Последний осенний месяц выдался на редкость солнечным. За окном автомобиля золотом горели листья, а на заднем сиденье пятилетняя Софийка распевала песенку из мультика, выбивая ритм пятками по креслу.
— Мама, а торт будет с клубникой? — вдруг спросила она, прерывая свое пение.
— Конечно, солнышко, — улыбнулась Алена, ловя в зеркале заднего вида взгляд мужа. — С клубникой и большим шоколадным бантом. Тебе же такой нравится?
Софийка радостно закивала, и Миша, не отрывая рук от руля, ухмыльнулся.
— Тридцать лет, Лен… Солидный юбилей. Надо отметить с размахом. Может, действительно ресторан закажем? Не дома же возиться.
Алена почувствовала теплую волну благодарности. Они оба много работали, последние годы крутились как белки в колесе — ипотека, садик, вечная нехватка времени. Отпраздновать ее день рождения не просто скромными посиделками, а красиво — это было больше, чем жест. Это было признание.
— Давай без пафоса, — сказала она, но в голосе звучала надежда. — Но если очень хочется… Можно что-то уютное. Чтобы близкие друзья, музыка, вкусная еда. И чтобы ты, наконец, станцевал со мной, а не прятался на кухне с мужской компанией.
Миша засмеялся и протянул руку, чтобы погладить ее по колену.
— Договорились. Танцевать буду до упаду. Пусть все завидуют, какая у меня жена.
Они провели в кондитерской почти час, выбирая между «Прага» и «Медовик». Софийка настаивала на ягодном мусе, и в итоге заказали трехъярусное чудо, где сочетались все варианты. Алена сфотографировала эскиз и сразу выложила в соцсети с подписью: «Готовлюсь к коронации! 30, здравствуй!» Лента мгновенно заполнилась сердечками и поздравлениями.
Дома, уложив дочку, они пили чай на кухне, обсуждая список гостей. Алена была счастлива. Эта простая, бытовая радость казалась ей самой ценной на свете.
И тут зазвонил телефон Миши. Он взглянул на экран, и его расслабленная улыбка мгновенно исчезла.
— Мама, — коротко бросил он Алене и вышел в гостиную.
Алена лишь пожала плечами. Свекровь, Галина Петровна, звонила часто, обычно с советами или просьбами. Через тонкую стену доносились неразборчивые обрывки фраз: «понимаешь…», «ну конечно…», «мы подумали…». Голос Миши звучал покорно.
Через пять минут он вернулся, но сесть не сел. Блуждал по кухне, будто ища что-то.
— Ну что там? — спросила Алена, отодвигая пустую чашку.
— Э… Лен. Это касается дня рождения.
— Что с ним? Мама хочет помочь с готовкой? Я говорила, не надо, мы в ресторан…
— Нет, — он перебил ее, наконец встретившись с ней взглядом. Его лицо было странно напряженным. — Мама просит… ну, она говорит, что тебе нужно перенести праздник. Дата неудачная.
В кухне повисла тишина. Алена услышала, как тикают настенные часы.
— Перенести? — переспросила она, не понимая. — Что значит «перенести»? Заказан торт, я уже людей начала звать… Какой может быть «неудачная дата»? Это же мой день рождения. Он каждый год в один и тот же день.
— Я знаю, знаю, — Миша провел рукой по волосам. — Но там такое дело… семейное. Важное. Мама сказала, что в этот день они будут праздновать другое.
— Кто «они»? Что за праздник?
— Она не сказала. Сказала — узнаем потом. Но чтобы мы освободили число.
Алена встала. В груди похолодело, а в висках застучала начинающаяся ярость.
— Миша, ты в своем уме? Ты передаешь мне приказ от своей матери — перенести мой собственный, юбилейный день рождения? Без объяснения причин? «Узнаем потом»?
— Не приказ, а просьба… — попытался он, но голос его дрогнул.
— Где телефон? — голос Алены стал низким и опасным. — Дай сюда. Я сама поговорю с Галиной Петровной.
Он не сопротивлялся, молча протянул ей смартфон. Последний звонок был на «Мама». Алена нажала на красную кнопку и включила громкую связь.
Галина Петровна сняла трубку почти мгновенно.
— Мишенька, договорил?
— Это Алена, — холодно произнесла она. — Объясните, пожалуйста, что происходит. О каком переносе идет речь?
На той стороне линии возникла короткая, но многозначительная пауза. Алена представила себе ее лицо — тонкие, поджатые губы, высокомерно приподнятые брови.
— Аленка, ну не делай из мухи слона, — раздался в телефоне ровный, не терпящий возражений голос. — Просто твоя дата совпала с очень важным для нашей семьи событием. Нужно, чтобы все родственники были свободны. Поэтому твой праздник придется перенести. Ты же взрослая, понимаешь, семейное — важнее личного.
— Какое событие? — повторила Алена, сжимая телефон так, что костяшки пальцев побелели.
— Это пока не твое дело. Скажу, когда нужно будет. Пока просто освободи день. И Мише не голову морочь, у него и так забот хватает.
Щелчок в трубке. Галина Петровна положила трубку, не дожидаясь ответа.
Алена медленно опустила руку с телефоном. Она смотрела на мужа, который стоял, опустив голову, и изучал узор на линолеуме. В ее ушах стоял гул. Комьями подступало к горлу унижение и гнев. Но сильнее всего была одна мысль, кристально ясная и леденящая:
Что за праздник может быть важнее дня рождения невестки? И почему об этом нельзя говорить вслух?
Миша наконец поднял на нее глаза. В них читались вина и беспомощная мольба: «Не заставляй меня выбирать».
Но выбор, как поняла Алена, уже был сделан. Только что. И не в ее пользу.
