налил себе воды, сделал пару глотков, но во рту всё равно оставался привкус злости.
Не на них, на систему. За эту вечную привычку давить, когда не умеют думать.
К полудню приехали прокурорские.
Чёрная «Волга» с гербом остановилась у входа, и Серов уже знал, что теперь каждый шаг придётся согласовывать.
В кабинете у начальника районного отделения милиции Ахметова Кайрата Асхатовича, сидели трое – прокурор Тарасов, его зам. Поляков и молодой следователь Козин.
– Ну что, герой, – с усмешкой бросил Тарасов, – мы уже слышали, что у тебя в изоляторе чуть не труп образовался?
– Проверили – всё в порядке, – сдержанно ответил Серов. – Медицинская помощь оказана.
– А методы дознания, значит, обсуждать не будем?
– Обсудим. После того как найдем убийцу.
Тарасов хмыкнул.
– Ладно, герой. Где твой подозреваемый?
– В КПЗ.
– Веди.
Когда Руднева ввели, он держался прямо, но было видно – ему тяжело.
Следователи переглянулись.
– Били? – спросил Поляков.
– Нет, – глухо ответил тот. – Сам упал.
– На спину и в лицо? – язвительно уточнил зам. прокурора.
– Так получилось, – с трудом выдавил парень.
Прокурор покачал головой:
– Ну, герой, теперь смотри в оба чтобы еще раз не упасть, а то и до суда не доживешь.
И, уже обращаясь к Серову:
– Разберись со своими людьми. И запомни: если это дело завалите, отвечать будете – вы.
К вечеру Серов снова сидел у себя, курил и смотрел в окно.
На улице, под жёлтым светом фонаря, стояли два мужика – обсуждали что-то, размахивая руками.
Он слышал слова сквозь тонкое стекло:
– …говорят, нашли без головы.
– Да ну?
– Точно тебе говорю. В Фабричном. А убийца, говорят, местный. Может, с автобазы.
Серов поморщился. – «Вот и пошло».
Слухи уже расползались по селу. Еще немного и об этом будут говорить везде, а потом вообще будут бояться выйти вечером из дома. Хотя и так уже боятся…
Он затушил окурок и поднял трубку телефона.
– Глушаков, Резник, ко мне.
– Слушаем, товарищ капитан.
Через минуту они уже были у Серова в кабинете.
– Завтра с утра – автобаза. Проверить снова всех, кто ездил в тот день. Смена, механики, дежурный диспетчер. Опять все по новой. Может кто еще что вспомнит.
– Есть.
– И ещё. Снова всех, кто возвращался с фабрики после семи вечера – опросить. Автобусы, попутки, водителей, трассу – всё проверить.
Когда они ушли, Серов остался в тишине.
В голове шумело.
«Если Руднев виновен, тогда все сходиться? А если не он? Тогда кто? Все равно не вериться, что это он.»
Чуть позже на его телефон позвонил неизвестный.
Глухой голос спросил:
– Это милиция?
– Да. Кто говорит?
– Скажите… а правда, что девку без головы нашли?
– Кто вы?
Пауза.
– Просто житель. Хотел узнать правда или нет…?
И сразу тишина длившаяся несколько секунд, а затем послышались короткие гудки, оборвавшие разговор.
Серов долго смотрел на трубку, потом медленно положил её на рычаг.
Он понимал: если еще будет убийство – то жители села перестанут верить, что милиция сможет их защитить. И что тогда?
Новый день начался с моросящего дождя, мелкого и бесшумного. Казалось, сам небосвод согласился не шуметь – чтобы не выдавать того, что происходит у людей в душах.
Для следствия этот день стал одним из тех, которые правят темпом дальнейшей работы: проверка – от края до края, от прохожего у магазина до диспетчера автобазы. В райотделе повисла сдержанная суета, словно на один большой стол выложили сотни маленьких запутавшихся клубков, которые нужно было распутать.
– Бензозаправка, магазины на въезде в Узун–Агач, опросите в двухэтажках может кто подозрительно вел себя в эти дни, автобаза, все попутки… – говорил Серов, раздавая поручения. – Список по фамилиям уже есть. Волков – ты по автобазе. Крюков – проверяй всех, кто возвращался с Фабричного после шести вечера. Шатохин – опрос по попуткам, по тем, кто часто подбирает. Идём по кругу. Ничего не упустить.
Оперативникам дали распечатки и прижизненное фото Ларисы. Сводки: кто и во сколько выходил с фабрики, кто расписывался в журнале проходной, какие маршруты, кто принимал и сдавал смену. Каждая запись могла быть ниточкой, ведущей к истине, а могла быть просто мусором, который потом замусорит голову следователю.
Автобаза встретила Волкова и его группу деловой замкнутостью. Записная книжка диспетчера, старые накладные, путевые листы, записи в журнале – всё это изучали под лупой. В некоторых строках было чуть ли не детективное тёплое дыхание: «Руднев – выезд 08:10», «возврат в 17:32» Но маршрут: Узун – Агач – Таран. Ни одного «странного»,
всё ровно, чётко, по графику.
– У нас все записано в журнале – говорил механик, – Руднев всё делал, как всегда. Он проверил мотор, заправил свой Газ – 52. Взял путевку и поехал. Никто ничего особого не заметил за ним.
Параллельно шли и другие проверки. «Проверить всех, у кого есть судимости». Это было традиционной реакцией: у кого судимости, тот и вероятный кандидат. Но Серов понимал: удобная версия, но не обязательно правильная. Зачастую преступления совершали те, кто не попадал в поле зрения. Тот, кто не был на учёте, вообще.
Между тем в райотдел поступали звонки от жителей. Большинство – опасений и слухов, пару – пустых на первый взгляд сообщений, которые, однако, важно было записать: «видели мальчишку, который в ту ночь мчался к трассе», «мужик в плаще заходил на выезде, в дом у поворота». Каждое такое сообщение – малая частичка головоломки.
Серов ощущал, как цифры и факты ложатся мозолистыми слоями на его сознание. Он понимал: след не в одном месте, он везде – в незнакомом взгляде, в странном поведении, в пустых строках журналов. И всё же наружу тянулся один неотвратимый вывод, который он не мог прогнать: у кого-то получилось перехитрить обычность.