Тишина в кухне после того разговора была густой и тягучей, как холодный мед. Алена не двигалась, все еще сжимая в руке чужой телефон, будто это была граната с выдернутой чекой. Миша первым не выдержал молчания.
— Лен… Дай я уберу чашки, — он сделал шаг к столу, но его движение было таким неестественным, таким бытовым и неуместным на фоне случившегося, что Алена резко вдохнула.
— Чашки? — ее голос сорвался на смешок, в котором не было ничего веселого. — Серьезно, Миша? Твоя мать только что приказала мне стереть с календаря мой собственный день рождения, а ты думаешь о чашках?
— Никто ничего не стирает! — он повысил голос, но в этом не было силы, только раздражение слабого человека, загнанного в угол. — Она просто просит перенести! Ну перенесем мы его на неделю, на две! Какая, в сущности, разница?
— Какая разница? — Алена отставила телефон на стол и уперлась руками в столешницу, глядя на него в упор. — Разница в том, что это мой юбилей. Не твой, не ее, а мой. Разница в том, что меня поставили перед фактом, как провинившегося ребенка. И разница в том, что ты вместо того, чтобы сказать своей матери: «Извини, но у моей жены уже есть планы», — стоишь здесь и объясняешь мне, что ее «просьба» — это нормально!
Он отвернулся, подошел к окну, за которым уже сгущались синие сумерки.
— Ты не понимаешь ее, — тихо сказал он в стекло. — Она одинокая. У нее вся жизнь — это я да эти семейные дела. Она, наверное, что-то важное задумала, хочет собрать всех… Может, память какую хочет почтить. Она не может просто так.
— А я могу? — Алена почувствовала, как у нее дрожат руки. — Я могу «просто так» отменить то, что для меня важно? Миша, ты слышал ее тон? «Пока не твое дело». Это про нашу семью? Я что, не член этой семьи? Я какая-то приходящая?
— Ну что ты придумываешь! — он обернулся, и на его лице было искреннее страдание. — Конечно, член. Просто… просто мама иногда так, она не хотела тебя обидеть. Она привыкла решать.
— Привыкла решать за тебя. А теперь пытается решать и за меня. Через тебя.
Она подошла к нему близко. Хотела разглядеть в его глазах хоть искру твердости, поддержки. Видела только растерянность и глухую, привычную покорность.
— Вспомни, Миша. Вспомни, как мы выбирали эту квартиру. Она настаивала на той, что у парка, хотя нам не по бюджету и далеко от метро. Мы еле отбились. Вспомни, как она приходила к нам в первый месяц после рождения Софийки и переставляла все вещи на кухне, потому что ей «так удобнее». Я тогда плакала от бессилия. Вспомни, как она постоянно критикует мой выбор одежды для дочки. Это — мелочи. Но из этих мелочей, как из кирпичиков, она построила стену. И сейчас она пытается проломить в этой стене новую брешь. Мой день рождения. Мою личную дату. И ты… ты помогаешь ей делать это.
Он сел на стул, сгорбившись.
— Не помогаю. Я просто не хочу ссоры. Она — моя мать, Лен. Она меня одна вырастила, папы не было. Она для меня все. А ты… ты — моя жена. Я вас обеих люблю. Почему вы всегда заставляете меня выбирать?
Последняя фраза прозвучала как детская обида. И от этого стало еще горше.
— Никто тебя не заставляет выбирать, — сказала Алена тихо, садясь напротив. — Я прошу тебя занять сторону здравого смысла и уважения. Просто сказать: «Мама, у Алены день рождения, мы уже все спланировали. Давай твое мероприятие перенесем или мы, к сожалению, не сможем прийти». Все.
— Ты ее не знаешь, — хрипло пробормотал он. — Она не перенесет. Это будет скандал, истерика… У нее давление подскакивает. Ты хочешь, чтобы из-за какого-то дня рождения у нее случился приступ?
Алена откинулась на спинку стула. Вот он, главный козырь. Здоровье. Вина. Эмоциональный шантаж, на который он ведется с семи лет.
— Хорошо, — сказала она, и ее собственное спокойствие пугало ее. — Давай тогда начистоту. Я свой день рождения не переношу. Я его буду отмечать в тот день, который назначила. Со своими друзьями. Ты можешь выбирать: быть со мной или быть с ней на ее таинственном «семейном событии».
Он посмотрел на нее, и в его глазах мелькнул настоящий страх. Страх человека, который привык плыть по течению, а его вдруг заставляют грести против мощного потока.
— Ты шутишь? Это ультиматум?
— Нет, Миша. Это установление границ. Которые в нашей семье, видимо, так и не были проведены.
Из комнаты послышался плач Софийки. Она, видимо, проснулась. Алена автоматически встала, чтобы идти к дочери. Это был привычный, материнский жест, разрывающий напряжение любого конфликта.
— Разберись с этим, — сказала она ему на прощание, уже выходя из кухни. — И пока не разберешься, даже не пытайся обсуждать со мной торты или рестораны. Мне сейчас противно об этом думать.
Укладывая Софийку, она механически гладила ее по спинке, напевая колыбельную. В голове же стучал один и тот же вопрос: «Что за праздник? Что может быть настолько важным?»
Позже, когда Миша, мрачный и молчаливый, ушел спать в гостиную на диван, Алена взяла свой телефон. Она пролистала список контактов, остановившись на имени «Оля». Ольга, младшая сестра Миши. Она вышла замуж и жила в другом районе, со свекровью виделась редко и всегда с юмором, полным скрытого напряжения, рассказывала об их редких встречах. Между невестками существовало негласное братство.
Было уже поздно, но Алена набрала номер. Та сняла трубку после второго гудка.
— Лен? Что случилось? — в голосе Ольги сразу послышалась настороженность. Она знала, что просто так, среди ночи, Алена звонить не станет.
— Извини, что поздно. Не спишь?
—Нет, фильм смотрю. Ты как? Голос какой-то странный.
—Оль, скажи честно. Твоя мама что-то затевает на двадцать седьмое? Моего числа.
На другом конце провода воцарилась такая тишина, что Алена услышала отдаленные звуки телевизора из трубки.
— Откуда ты знаешь? — наконец спросила Ольга, и ее шепот был полон нехорошего предчувствия.
—Она сегодня позвонила Мише. Потребовала, чтобы я перенесла свой день рождения. Сказала, что в этот день будет праздноваться другое, очень важное для семьи событие. Отказывается говорить, какое.
— О, Господи… — выдохнула Ольга. — Так она и правда это сделает…
—Что «это»? Оль, я умоляю, ты должна мне сказать. Я здесь схожу с ума.
—Я не вся в курсе, честно. Но вчера звонила тетя Ира, мамина сестра. Она из Воронежа приезжает. Я случайно услышала, как мама с ней говорила по громкой связи… Она что-то говорила про квартиру бабушки Нины. Что наконец-то все документы готовы, ремонт закончен и нужно «отметить эту победу достойно». Собрать всех, мол, показать, что все у нее в руках. И дата звучала… твоя дата.
Квартира. Победа. Показать всем.
Пазл в голове Алены со щелчком сложился,и картина вышла отвратительная.
— Понятно, — сказала Алена ледяным голосом, в котором не дрогнуло ни единой нотки. — Спасибо, Оль. Ложись спать.
— Лен, подожди! Ты что собираешься делать?
—Что должна была сделать давно, — ответила Алена и положила трубку.
Она долго сидела в темноте, глядя в окно на огни ночного города. Гнев уступил место холодной, расчетливой ярости. Теперь она знала врага в лицо. И знала его мотивы. Обыкновенная, мелкая, похожая на ржавчину, жажда самоутверждения за счет других.
А в соседней комнате на диване ворочался ее муж. Муж-тень, который боялся и матери, и жениного гнева. Который надеялся, что все как-нибудь «само рассосется».
Но Алена уже дала себе слово. Рассасываться ничего не будет. Война была объявлена. И она собиралась дать первый бой.
Ночь прошла в беспокойных, обрывочных снах. Алена просыпалась от каждого шороха, ворочалась, прислушиваясь к тишине из гостиной, где спал Миша. В голове крутились обрывки фраз: «квартира бабушки Нины», «победа», «показать всем». Узнав правду, она не успокоилась. Наоборот, в душе закипала медленная, методичная ярость, требующая действий.
Ранним утром, еще до звонка будильника, она осторожно поднялась, накинула халат и вышла на кухню. Через приоткрытую дверь гостиной было видно, как Миша лежит на диване, укрывшись пледом с головой, будто прячась от мира. Алена отвернулась, включила чайник и уставилась в окно, где медленно светало.
Квартира бабушки Нины, матери Галины Петровны. Та самая «двушка» в старом кирпичном доме на окраине, где прошло детство Миши. Бабушка умерла больше года назад, тихо, во сне. Алена помнила те напряженные недели после похорон. Галина Петровна, будучи единственной дочерью, занялась оформлением наследства. Она тогда отстранила всех, даже Мишу, говоря, что сама все уладит, не надо ему вникать в эти сложные дела. Алена тогда лишь порадовалась, что их это не касается. У них и своих забот хватало.
Но теперь эти «сложные дела» касались их самым непосредственным и оскорбительным образом.
Алена взяла телефон, нашла в интернете сайт районного суда. Дрожащими от волнения пальцами она вбила фамилию свекрови. Публикаций о наследственных делах не нашлось. Тогда она открыла браузер и стала искать статьи и форумы о порядке наследования. Она не юрист, но общий принцип понимала: если есть наследник первой очереди — ребенок, то внуки ничего не получают, если только их родитель не умер раньше бабушки. Отец Миши, муж Галины Петровны, умер много лет назад, еще до их свадьбы. Значит… Значит, свекровь получила квартиру целиком, на законных основаниях. Юридически все чисто.
Но морально… Мо-раль-но.
Она представляла себе эту картину. Галина Петровна, в новом платье, с гордым видом хозяйки, водит родственников по отремонтированной квартире, которая теперь только ее. Показывает новую сантехнику, поклеенные обои, хвастается, как ловко все устроила. А все собравшиеся родственники — тетя Ира, двоюродные дяди и тети — восхищаются, завидуют, пьют за ее здоровье. И этот триумф, эту демонстрацию власти она назначила на день рождения невестки. Не случайно. О, нет. Это был расчетливый, тонкий удар. Посыл был ясен: «Посмотрите все. Мои интересы, моя собственность, моя воля — важнее твоих личных, мелких праздников. Ты здесь никто. Твои даты ничего не значат по сравнению с моими достижениями».
Чайник выключился с глухим щелчком. Алена не двигалась.
Со стороны гостиной послышался шорох, скрип дивана. Миша вышел на кухню, помятый, с синяками под глазами. Он неловко постоял в дверях, потом молча прошел к шкафу, достал чашку.
— Лен… — начал он неуверенно.
—Не надо, — прервала его Алена, не оборачиваясь. — Я все уже знаю.
Он замер с чашкой в руке.
—Что… что знаешь?
—Знаю, что твоя мать назначила на мой день рождения праздник по случаю получения бабушкиной квартиры. «Официальную презентацию», так сказать. Чтобы вся родня приехала и полюбовалась на ее победу.