К вечеру был составлен длинный список людей, кого надо вызвать на опрос: диспетчеры, водители, рабочие, частники, кто-то с базы грузового транспорта. Около отдела уже собрались несколько машин с оперативниками, готовых начать «обход». Люди в селе видели их и пугались: пуленепробиваемая вера в порядок шла трещинами.
– Надо поставить посты, – предложил Волков. – Будем всех проверять, может попадётся.
– Посты не помогут, – ответил Серов. – Даже если у него есть машина, он не будет ездить по расписанию. Он действует там, где никто не ждёт. Но ты прав, посты – это хотя бы знак, что мы на страже. Ладно поставим на всякий случай. – кивнул головой следователь.
Но думал он иначе: надо искать не просто машину – надо искать человека, который умеет растворяться в толпе. Кто спокойно ходит по улицам, кто знает маршруты, кто знает, в какое окно можно заглянуть, не привлекая внимания. И, что самое важное, кто умеет ждать.
Однако самое трудное было не собрать факты – а понять их смысл. Доклады приходили такие же, как и ранее: «проверили – не нашли», «алиби подтверждены», «в журнале отмечен – заезд-выезд подпись». Душа подсказывала Серову, что тот, кто действительно виновен, был мастером маскировки. И вполне допустимо, что он мог подписать журнал чужой рукой, мог попросить товарища поставить галочку в нужной клетке – и никто не заметит.
Серов уставился на карту района, на которой стояла одинокая красная метка – «Свалка». Он сидел и смотрел, не отрывая взгляда. Внутри него начало расти странное и неуловимое предчувствие: скоро будет ещё одна жертва. Не по логике, не по фактам, а по интуиции, которая у него была выработана за годы службы, как хвост у лисы – пушистый и полезный.
– Товарищ капитан, дежурный сообщил, что завтра снова приедут из области.
произнёс негромко вошедший в кабинет Волков, отлучавшийся куда-то до этого.
– Говорит, хотят посмотреть всё своими глазами.
– Пусть посмотрят, – ответил Серов. – Пусть увидят, что здесь не просто цифры на бумаге. Здесь – люди. И пока мы все этого не поймём, мы не поймаем его. Все пошли, нужно отдыхать. Поздно уже.
Серов подождал пока опер выйдет и выключив свет в кабинете, вышел следом за ним. Они вдвоем с Волковым прошли мимо дежурки и вышли на улицу. Ночь была тихой и безлунной. Где-то вдалеке послышался рокот машины, по дороге промчалась Жигули. Мужчина в чёрной куртке прошёл мимо, не обратив на них внимания. Волков, попрощавшись отправился в сторону своего дома. А Серов остался стоять перед зданием милиции, он стоял и думал о том, что искать – не значит найти. Но не искать – значит предать. И он не умел предавать.
Глава II. Тени без имени
На следующий день из области приехали.
Чёрная «Волга» остановилась у входа в райотдел, и в воздухе сразу стало тяжело дышать. Вошли трое – прокурор области, начальник следственного управления и партийный представитель.
Собрали всех в актовом зале.
Первым говорил партийный:
– Товарищи, дело стоит! Месяц прошёл как обнаружили труп, а воз и ныне там. Это не просто преступление – это вопрос доверия к власти. Люди боятся выходить на улицы, слухи растут. Вы должны понимать: если убийца не будет найден – отвечать будете вы.
Серов сидел на краю первого ряда, молча слушал.
Прокурор говорил спокойно, но с каждым словом всё холоднее:
– Мы направим из города экспертов. Усилить проверки транспорта, всех, кто возвращается поздно. Усилить патрулирование. Ни одного неустановленного лица без проверки документов. Будете работать без выходных!
Когда совещание закончилось, Серов задержался последним. Вышел на улицу. Небо над селом было низким, серым, и ветер гнал по нему тяжёлые тучи.
Он стоял, курил, и думал: что не так это просто, поймать убийцу, может он сейчас спокойно с кем-то разговаривает, работает, или идёт, или едет себе спокойно, как обычный человек. И никто не обращает на него внимания. Потому что он свой. И он просто, пока ещё не решил, кто будет следующим. Но делать что-то надо. А что? Серов пока не знал.
Прошла еще неделя, городские уехали, село немного успокоилось – но лишь внешне. В глазах людей по-прежнему стояла настороженность: детей по вечерам старались не пускать на улицу, да они и сами боялись, мужики на работе старались не задерживаться, женщин стали отпускать пораньше домой.
Серов в эти дни почти не спал. На столе в его кабинете лежало дело Ларисы К., уже в слегка потрёпанной папке – бесконечные протоколы, справки, отчёты. Сотни опрошенных, десятки проверенных. Всё без толку. Ни свидетелей, ни орудия, ни следов.
Он понимал, что надо выпускать Руднева, так как на него ничего нет, парень и так долго уже сидит у них. И в то же время сомневался. А вдруг он? Но улик нет…
Он сидел, крутя в пальцах сигарету, когда дверь тихо приоткрылась. Вошёл дежурный.
– Товарищ капитан, заявление о пропаже.
– Кто?
– Девочка. Шестнадцать лет. Фамилия Бородина.
Серов резко поднял голову.
– Когда пропала?
– Вчера ушла в школу и не пришла. Родители думали, что к подружке после уроков зашла, ждали. Поздно вечером к подруге пошли, а та говорит – не приходила. В школе тоже не видела.
Пальцы Серова сжались на столе.
– Где живёт?
– На Карла Маркса, дом двадцать семь.
Через час он был у них дома. Старенький кирпичный дом, запущенный двор, старые качели. Мать сидела у стола, всхлипывала. Отец – сухой, постаревший, сжатыми губами отвечал коротко, будто боялся сорваться.
– Она никогда так надолго не уходила, – говорил он. – Ни разу. Даже если поздно, то звонила. Телефон у соседей… всегда звонила.
Комната девушки была аккуратной, почти детской. Книги, школьные тетради, старый проигрыватель и стопка пластинок.
– Ничего не взяла? – спросил Серов.
– Ничего, кроме портфеля с учебниками. – мать замотала головой.
К вечеру по всему селу начались поиски. Добровольцы, школьники, соседи. Ходили по оврагам, по старым колодцам, по колхозным складам. Ничего.