Миша опустил глаза. Его молчание было красноречивее любых слов.
—Она тебе сказала? — тихо спросила Алена.
—Вчера… позже позвонила. Объяснила. Говорит, это символично. Что она долго шла к этому, боролась с бумагами, вкладывалась в ремонт. И что собрать всех родных в обычный день — нереально, а тут как раз… совпадение.
— Совпадение? — Алена наконец повернулась к нему. Лицо ее было бледным, но абсолютно спокойным. — И ты веришь в это «совпадение», Миша? Ты правда думаешь, что она случайно выбрала именно этот день? День, когда у твоей жены юбилей?
Он отчаянно жестикулировал, пытаясь найти оправдание.
—Может, она и правда не придала значения! У нее свои заботы! Она не думала, что ты так воспримешь!
—Перестань, — голос Алены перерезал воздух, как лезвие. — Перестань ее оправдывать. Ты не маленький. Ты прекрасно понимаешь, что она все сделала назло. Чтобы показать, кто в доме хозяин. Чтобы поставить меня на место. И ты… ты снова на ее стороне.
— Я ни на чьей стороне! — почти крикнул он, шлепнув чашку о стол. — Я хочу мира! Понимаешь? Мира в семье! Можно просто отметить твой день в другой день, сходить к маме на часок, сделать всем приятно, и никаких ссор!
Алена смотрела на него, и вдруг вся злость ушла, сменившись леденящей, беспросветной усталостью. Она устала объяснять очевидное. Устала бороться с его инфантильностью.
— Ты не хочешь мира, Миша. Ты хочешь тишины. Чтобы мама не пилила, а жена не возмущалась. Чтобы все было удобно тебе. А на то, что мне будет больно и унизительно, тебе плевать. Потому что мои чувства — это «ссора», а ее требования — это «семейный мир».
Она подошла к окну, глядя, как во дворе женщина выгуливает собаку.
—Я не отменяю свой день рождения. И не переношу его. Я буду отмечать его так, как планировала. Ты можешь прийти. Или можешь пойти на «презентацию победы» своей матери. Выбор за тобой.
Она вышла из кухни, оставив его одного с его немым выбором и остывающим чайником. В спальне она села на кровать и взяла телефон. Открыла диалог с Ольгой.
«Оль, спасибо за информацию. Ты была права. Дело в квартире. Она хочет устроить там показуху. Миша знал и молчал».
Ответ пришел почти мгновенно.
«Лен,я в шоке. Это же откровенное хамство. Что ты будешь делать?»
Алена медленно набирала ответ,обдумывая каждое слово.
«Пока не знаю.Но сдаваться не собираюсь. Если есть еще какая-то информация — любые детали, — пожалуйста, расскажи».
«Конечно.Мама звонила тете Ире еще раз, я подслушала. Она говорила, что специально выбрала эту дату, «чтобы неповадно было». Прости, Лен. И еще… она сказала, что ты все равно не посмеешь перечить, потому что Миша на ее стороне».
Алена закрыла глаза. Фраза «чтобы неповадно было» жгла изнутри, как раскаленная игла. Это была уже не просто мелочность. Это была декларация войны. И Галина Петровна была уверена в своей победе.
Она открыла глаза и набрала номер своей самой близкой подруги, Кати. Та сняла трубку сонным голосом.
—Алё? Лен? Что так рано?
—Кать, ты просила подтвердить дату моего дня рождения на 27-е. Так вот — подтверждаю. Ничего не меняется. Будет серьезный скандал, но праздник состоится.
В трубке послышался шорох,Катя явственно проснулась.
—Какой скандал? Что случилось?
—Позже все расскажу. Но мне нужна твоя поддержка. И чтобы все наши общие друзья знали — встреча в субботу, 27-го, вечером. У меня дома. Точное время скину позже.
—Конечно, я с тобой. Ты меня пугаешь.
—Пока просто приготовься. И… спасибо.
Положив телефон, Алена почувствовала первые проблески не злости, а решимости. Она больше не была в неведении. Она знала врага, знала его тактику и знала его уверенность в безнаказанности.
Она встала и подошла к зеркалу. Посмотрела на свое отражение: уставшие глаза, следы бессонной ночи. Но в глубине зрачков горел новый, твердый огонь.
«Хорошо, Галина Петровна, — мысленно сказала она отражению. — Ты хочешь войны? Ты ее получишь. Посмотрим, кто кого поставит на место».
Из кухни доносился тихий звон ложки о чашку. Миша пил чай в одиночестве, пытаясь, видимо, найти в этой рутине утешение. Но Алена знала — утешение закончилось. Начиналось противостояние. И отступать она не собиралась.
Прошло три дня. Три дня тяжелого, давящего молчания в квартире. Миша и Алена говорили только о бытовом: «Передай соль», «Забери Софийку из сада», «Выключи свет». Он ночевал в гостиной. Она делала вид, что ее это не ранит. Их дочь, тонко чувствующая настроение родителей, стала тише и капризнее, постоянно спрашивая, почему папа спит на диване.
Алена активно готовилась к своему празднику. Она подтвердила бронь в небольшом, но уютном ресторанчике в центре, оплатив часть суммы из своих личных накоплений. Разослала всем друзьям и коллегам окончательные приглашения. Купила себе новое платье — длинное, элегантное, цвета темной вишни. Каждый из этих шагов был для нее актом сопротивления, тихим укреплением собственных границ.
И она знала, что это не останется незамеченным.
Звонок в дверь раздался в субботу, около пяти вечера. Софийка смотрела мультики, Алена разбирала белье, а Миша что-то копался в балконном ящике с инструментами. Он взглянул на монитор домофона и замер. Лицо его стало серым.
— Это мама, — глухо произнес он.
—Открой, — сказала Алена, не поднимая на него глаз. Она аккуратно сложила полотенце и вышла в прихожую.
Через минуту в квартире стояла Галина Петровна. Она вошла, как входят в собственную резиденцию, с высоко поднятой головой. На ней было пальто дорогого кроя, из сумки выглядывала папка с бумагами. Она окинула быстрым, оценивающим взглядом прихожую, будто проверяя чистоту.
— Мишенька, помоги снять пальто. На улице холодрыга, — бросила она, не здороваясь с Аленой.
Миша засуетился. Алена молча наблюдала, прислонившись к косяку двери в гостиную.
— Здравствуйте, Галина Петровна, — наконец произнесла она ровным, холодным тоном.
Свекровь повернула к ней голову, сделав вид, что только сейчас заметила ее присутствие.
—А, Аленка. Здравствуй. Удобно пришла? Надо поговорить. Серьезно.
— Очень удобно. Проходите, садитесь. Только тише, пожалуйста, дочка мультики смотрит.
—Что, в таком нежном возрасте уже телевизор? — с легкой укоризной заметила Галина Петровна, следуя в гостиную. — Не pedagogical. Миша, я тебе сколько раз говорила.
Она устроилась в кресле, которое Алена считала своим любимым, положила сумку рядом и сложила руки на коленях. Миша стоял в проеме, как провинившийся школьник.
— Садись, сынок, не стой столбом, — махнула она ему рукой. — И ты, Алена, присаживайся. Будем говорить как взрослые люди.
Алена медленно села на диван напротив. Она чувствовала, как учащенно бьется сердце, но внешне оставалась спокойной.
— О чем разговор? — спросила она прямо.
Галина Петровна выдержала паузу, давая понять, кто здесь задает тон.
—О двадцать седьмом числе. Я понимаю, Миша мог не совсем четко донести мою позицию. Поэтому пришла сама. Чтобы не было кривотолков.
—С позицией все ясно. Вы требуете, чтобы я перенесла свой день рождения. Я отказываюсь. Кажется, все.
Лицо свекрови слегка дрогнуло. Она не ожидала такого прямого и твердого отказа.
—Не перебивай, дорогая. Дай договорить. Речь идет не о твоем капризе, а о важном семейном событии. В этот день мы — я, моя сестра Ирина, двоюродные родственники — будем праздновать окончание ремонта и новоселье в квартире моей покойной матери.
Она произнесла это с торжественностью, будто объявляла о государственном празднике. Алена не шелохнулась.
— Приношу свои поздравления. Но при чем здесь мой день рождения?
—При том, — голос Галины Петровны зазвенел, как натянутая струна, — что вся родня будет занята. Миша, как мой сын и внук, обязан присутствовать. И ты, как его жена, тоже. Поэтому твои личные планы придется скорректировать.
В комнате повисло молчание. Миша уставился в пол.
— Вы хотите сказать, — медленно начала Алена, — что ваше новоселье в квартире, которую вы оформили год назад, настолько срочное и важное мероприятие, что его нельзя перенести на любой другой выходной? Что оно должно состояться именно в этот конкретный день, совпадающий с моим юбилеем?
— Именно так! — свекровь ударила ладонью по подлокотнику. — Я десять лет ждала, пока мама переедет к нам, а потом ждала, пока все эти бумаги оформятся, вкладывала в ремонт последние силы и средства! Это моя победа! А ты со своим днем рождения, который бывает каждый год! Ты пойми, наконец, что важнее!
Голос ее звенел от неподдельного, искреннего возмущения. Она абсолютно верила в свою правоту.
— Я понимаю только одно, — сказала Алена, и ее тихий голос перекрыл накал страстей. — Что для вас «важное семейное событие» — это демонстрация собственной значимости. Что вы намеренно выбрали этот день, чтобы показать мне, моему мужу и, видимо, всем остальным, чьи интересы в этой семье главнее. Мои — не в счет. Моя дата, мой праздник — это так, мелочь, которую можно отменить по вашему щелчку.
— Не выводи все на личности! — вспылила Галина Петровна. — Речь о собственности! О памяти о моей матери! Мы соберем родню, помянем ее, посмотрим, как я обустроила ее жилье. Это дань уважения!
—Дань уважения можно отдать в любое другое время. Вы же не справляете день ее рождения или день памяти в строго определенный час. Это просто повод. И повод выбран самый подлый.
Миша поднял голову.
—Лена, ну хватит… Мама, успокойся…
Но женщины его не слышали.
— Как ты со мной разговариваешь?! — вскочила с кресла Галина Петровна. — Я — старшая в семье! Я тебе не подружка какая-то!
—А я вам не служанка и не несмышленый ребенок, которого можно поставить перед фактом! Я жена вашего сына и хозяйка в этом доме! И свой день рождения я буду отмечать там, где и планировала!
— В этом доме? — свекровь язвительно усмехнулась, окидывая взглядом комнату. — В доме, за который ипотеку еще мой сын выплачивает? Не зазнавайся, детка.
Эта фраза попала точно в цель. Алена почувствовала, как ее бросает в жар. Она знала, что Миша вносит больший платеж, но они всегда считали это общим делом.
— Мама! — наконец вскрикнул Миша. — Прекрати!
—Молчи! — отрезала она, не глядя на него. — Ты всегда был мягкотелым, вот она на шею и села. Решает, когда нам собираться, а когда нет. Нет уж. В этот раз будет по-моему. Алена, ты переносишь свой праздник. Точка. Если хочешь оставаться членом нашей семьи.
Угроза повисла в воздухе, густая и неоспоримая.
Алена тоже медленно поднялась. Они стояли друг напротив друга, разделенные журнальным столиком, как два полководца перед битвой.