День, другой, третий – всё безрезультатно.
А на четвёртые сутки в райотдел позвонил участковый из соседнего поселка.
– Нашли.
– Где?
– В Каргалах. На дачах.
– Мёртвая?
– Нет, живая. С парнем из параллельного класса. Сидят, щи варят.
Серов, слушая доклад, закрыл глаза и тяжело выдохнул.
– Всех благодарю.
Но радости не было.
Он понимал, что это всё – не то. Настоящий убийца просто ждёт. А Руднева надо выпускать. Все. И извиниться.
К обеду парня выпустили. И извинились…
Начало марта – то самое время, когда день вроде бы стал длиннее, но по утрам ещё темно, и солнце пробивается сквозь туман лениво, как будто без охоты. Мороз все еще стоял ломкий, с сухим хрустом под ногами.
Серов вошёл в здание райотдела, как обычно, к восьми. Дежурный, молодой сержант, едва заметив его, встал.
– Товарищ капитан, – обратился он к следователю, – звонили из части ГО. Сбежал срочник.
– Когда?
– Ночью. С оружием.
Серов замер на секунду, не сказав ни слова. Потом взял у сержанта журнал с пометками, сделанными торопливым подчерком.
Фамилия – Демиденко. Двадцать лет. Призван из Караганды. Месяцем ранее до этого, уже пытался сбежать, задержали на трассе. На этот раз – ушёл с автоматом, прямо с караула.
Он быстро прочитал написанное и вернул журнал.
– Доложить начальнику РОВД! – скомандовал он. – И надо поднять весь личный состав. Так же, свяжись с командованием частей, скажи, пусть если что, звонят на мой телефон. Дашь им мой номер. Всем постам, проверять все машины на дорогах. Если ушёл в горы – далеко не уйдет.
– А если в село?
– Значит, может быть беда.
К обеду весь Узун-Агач гудел. У магазинов, у автобусов, на базаре – только об этом и говорили:
– Говорят, псих какой-то сбежал…
– С оружием!
– Не хватало нам ещё этого, после той девчонки на свалке…
Страх снова проснулся, тот, что только-только начал отступать.
Серов сидел у себя в кабинете, глядел на карту района, на которой простым карандашом были отмечены направления поиска. Рядом стояла холодная чашка чая.
Он уже понимал: скорее всего, этот солдат – не убийца. Слишком шумно, слишком быстро.
Настоящий – работает иначе.
Но приказ есть приказ.
К полудню приехали офицеры из части, сразу в кабинете запахло кирзовыми сапогами и мокрыми шинелями.
– Если поймаем его в живым, – сказал один из офицеров, – спросим по полной. Может, и неслучайно сбежал. Может это тот, ваш, который зарезал.
Серов не ответил. Он знал, что это – лишь попытка хоть что-то сделать, когда в руках нет ничего.
Через три дня солдата нашли. В заброшенном сарае за поселком Майбулак. С оружием, грязного, голодного, но живого.
Он дрожал и бормотал одно и то же:
– Я не хотел стрелять… я не стрелял… я просто не мог больше…
Когда его доставили в райотдел, все сразу поняли – этот парень не убийца. Слишком испуганный, слишком потерянный.
Но страх в селе уже не отступал.
Серов, глядя в окно на темнеющий двор, сказал устало, будто себе:
– Не он. Настоящий – ждёт. Он рядом.
Март продолжал вступать в свои права. Завтра уже восьмое марта, а сугробы по-прежнему стояли вдоль дорог, не таяли. И ветер по вечерам выл между домами, будто напоминал, что зло всё ещё рядом.
Серов привык к этому звуку. За последние недели он почти не уходил домой. Ночевал в кабинете – на старом диване, застеленном военным одеялом, пил чай из алюминиевой кружки, читал протоколы. Всё те же лица, всё те же слова.
– Не видел, не знаю, не слышал.
– Поздно пришёл, лег спать.
– Мы в тот вечер были дома.
С каждым допросом он чувствовал, как дело тянет его вниз, будто вязкая трясина. Следствие топталось на месте.
Отчёты в область – пустые строки. Фотографии с места преступления – уже как привидения.
И всё чаще по ночам, когда в окне блестел лишь тусклый огонёк дежурного поста, Серов ловил себя на мысли, чо боится тишины.
К концу месяца в райотдел потянулись новые звонки.
– В посадке видели мужчину с мешком.
– По шоссе шёл кто-то в крови.
– На Фрунзе собаки разрыли яму.
Каждый сигнал проверяли. Каждый раз – ложные.
То пьяный тракторист, то скотобойня, то просто чья-то паника.
Но всё равно каждую ночь, как только Серов закрывал глаза, ему чудился тот же образ – поле, мусор, кости, обрывки одежды.
Он просыпался в холодном поту, шел к умывальнику и пил воду прямо из крана.
Настал апрель. Снег растаял еще неделю назад. Дороги высохли, на деревьях начали набухать почки, весна брала своё. Но по делу Ларисы К по-прежнему ничего нет. С области снова пришёл приказ – еще раз провести полную проверку транспорта, проходившего в день убийства по дороге Каргалы – Узун-Агач.
И опять все заново. Опера и гаишники перерыли все журналы, опросили водителей, кто где был, кто кого подвозил.
Один говорит – подвозил женщину от Фабричного. Но она была в платке, лица не разглядел.
Другой говорит – женщину видел с мужиком и ребенком от дороги в сторону Фабричного шли.
Недалеко от свалки машину видели, стояла. Потом уехала. Грузовая. Таких сто.
Всё тот же круг. Всё те же ответы.
В селе тоже менялось что-то неуловимое.
На базаре люди говорили тише.
Даже собаки стали тревожнее – выли по ночам, бросались на прохожих, будто чуяли невидимое.
– Всё идёт не туда, – как-то сказал Серову его старший оперативник, Платонов, старый служака, привыкший к крови и крикам. – Слишком тихо. Убийцы так не исчезают. Он где-то рядом. Он смотрит, ждёт.
Серов только кивнул.
Он тоже это чувствовал – кожей, нервами, каждой клеточкой.
И снова стол завален бумагами, в пепельнице дымит сигарета.
Он долго смотрит в окно, как в пустоту.
В коридоре кто-то прошел, хлопнул дверью.
Он знает: что-то должно случиться. Вот-вот.
Такая тишина не бывает просто так.
И Серов не ошибся.
Как раз на Пасху, вечером двенадцатого апреля, старушка Евдокия Гавриловна, жительница улицы Советской, возвращалась домой с церкви после службы.
Небо уже темнело, фонари вдоль дороги к подстанции горели тускло, а дальше, за последними домами, начинались заросли. Ее дом был последний.
Соседка, видевшая её в тот вечер, потом рассказывала, что бабка шла бодро, с узелком в руках, даже поздравили друг дружку с праздником.
Но домой она так и не пришла.
Через два дня её нашли – случайно.
Двое мальчишек полезли собирать хворост у подстанции, заметили в кустах что-то серое. Сначала подумали – собака. А когда подошли ближе, один из них закричал так, что его услышали на соседней улице.
На месте было тихо, только ветер шелестел листвой.
Пахло чем-то сладковатым, от чего мутило.
Следователь Серов стоял, глядя на серое пальто, брошенное у кучи веток. Рядом с ним, тело старушки.
Множественные ранения груди и живота.
Головы нет. Грязь, перемешанная с кровью и снегом. Зрелище было ужасное, от такого по всему телу выступали мурашки и волосы вставали дыбом.
В этот момент Серов стоял, смотрел на все это и ему хотелось, чтобы убийца был перед ним, и он голыми руками задушил бы его. Это не человек! Это обезумевший зверь!
– Господи… – выдохнул кто-то из понятых.
Серов отступил на шаг, достал из кармана носовой платок, вытер лоб.
Все молчали. Даже ветер будто стих.
Старший опер, Платонов, перекрестился, не скрываясь.
– Вещи? – спросил Серов глухо.
– Узелок рядом… и вот ещё – крестик. Сорван с шеи, – показал эксперт.
– Деньги?
– Нет. Не тронуты. Да там всего пять рублей с мелочью.
Серов посмотрел на ближайшие дома. Там за заборами уже стояли люди. Они молчали.
Кто-то держал ребёнка на руках, кто-то просто кутался в пальто – будто стало холодно. Но все они чего-то ждали…
Он видел и понимал: теперь это не просто страх – это паника.
И самое страшное, что никто не видел ничего. Опять ничего.
Позже в отделе он долго сидел над картой, где красным отмечал места убийств.
Свалка – январь.
Подстанция – апрель.
Расстояние между ними больше двадцати километров.
Платонов был в кабинете, он подошёл, поставил кружку с остывшим чаем.
– Думаешь, он местный?
Серов прищурился и ответил:
– Он всё видит. Он рядом.
– Может, бродяга?
– Нет. Он слишком уверен. У бродяг нет такой холодной уверенности.
Он посмотрел на карту, потом на окно, где таяло отражение вечернего света.
– Теперь он почувствовал вкус, – сказал Серов тихо. – И уже не остановится.
В тот вечер в селе снова пораньше задвинули засовы да по закрывались на крючки. Женщины перестали выходить на улицу, как только темнело, дети уже не играли во дворах как раньше.
Мужики и то опасались в одиночку ходить по ночам.
Но никто из них не видел, не слышал, не чувствовал – где тот, который творит все это.
А он, возможно, проходил мимо, серый, не заметный словно тень, и улыбался, глядя, как в каждом доме, раньше, чем обычно зажигается свет.
А утром, двадцать третьего апреля, в дежурной части зазвонил телефон.
Дежурный снял трубку и десять секунд побледнел.
– Товарищ капитан… Вас срочно вызывают на Алма-Атинскую.
– Что там? – Серов остановился, глядя на дежурного.
– Говорят… убили женщину. И, кажется, ребёнка.
Серов замер, сжимая ремень на груди.
Внутри всё оборвалось.
Началось.
Капитан Серов добрался до улицы Алма-Атинской за 7 минут – «Волга» милиции летела сквозь утреннюю прохладу, под колёсами трещал гравий.
Двор жилого дома был пуст. Только у подъезда стояла скорая – красный крест на белом кузове выглядел слишком ярко на фоне еще серого неба.
Дежурный врач, худой мужчина с мешками под глазами, курил прямо под навесом. Увидев Серова, быстро затушил сигарету.
– Вы следователь?
– Да. Что у вас?
– Двое. Женщина и молодая девушка. Мать и дочь, как говорят соседи.
Подъезд пах сыростью и мылом. На площадке второго этажа находились двое, санитар с носилками и медсестра.
Дверь в квартиру была распахнута. На косяке – бурые подтеки.
Серов вошёл, стараясь дышать ртом.
В квартире стояла тишина, только часы на стене тикали – «тик-так, тик-так» – будто издеваясь над тем, что здесь времени больше нет.
В прихожей следы крови тянулись полосами, уходя в комнату.
Там – два тела. Женщина средних лет, полная, в ночной сорочке, животом вниз. Рядом – худенькая девушка лет двадцати пяти, на полу, словно пыталась отползти.
На обеих – десятки колото-резаных ран. На шее – пустота.
Головы лежали отдельно – аккуратно, почти симметрично, будто их положили специально.
Кровь впиталась в половики, в обои, стекала в щели паркета.
Запах – тяжёлый, липкий, как металл и сырость вместе.
Старший опер Платонов, приехавший немного ранее, стоявший у окна, тихо сказал, не поворачиваясь:
– Соседи говорят во втором часу ночью, слышали, будто кто-то двигал мебель тут… потом тишина. И все.
Серов покачал головой и прошёл дальше, осматривая комнату. На столе – чашка с недопитым чаем. Хлеб. Банка варенья. Открытое окно.
Значит, убийца ушёл отсюда спокойно. Без спешки.
– Никто ничего не видел? – спросил он тихо.
– Никто.
Он опустился на корточки, посмотрел на пол, где в крови отражалось мутное утро за окном. Тот же почерк. Та же жестокость. Обезглавливание, множественные раны, бесшумность.
Из спальни вышел молодой милиционер, приехавший с Платоновым – совсем ещё парень, лейтенант Ким, побледневший до синевы.
– Товарищ капитан… вы должны это увидеть.
Он отвёл Серова в другую комнату.
Там, в углу, стоял старый шкаф. Дверцы полуоткрыты.