—Я уже являюсь членом семьи. Семьи, которую мы создали с вашим сыном. А вот ваше ультимативное требование и шантаж — это как раз то, что семью разрушает. Я ничего переносить не буду. Вы хотите собрать родню в своей новой квартире — собирайте. Мы с Мишей будем отмечать мой день рождения. Его присутствие под вопросом. Мое — точно нет.
Она повернулась и пошла в детскую, где уже смолк телевизор. Софийка стояла в дверях, испуганно тараща большие глаза на кричащих взрослых.
Галина Петровна, побледнев от ярости, схватила свою сумку.
—Миша! Ты слышал? Ты слышал, как она со мной разговаривает? Выбирай: или она извиняется и выполняет мои условия, или ты идешь со мной сейчас. И забудь о моей помощи с внучкой, о моей поддержке. Я даже на порог вашего дома больше не ступлю!
Она тяжело дышала, глядя на сына. Миша метнул взгляд в сторону закрывшейся двери детской, потом на мать. Его лицо исказила гримаса настоящей муки.
—Мама… Зачем ты это делаешь? Зачем доводишь до такого?
—Я?! — ее крик был пронзительным. — Это она все довела! Эгоистка! Разрушительница семьи! Ну что, сынок? Решай!
Алена, обнимая в детской испуганную дочь, прижала ухо к двери. В ее ушах стучала кровь. Она слышала это ужасающее молчание с другой стороны. Молчание, которое длилось вечность.
И тогда она услышала тихий, сломанный голос мужа:
—Мама, иди домой. Пожалуйста, иди. Поговорим в другой раз.
Наступила тишина. Потом — резкие шаги по прихожей, грохот захлопнувшейся двери.
Алена выдохнула, не понимая, плакать ей или кричать от победы, которая не радовала. Она понимала только одно: война была объявлена официально. И первая битва, пусть и малая, была выиграна. Но главное сражение — за мужа, за свою семью, за уважение — было еще впереди.
За дверью раздался тихий стук.
—Лен… — голос Миши был полон отчаяния. — Лен, открой. Пожалуйста.
Но она не могла. Не сейчас. Ей нужно было время, чтобы это отчаяние в его голосе не размочило ее решимость.
Стук в дверь детской был тихим, но настойчивым. Алена, обнимая Софийку, чувствовала, как мелкая дрожь пробегает по телу дочери. Не от страха, а от всепоглощающего напряжения, которое витало в квартире, как густой туман.
— Мамочка, папа плачет? — прошептала Софийка, уткнувшись носом в ее шею.
— Нет, солнышко. Папа просто очень устал. Иди, собери свою новую мозаику в коробочку, хорошо?
Девочка нехотя отпустила ее и поплелась к своему игровому уголку. Алена глубоко вздохнула, провела ладонями по лицу, словно стирая следы только что отгремевшей бури, и открыла дверь.
Миша стоял в полумраке коридора, прислонившись лбом к косяку. Его плечи были ссутулены, а в глазах, когда он поднял их на жену, стояла такая немота и боль, что у Алены на мгновение сжалось сердце. Но она тут же напомнила себе его молчание во время нападок матери. Его безвольное стояние столбом.
— Что, Миша? — спросила она, и собственный голос показался ей чужим, излишне холодным.
— Лен… Пусти. Пожалуйста. Поговорим.
— Мы только что говорили. В присутствии твоей матери. Ты слышал все, что она сказала. И все, что сказала я. О чем еще нам говорить?
Он вошел в комнату без приглашения, сел на край детской кровати, опустив голову в ладони. Алена осталась стоять.
— Я не знал, что она так… что она дойдет до такого, — начал он глухо. — Я думал, она просто хочет собраться, а дата — совпадение.
— Перестань врать, — тихо, но отчетливо произнесла Алена. — Себе и мне. Ты знал. С самого первого звонка. Ты знал про квартиру. Ты знал, что она делает это нарочно. Ты просто надеялся, что я, как обычно, промолчу и уступлю, чтобы избежать скандала. Чтобы тебе было спокойно.
Он вздрогнул, но не стал отрицать.
—А что я должен был делать? Разорваться? Она же моя мать! Она одна меня подняла! Ты понимаешь, каково это — сказать ей «нет»?
—Я прекрасно понимаю, каково это — сказать «нет» тому, кто тебя не уважает! — голос Алены дрогнул, прорвалась накопившаяся горечь. — И я понимаю, каково это — когда твой муж, твой самый близкий человек, в решающий момент не встает рядом с тобой, а прячется за спину у мамы, как маленький мальчик! Она не просто оскорбила меня, Миша. Она оскорбила тебя. Показала всем, что ты не хозяин в своем доме, что твою жену можно безнаказанно унижать, а ты лишь промолчишь и пожмешь плечами!
— Не унижала она тебя! — вырвалось у него, и он сам, кажется, испугался собственного возгласа. — Она… она просто привыкла, что все так. Что ее слово — закон.
—Ее слово — закон в ее жизни. Но не в моей! И не в нашей с тобой общей жизни! Мы создали свою семью! Или ты до сих пор этого не понял?
Софийка, сидевшая на ковре, обернулась. На ее лице было смятение.
—Мама, папа, не ругайтесь…
—Мы не ругаемся, рыбка, — мгновенно смягчившись, сказала Алена, но не отводя взгляда от мужа. — Мы просто… выясняем важные вещи. Доченька, можешь на кухне попить водички из своей красивой чашечки?
Когда дочь вышла, Миша поднял заплаканные глаза.
—Что мне делать, Лен? Скажи. Я в тупике. С одной стороны ты, с другой — она. И все требуют выбора.