Милиционер открыл их, и Серов увидел: внутри, за платьями и плащами, на стопке какой-то одежды, сидит девочка. Лет пяти. Глаза – огромные, пустые. В руках – кукла.
– Она видела?
– Скорее всего – да. Она молчит. Ничего не говорит.
Серов медленно опустился на колено.
– Не бойся… ты меня слышишь? – спросил он мягко. – Всё хорошо. Больше никто тебя не тронет.
Она не ответила. Только уткнулась лицом в куклу.
Серову показалось, что она шепчет что-то, но слов не разобрать.
Потом всё закрутилось – фотограф, эксперты, врачи, мешки, протоколы.
Во дворе собирались соседи – женщины плакали, мужчины стояли, молча глядя в землю.
Кто-то крестился, кто-то шептал:
– Опять. Господи, опять…
Серов стоял у окна, смотрел, как выносят тела.
Он понимал – теперь это не просто убийство. Это вызов.
И враг у него один. Без имени. Без лица. Хуже зверя.
Позже, когда все разошлись, и в квартире осталась только оперативная группа, Серов тихо сказал Платонову:
– Теперь всё ясно. Он не ушёл. Он здесь.
– Думаешь, тот же?
– Не думаю. Знаю.
Он подошёл к стене, где на обоях, среди пятен крови, было странное пятно – как отпечаток ладони.
Серов протянул руку, провёл пальцем.
Тёплое. Ещё не до конца высохло.
Он поднял глаза на Платонова.
– Он убил их несколько часов назад… Он рядом.
Платонов сжал челюсти:
– И ребёнок это видел.
– Да, – сказал Серов тихо. – Но пока она молчит.
Он посмотрел на шкаф.
И понимал – впереди будет ещё кровь. И времени у них теперь совсем нет.
В этот же день, после обеда, в кабинете начальника райотдела Ахметовым, чувствовалось сильное напряжение, как перед грозою. На подоконнике – пепельница, переполненная окурками, и накурено так, что хоть топор вешай.
На совещании были все – от простых милиционеров до самых старших по званию. В первом ряду сидел Серов, рядом прокурор района, с насупленными бровями.
У стены – первый секретарь райкома партии, плотный, лысеющий, с лицом человека, привыкшего говорить в приказном тоне.
Ахметов встал, откашлялся, посмотрел на всех.
– Товарищи, – сказал он, – ситуация чрезвычайная. Третье убийство. Две жертвы сразу. Мать и дочь. Характер повреждений тот же. Орудие – острый нож, множественные ранения, головы отделены…
В зале стояла мёртвая тишина. Только где-то за окном слышалось завывание ветра.
– Преступник не найден. Свидетелей нет. Следов – минимум. У нас есть ребёнок, видевший убийцу, но девочка в шоке, молчит.
Он сделал паузу и добавил:
– Это уже не единичный случай. Это серия.
Секретарь райкома поднялся. Голос у него был низкий, властный, каждое слово звучало как удар молота:
– С этого момента вопрос берётся под партийный контроль. Никаких утечек информации. Ни слова в газеты, ни одного слуха за пределы отдела. Если узнает кто-то посторонний – будете отвечать лично.
Он перевёл взгляд на начальника райотдела, потом на прокурора.
– Вы понимаете, чем грозит паника в районе? Нам хватило прошлых слухов.
Прокурор кивнул, потом встал, открыв папку.
– Постановление: организовать усиленные патрули, проверить все общежития, провести по дворовые обходы. Особое внимание – лицам, недавно освободившимся из мест лишения свободы, и тем, кто состоит на учёте в психдиспансере.
Он сделал паузу, поднял взгляд:
– И ещё. Любой новый случай – докладывать мне лично, немедленно.
Секретарь снова заговорил:
– Виновные в утечке будут сняты. Виновные в халатности – сняты. Ясно?
Кто-то тихо кашлянул, кто-то опустил глаза.
Серов сидел неподвижно, сжимая кулаки. Он чувствовал, как по спине стекает пот.
Слова будто били по голове – «серия», «паника», «виновные».
Но внутри звучало другое: «Он снова ударит».
После совещания Серов был у себя в кабинете один. За окном вечерело – тёмное небо нависло над поселком, на улице зажглись редкие фонари.
Он подошёл к столу, налил себе холодного чая в гранёный стакан, отпил.
Во рту стоял вкус железа.
В дверь постучали. Вошёл Платонов.
– Жарко сегодня, да? – сказал он неловко, снимая фуражку. – Только апрель, а как в печке.
Серов кивнул.
– Что с девочкой?
– Врачи говорят сильный шок. Плачет постоянно. Не разговаривает.
– Самому надо съездить, попробовать поговорить с нею. Может заговорит…
– Жалко девчонку… совсем малышка… и видеть такое…
После этих слов Платонов сел, закурил, затянулся.
– Думаешь, он из местных?
– Скорее всего. – Серов устало потер лоб. – Все указывает, что он местный. Может быть он прямо сейчас, рядом, в магазине хлеб покупает…
– Ты сам не свой, Семён. Сутками не спишь.
– А ты поспи, если сможешь, – ответил Серов глухо. – Я видел их, этих женщин… Я до сих пор их вижу, когда глаза закрываю.
Он снова посмотрел в окно.
– Да и я видел. – негромко проговорил Платонов.
– Он не остановится, – продолжил Серов тихо. – У таких нет тормозов.
– Думаешь, ещё будет?
– Не думаю. Знаю.
Через несколько минут он вышел из отдела. На улице темнело. Возле крыльца стояла «Волга». Серов закурил, глядя на окна домов, где горел свет.
В каждом из них кто-то ужинал, кто-то ложился спать. Но в эти дни всем было не до веселья. Они знали, что где-то рядом, в этих же улицах, бродит человек, для которого человеческая жизнь – просто кусок мяса.
И Серов понял, что спать этой ночью он снова не будет.
Пока он не поймёт – кто он. И где появится в следующий раз.
Глава III. Месть
Вечер в Узун-Агаче был тихим. За окном дул тёплый ветер – тот самый, что приходит с гор, принося с собой легкую прохладу, запах полей и сухой шелест тополей. В его доме, на краю улицы, где редкие фонари освещали дорогу мутным светом, было полутемно. Лампа под потолком горела тускло. Он сидел за столом, точил нож. Не спеша, с тем сосредоточенным спокойствием, которое бывает у человека, привыкшего делать всё точно.
Шум шагов за воротами он услышал раньше, чем постучали. Женщина вошла почти бегом – глаза красные, дыхание сбивчивое. Это была она – Катя, его любовница, молодая, из тех, кто всегда старается говорить громче, чем нужно.
– Ты не представляешь, что она сделала! – выпалила она, даже не поздоровавшись. – Украла у меня! Моё платье, помнишь, то самое, синее! Я же ей доверяла!
Она села, хлопнув брошенной сумкой на край стола, будто ставила точку.
Он ответил не сразу. Нож в его руке продолжал скользить по лезвию бруска, мягко, ритмично.
– Кто? – спросил он наконец.
– Ну, Лида, подруга моя… Вернее, была подругой. Я заявление написала. В милицию. Пусть ищут, пусть знает, что так нельзя!
Он чуть улыбнулся.
– Правильно сделала, – сказал спокойно. – Украла – значит, грязная. Грязь надо смывать.
Катя вскинула на него глаза.
– Ты что, думаешь, она вернёт?
Он положил нож на стол, повернув его лезвием к себе.
– Вернёт, – произнёс он тихо. – Только не всё.
В комнате стало тише. За стеной треснуло полено в печке, запах дыма смешался с запахом металла. Он встал, подошёл к окну, отдёрнул занавеску – на улице темно, только на перекрёстке горел жёлтый фонарь.
– Приведи её ко мне, – сказал он, не поворачиваясь.
– Кого? – она не поняла сразу.
– Лиду. Скажи, помирить хочу вас. Поговорить.
Она замерла, чувствуя в его голосе что-то не то, но взгляд у него был такой спокойный, уверенный, что сомнения быстро растаяли.
– Ну… хорошо. Завтра попробую.
Он кивнул. Сел обратно за стол, взял нож и медленно провёл пальцем по кромке лезвия.
– Завтра будет тише, – произнёс он вполголоса, будто самому себе. – Надо навести порядок.
Катя не ответила. Она ещё не знала, что за её обидчицу уже вынесен приговор – не по закону, а по его извращённому чувству справедливости.
В тот вечер он долго не ложился. Лампа горела до рассвета, а на столе рядом с ножом лежала пачка крупной соли.
Следующий день, а это было тридцатое апреля, как раз конец месяца. День опять выдался тёплым и солнечным. Страна готовилась встречать Первое мая. Центральные улицы были выметены, высокие тополя вдоль тротуаров и дорог – побелены. Центральная площадь у РДК украшена флагами всех Республик СССР. Перед центральным входом – установлена трибуна, украшенная разноцветными шарами.
А улица, на которой он жил, была почти безлюдной: все готовились к празднику, и дети ещё не выбежали на улицу.
Он стоял у окна и смотрел, как по дороге по направлению к его дому, медленно шла его Катя, рядом с ней та самая – Лида. Невысокая, плотная, с сумкой через плечо. На ней, под плащом, было синее платье – он узнал его сразу. Лицо у неё было напряжённое: видно, шла неохотно. Перед домом она замялась, поправила волосы, и посмотрела на подругу.
Калитку открыл он сам.
– Вот, я её привела, как ты просил, – сказала любовница, пропуская Лиду вперед.
– Здравствуйте, – тихо поздоровалась Лида.
– Заходите, – ответил он спокойно, внимательно вглядываясь в женщину.
Во дворе собаки не было – он её всегда убирал, когда ждал гостей. На крыльце стояло ведро с водой, в тени крыльца, на гвозде вбитым в столб, висела старая куртка. Всё выглядело буднично, даже слишком.
В доме было немного прохладно. Из кухни доносился запах чая и свежего хлеба.
Катя натянуто улыбалась.
– Я наверно пока на стол что-нибудь приготовлю… – торопливо сказала она, снимая платок. – А вы пока поговорите.
Он кивнул, не сводя глаз с Лиды.
– Ну что ж, правильно, иди, а мы поговорим.
Под пристальным взглядом Лида замялась.
– Кать, знаешь, мы пока в сарай сходим. Недолго. Там поговорим чтобы никто не мешал.
Катя немного удивилась, но все же согласилась…
Он не сводил с гостьи глаз.
– Ну что, пошли. – сказал он
– Может, все-таки здесь поговорим? – попыталась возразить Лида.
– Иди, – тихо сказал он. – Не бойся, поговорим просто.
Женщине ничего не оставалось делать как выйти во двор.
Как только они зашли в сарай, и он закрыл за собой дверь. Лида развернулась
– Я, если честно, не понимаю, зачем я здесь. – сказала она, глядя на него.
– Понимаешь. – негромко ответил он.
Он стоял напротив и в его глазах и интонации женщина почувствовала что-то не хорошее. Она отвела взгляд.
– Она сказала, ты взяла её платье. Вот это, синее…
Лида вскинула глаза.
– Господи, да она сама мне его дала! А теперь… заявление написала! Ты же знаешь её, она вспыльчивая, ревнивая!
Он дослушал ее не перебивая. Как только она закончила, он кивнул.
– Знаю. Только ты тоже не святая.
– В смысле?
Он чуть улыбнулся.
– Вижу по глазам – врёшь.
Лида нахмурилась.
– Слушай, если ты позвал меня просто послушать этот твой бред, то я пойду.
Он медленно подошел к ней почти в плотную.
– Пойдёшь, – глядя в глаза тихо сказал он. – Только не сейчас.
Она почувствовала, как холод пробежал по спине. Его голос стал другим – ровным, без интонаций.
– Что ты сказал? – спросила она, делая шаг в сторону, чтобы обойти его.
– Я сказал, не сейчас. Ты должна выслушать.
Он протянул руку, будто хотел схватить за плечо, но пальцы легли на шею. Мягко, почти нежно.
– Не бойся, – шепнул он. – Это быстро.
Она отпрянула, но он уже держал её крепко, двумя руками. Попыталась крикнуть – воздух оборвался. В глазах поплыло. Звук, похожий на шипение, наполнил уши. Мир стал красным. Ей не хватало воздуха. Она хотела дышать. Но не могла. Силы были не равны.