—Я ничего не требую. Я просто живу своей жизнью и защищаю свое достоинство. Это ты оказался на перепутье. И знаешь почему? Потому что твоя мать прекрасно играет на твоем чувстве вины. «Я одна тебя вырастила, я все для тебя, а ты…» Знакомо? И каждый раз, когда ты уступаешь, ты даешь ей право на большее. Сначала это был выбор мебели, потом — критика меня, теперь — отмена моего дня рождения. Что дальше, Миша? Как мы будем воспитывать Софийку? Где она будет учиться? Куда мы поедем в отпуск? По твоему желанию или по маминому указу?
Он молчал, и этот молчаливый тупик злил Алену больше всего.
— Она сказала, что больше не придет и не поможет с Софийкой, — прошептал он. — А у нас график, работа… Ты же сама просила иногда посидеть.
—И что? Это шантаж! — Алена засмеялась, но смех был горьким. — Она использует нашу дочь как разменную монету в своей игре на власть! И ты готов играть по этим правилам? Потому что тебе удобнее, чтобы кто-то посидел с ребенком, чем отстоять честь жены?
— Не честь, не честь, не надо так пафосно! — он вскочил, начал мерить комнату шагами. — Просто день рождения! Просто дата в календаре!
—Для тебя — дата. Для меня — принцип. Последняя капля, Миша. Я больше не позволю ей топтаться по мне. И если для тебя ее удобство и ее «победа» важнее моего душевного спокойствия, то у нас, видимо, действительно большие проблемы.
Он остановился как вкопанный.
—То есть… что? Ты что хочешь сказать?
—Я хочу сказать, что наш брак держится на взаимном уважении. Сейчас я не чувствую этого уважения от тебя. Твои действия говорят: «Мамины чувства важнее твоих, мамины планы значимее твоих». Я не могу жить в тени свекрови, которая считает себя королевой, а меня — придворной прислугой. Я или полноправная хозяйка в своем доме и в своей жизни, или мне здесь не место.
Это прозвучало как гром среди ясного неба. Он смотрел на нее, не веря своим ушам.
—Ты… ты что, предлагаешь…
—Я ничего не предлагаю. Я констатирую факт. Ты должен решить, на чьей ты стороне. На стороне взрослого мужчины, который защищает свою жену и семью. Или на стороне послушного сына, который готов принести свою семью в жертву маминым капризам. Третейского суда не будет.
Она вышла из детской, прошла на кухню, где Софийка аккуратно, обеими ручками, пила воду. Обняла дочь, почувствовав, как та прижимается к ней.
— Мама, а бабушка Галя больше не придет к нам?
Вопрос был простым и невинным,но в нем заключалась вся суть трагедии.
— Не знаю, родная. Бабушка Галя сейчас очень на нас обижена.
—Почему?
—Потому что мы с папой не хотим делать так, как она говорит.
Миша вышел на кухню. Он выглядел постаревшим на десять лет.
—Я поговорю с ней. Еще раз. Объясню…
—Объяснишь что? — Алена не оборачивалась, продолжая гладить волосы дочери. — Что твоя жена непослушная? Что она согласна на компромисс? Какой компромисс, Миша? Либо у меня есть день рождения, либо его нет. Третьего не дано.
— Тогда… тогда я не пойду к ней, — выдавил он из себя. — Я останусь с тобой.
Это должна была быть победа. Но Алена не чувствовала радости. Она слышала в его голосе не твердое решение, а покорность судьбе, новому, более сильному диктату. Он выбирал не ее, а путь наименьшего сопротивления в данный момент. Он боялся потерять ее больше, чем боялся гнева матери. Но это был страх, а не осознанный выбор мужчины.
— Как хочешь, — сказала она устало. — Но знай: если ты остаешься, то это должно быть твое решение. Не «Алена заставила», а «я так решил, потому что моя жена права». И тебе придется держать удар. Она будет звонить, давить, плакать, возможно, приедет снова. И ты должен будешь выстоять. Не я за тебя, а ты сам. Готов?
Он ничего не ответил. Просто подошел, взял чашку у Софийки и поставил ее в раковину. Его молчание было красноречивее любых слов. Он не был готов. Но иного выхода у него не оставалось.
Алена поняла, что выиграла лишь один раунд. Биться предстояло дальше. И главным полем боя будет не квартира свекрови и не их гостиная, а душа ее мужа, разрывающаяся между долгом сына и долгом мужа. А пока ей нужно было готовиться к своему празднику. К своему маленькому островку нормальной жизни посреди этого семейного цунами.
Она взяла телефон и открыла чат с подругой Катей: «Кать, все сложно. Свекровь объявила мне войну. Но день рождения состоится. Только, пожалуйста, будь на связи. Мне может понадобиться поддержка».
Ответ пришел почти мгновенно: «Я всегда на твоей стороне. Держись. Все подробности в студию».
Алена выдохнула. По крайней мере, в этом тылу у нее было все спокойно. Оставалось укрепить фронт и ждать новой атаки. Она знала — Галина Петровна не сдастся просто так. Эта битва была для нее вопросом принципа. А когда сталкиваются два принципа, тишины не бывает.
Утро после разговора началось с ледяного молчания. Миша, покрасневшими от бессонницы глазами, собирал Софийку в сад. Он аккуратно заплетал ей косички, что делал редко, сосредоточенно молча. Алена наблюдала за ними из-за приоткрытой двери спальни и понимала: это была его форма покаяния. Не слова, а действия. Но ей были нужны и слова, и решения.
После их ухода квартира погрузилась в тишину, которая давила на уши. Алена не позволила себе раскиснуть. Она налила крепкого кофе, села за стол с блокнотом и принялась за работу. Первым делом позвонила в ресторан.