Когда тело обмякло, он долго стоял, держа её в руках, словно проверяя, дышит ли. Потом аккуратно опустил на пол.
Сарай наполнился тишиной. С минуту он смотрел на лежащую перед ним Лиду, затем подошёл к двери и выглянул наружу – двор был пуст, как и улица. Вернулся, снял рубашку, закатал рукава.
Нож был засунут сзади за пояс штанов. Тот самый, который он точил вчера вечером. Нож, которым он резал хлеб. Но теперь он нужен был для другого. Он вытащил его.
Он действовал спокойно, размеренно, как человек, выполняющий привычную работу. В его голове не было ни ужаса, ни сомнений. Только странное ощущение покоя, будто наконец восстановилась справедливость, нарушенная кем-то чужим.
Потом снял крышку с кольцом с бочки, стоявшей у стены, насыпал на дно немного соли и аккуратно пересыпая снова солью, уложил разрезанные на части – тело Лиды.
– Так будет правильно, – сказал он вполголоса, закончив. – Всё должно быть чисто.
Потом закрыл крышку и передвинув бочку в угол, закидал её старым сеном, оставшимся еще после отца.
Когда всё было кончено, он тщательно вытер руки и нож какой-то тряпкой валявшиеся у стены. Оглядел после этого все вокруг и оставшись всем довольный, он сунул нож снова сзади в штаны, надел рубашку и вышел из сарая.
– Ну что? – спросила Катя тревожно, когда он зашел в дом. – Ты поговорил? Что так долго? Где Лида?
Он глянул на неё с усталой полуулыбкой.
– Поговорил. Всё нормально. Она ушла. От чая отказалась. Можешь не беспокоиться. Я ее немного проводил.
– Ушла? – переспросила та.
– Да. Я сказал ей, чтобы больше не воровала и не трогала тебя. И тебе совет: иди завтра в милицию, забери заявление. Не нужно ссориться из-за ерунды.
– Думаешь, поймут?
– Поймут, – сказал он уверенно. – Главное – не болтай ни с кем.
Катя кивнула с облегчением, накинула платок.
– Ну, тогда ладно… я пойду.
В знак согласия он кивнул головой.
Когда калитка за ней закрылась, он тихо засмеялся. Смех был глухим, жутким.
На следующее утро женщина, как он и велел, зашла в отделение милиции и попросила забрать заявление. Сослалась на то, что подруга всё вернула, да и мириться лучше, чем ругаться. Следователь лишь пожал плечами – таких мелких жалоб было десятки.
А потом, уже вечером, она зашла к Лиде – просто убедиться, что всё в порядке.
Дверь открыла мать. Уставшая, с красными глазами.
– Лида дома? – спросила Катя.
– Нет, – отрезала женщина. – Не видела её со вчерашнего дня. Где-то шляется, наверное. Всё ей покоя нет – то подружки, то ухажёры…
– А… ясно, – тихо сказала гостья. – Передайте, если вернётся… чтоб не злилась.
Она ушла, не дождавшись ничего. Ей даже в голову не пришло, что Лиды уже нет, что её тело покоится в металлической бочке, аккуратно присыпанное солью, под крышкой, закрытой с особой тщательностью. В сарае у ее ухажера.
Вечером в доме, он сидел за столом и курил. Ему не нужен был, завтрашний праздник, парад, шары, флаги, демонстрация. Ему нужна была тишина. И она у него была.
Прошла неделя.
В селе жизнь текла, как ни в чём не бывало – автобусы гремели по дорогам, по вечерам из домов тянуло жареным луком, в клубе снова крутили старые советские фильмы. Никто не знал и не предполагал, что в одном из тихих дворов, за серыми воротами, в стареньком сарае стояла бочка, спрятанная в сене, от которой по утрам тянуло едва уловимым сладковатым запахом железа и соли.
Он привык к этому запаху.
Первое время он раздражал его, потом он перестал чувствоваться. Иногда казалось, что это просто вонь от кур, от подгнившего зерна или старой тряпки. Никто не интересовался, что у него там – у каждого во дворе свои заботы.
Катя – та самая, что привела Лиду – заходила к нему ещё несколько раз.
Первый раз – просто поговорить. Спросить, не передумал ли он насчёт их отношений. Он встретил её спокойно, налил чай, сказал, что всё хорошо, но пусть пока поживёт у матери – «чтобы не болтали». Она кивнула, хотя в её взгляде мелькнула тень тревоги.
А через несколько дней Катя всё же решилась снова пойти к матери Лиды.
– Тётя Нина, здравствуйте, – сказала она тихо, стоя на пороге. – Лида не объявилась?
Женщина устало вытерла руки о передник.
– Нет, – ответила, глядя куда-то мимо. – Как в воду канула.
– Может, в гости к кому?
– Да куда ей… она бы сказала. Я уже не сплю ночами.
Катя немного помолчала.
– А вы в милицию не обращались? – спросила наконец.
– А толку? – отмахнулась женщина. – Они уже у всех спрашивали. Сказали – поищем, подождите.
– Всё равно сходите, – посоветовала Катя. – Напишите заявление. Пусть ищут. Мало ли что могло случиться.
Мать Лиды кивнула. Вид у неё был растерянный, взгляд блуждал.
– Может, и правда, – пробормотала она. – Завтра пойду.
Катя ушла, чувствуя, что сделала всё, что могла.
Но, уходя, она всё же оглянулась на двор. Калитка была приоткрыта, на верёвке сушились простыни, а под яблоней сидел соседский кот и глядел на неё долгим, настороженным взглядом. Почему-то от этого взгляда по спине прошёл холодок.
В ту же ночь он снова открыл сарай.
Отодвинул сено. Посветил фонариком на бочку. Снял крышку, вдохнул.
Воздух был тяжёлым, вязким. Он поморщился, но не отвращённо, а скорее раздражённо – как человек, недовольный тем, что вещь начала портиться раньше срока.
Он задумчиво провёл пальцем по металлическому ободу, потом тихо сказал себе:
– Надо будет завтра закопать. Или вывезти.
Но завтра он ничего не сделал.
И послезавтра – тоже.
Бочка стояла, как стояла.
21 мая, в райотделе было тихо, даже слишком.
Серов сидел у себя в кабинете, глядя на папку с грифом «нераскрыто» – таких папок за последние месяцы накопилось уже четыре. В каждой – чья-то жизнь, оборванная на середине. В каждой – его личная неудача.
Дверь распахнулась без стука. На пороге стояла женщина в старом пальто, с красными от ветра глазами и носовым платком в руках. Стоявший позади дежурный, замявшись, сказал:
– Товарищ капитан, вот женщина… у нее дочь пропала. Заявление писать пришла.
Серов кивнул головой приглашая посетительницу пройти в кабинет. Дежурный закрыл за ней дверь ушел.
Женщина стояла перед следователем и со слезами на глазах говорила.
– Дочь моя… Лида… уже три недели как нет её… с дома ушла… и нету… на работу не выходит. Никому не сказала, где будет. Я уж думала, может, к подруге… а Катя приходила, говорит – и у неё не была. А потом ушла и тоже нету…
Серов поднял глаза.
– Вы заявление уже не писали?
– Нет… Я ждала. Думала, сама объявится. Молодая, мало ли…
– Хорошо. Присаживайтесь. Вот ручка и листок бумаги, пишите все как было. – Серов положил перед женщиной листок бумаги с шариковой авторучкой. – Когда была дома последний раз. Куда ушла? К кому? В чем одета была? Все подробно.
Минут через пять, заявление было написано. Серов внимательно его перечитал.
Затем он кивнул, взял из рук женщины ручку, и написал прямо на заявлении: «Заявление принято. К. Лидия Николаевна, 1958 г.р., пропала при невыясненных обстоятельствах».
Потом тихо сказал матери Лиды:
– Мы займёмся. Постараемся найти её.
Но внутри у него уже сжалось нехорошее предчувствие.
Слишком знакомо всё звучало. Слишком похоже на январскую историю, когда на свалке нашли ту, первую.
Когда женщина ушла, он поднялся, прошёл в комнату дежурных.
– Снова пропажа. – сказал он сержанту. – Ты слышал, что-нибудь об этом?
Тот поднял голову, мрачно кивнул:
– Да в селе шепчутся, уже неделю, наверное. Говорят, что пропавшая, к Кольке ходила…
– Какому Кольке?
– Да к пожарнику. Он тут недалеко живёт, за колхозным машдвором. Говорят, с ней знаком был.
Серов не ответил. Он открыл в дежурке окно – горячий воздух ударил в лицо. Он закрыл его снова.
– Ладно, – сказал он. – Завтра с утра поедем туда. Посмотрим, что за Колька пожарник. А пока вызови машину. Съезжу в больницу, к девчонке с Алма–Атинской. Может заговорила. Узнаю.
Через пятнадцать минут Серов был уже в больнице. Первое, что он сделал, отправился к врачу отделения, где лежала девочка. Тот объяснил следователю, девочка сильно напугана, молчит, но динамика на выздоровление есть. Малышка стала кушать, не то, что в первые дни – отказывалась. Ночью уже спала, правда все равно вздрагивает во сне, либо плачет и просыпается. Начала рисовать. Рисунков немного, но все они немного странные…
– А нельзя ли посмотреть эти рисунки? – Поинтересовался Серов.
– Почему? Можно. – врач достал из одной из папок, лежащих у него на столе детские рисунки, и положил перед следователем.
Серов раздвинул рисунки по сторонам, их действительно было немного всего пять. Но все они были похожи. На всех на них было нарисовано какое-то черное пятно. Но пятно было с большим ртом с двумя рядами острых зубов.
– Как это понять? – спросил Серов у врача, указывая на рисунки.
– Понятия не имею. Скорее всего это психологическая травма. Ребенок нарисовал то, что больше всего запомнил, я думаю.
– А можно я пройду к ней? Посмотрю ее?
– Думаю пока не стоит. Ребенок еще не отошел от потрясений.
– Как долго?
– Пока сказать ничего не могу. Извините.
– Ладно. И вы извините.
Серов вышел и больницы с чувством досады и неудовлетворенности. Он так и не увидел бедную девочку.
Утром Серов и старший опер Платонов, выехали к Кольке-пожарнику домой. Дорога на окраину шла от одной из главных улиц, мимо ухоженных домиков, до последней улицы и заканчивалась колхозным полем. Дом нашли быстро – за низким забором был аккуратный двор, в углу чернел сарай, а у ворот на цепи сидел пес-дворняга. Увидев чужих, он залаял.
На лай вышел мужчина лет тридцати, высокий, крепкий, со спокойными глазами.
– Чего надо? – спросил он, подойдя к калитке.
– Старший следователь Серов, – представился следователь. – Проверяем заявление о пропаже девушки, Лиды К. Говорят, вы её знали.
– Лиду? – мужчина усмехнулся. – Ну знал. Была у меня пару раз. А потом ушла, и всё. Что я, за неё теперь отвечаю?
Серов смотрел на него пристально.
– Последний раз когда видели?
– Недели три назад, может, больше. Приходила с подругой, потом ушли обе.
– Можно мы пройдем? – вставил Платонов.
– Конечно, собаку только закрою, подождите.
Хозяин взял пса за цепь и подтолкнув того в будку, закрыл за ним дверку на самодельный крючок.
Старший следователь Серов и старший опер Платонов прошли во двор. Осмотревшись, спросили разрешения зайти в дом. Хозяин без колебания разрешил. Он понимал, что у них на него ничего нет. И бояться было нечего.
После дома непрошенные гости решили осмотреть сарай. Но и там ничего такого что могло их заинтересовать не было.
– Вы нас извините, – уже уходя обратился Серов к хозяину дома. – Если Лида объявиться, сразу сообщите нам или что узнаете про нее.
– Конечно, если что узнаю, сразу сообщу. – Ответил он.
На этом все. Серов и Платонов уехали.
Вечером Серов долго сидел за столом, глядя в окно.
За стеклом фонари освещали улицу тусклым, жёлтым светом.
Он не знал пока, что именно тревожит его больше – странный спокойный взгляд пожарного, или то, что всё происходящее словно начинало складываться в закономерность.
В ту ночь он так и не уснул.
Дорогие читатели, полную версию представленной книги, вы можете найти, на сайте ЛитРес, перейдя по ссылке: https://www.litres.ru/72852257/