— Алло, «Виноградник»? Доброе утро. Это Алена Соколова, у меня бронь на двадцать седьмое число. Да, я хочу подтвердить ее окончательно и внести предоплату. Да, на пятнадцать человек. Меню… да, согласованое, с небольшими корректировками. Добавьте, пожалуйста, фирменный сырный пирог в качестве комплимента от заведения? Спасибо.
Каждый произнесенный вслух звук, каждое деловое, уверенное слово было кирпичиком в стене ее решимости. Она перевела деньги со своей карты, не касаясь общего счета. Это было принципиально.
Затем взяла личный телефон, где была основная переписка с друзьями, и создала групповой чат: «Дорогие мои! Подтверждаю встречу 27-го в 19:00 в ресторане «Виноградник» на Тверской. Жду всех с огромной радостью. Это будет мой тридцатый юбилей, и я хочу провести его с самыми важными для меня людьми!» Она прикрепила фото эскиза торта и скриншот брони.
Отклики посыпались мгновенно: сердечки, поздравления, вопросы о дресс-коде. Мир за пределами этой квартиры жил нормальной, праздничной жизнью. Это придавало сил.
Внезапно зазвонил домашний телефон. Алена вздрогнула. На экране светился знакомый номер свекрови. Она смотрела на трубку, слушая назойливые гудки. Не поднимала. После пятого гудка звонок прекратился. Через минуту замигал экран сотового — «Галина Петровна». Алена отклонила вызов и поставила телефон в беззвучный режим.
Но тишина длилась недолго. Через полчаса на ее электронную почту пришло письмо. Отправлено было с незнакомого адреса, но стиль не оставлял сомнений.
«Алена. Твое упрямство до добра не доведет. Ты разрываешь семью на части из-за своего эгоизма. Миша страдает, я не сплю ночами. Все родственники в курсе твоего поведения и возмущены. У тебя есть последний шанс все исправить и сохранить лицо. Позвони мне».
Алена медленно выдохнула. Тактика менялась: от прямого приказа к давлению через родню и манипуляцию чувством вины Миши. Она удалила письмо, даже не ответив. Любая реакция была бы для свекрови пищей.
Вечером Миша вернулся с работы еще более мрачным. Софийка бежала к маме, что-то взахлеб рассказывая про садик. Он молча прошел в ванную, долго мыл руки.
— Мама звонила, — глухо сказал он, выходя. — На мобильный.
—И что?
—Говорила, что я предатель. Что я позволяю жене вытирать об себя ноги. Что тетя Ира и дядя Коля все знают и осуждают мое поведение. — Он сел на стул, его плечи обвисли. — Присылала какие-то голосовые от родственников… Я не стал слушать.
Алена почувствовала острое сочувствие к нему, но тут же подавила его. Он должен был пройти через это. Это была цена его взросления.
— А ты что ответил?
—Сказал, что мы уже все спланировали и отменять неудобно. Что… что твой день рождения тоже важен.
—И что она?
—Она сказала… — он сглотнул, — сказала, что раз так, то мне нечего больше звонить «мамочке». И положила трубку.
В его голосе звучала неподдельная детская боль. Алена подошла, положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.
— Миша, это не ты плохой. Это она пытается управлять тобой через твою боль. Ты сделал правильный выбор. Сложный, но правильный.
— А если у нее правда давление подскочит? — он посмотрел на нее снизу вверх, и в его взгляде была паника. — Если что-то случится?
—Тогда позвонит скорая. Или соседи. Но не ты. Ты не врач. Ты — сын, которого шантажируют плохим самочувствием. Поверь, такие люди, как она, очень берегут себя. Чтобы было кому портить жизнь.
Он ничего не сказал, но, кажется, ее слова дошли до него не сразу. В этот момент зазвонил телефон Алены. Не свекровь. Ольга.
— Лен, привет, можно?
—Да, Оль, конечно.
—Ты одна? Миша рядом?
—Рядом. Говори, все нормально.
Голос Ольги звучал взволнованно и тихо, будто она боялась быть услышанной.
—Лен, тут такое. Мама сегодня устроила настоящий обзвон. Не только тебе и Мише. Она звонила всем, кого только могла вспомнить из дальних родственников. Рассказывала, что ты… что ты запрещаешь Мише прийти на семейное торжество, что ты изолируешь его от семьи, что у тебя скверный характер. Говорила, что ты даже не пускаешь ее видеться с внучкой! Она создает совершенно искаженную картину!
Алену словно облили ледяной водой. Она знала, что свекровь будет действовать, но не ожидала такого масштаба клеветы.
— Пусть говорит, — с усилием выдавила она, чувствуя, как Миша прислушивается. — Правда все равно всплывет.
—Лен, она не просто говорит! Она собирает «поддержку»! Она хочет, чтобы все родственники в день мероприятия были у нее, а тебя выставила сумасшедшей скандалисткой. И самое мерзкое… Она сказала, что раз ты такая, то, возможно, Мише стоит задуматься, нужна ли ему такая жена. Это уже… это уже за гранью.
Алена закрыла глаза. Сердце бешено колотилось. Это была не просто война. Это была тотальная дискредитация с далеко идущими целями.
— Спасибо, Ольга. Большое спасибо, что предупредила.
—Лен, держись. Я на твоей стороне. Многие, кто знает мамин характер, просто делают вид, что соглашаются, чтобы не связываться. Но будь осторожна.
Алена положила трубку и рассказала Мише все, слово в слово. Его лицо сначала побледнело, потом покраснело от стыда и гнева.
— Как она может?.. Про «нужна ли такая жена»… — он встал, сжал кулаки. — Это моя жизнь! Моя семья!
—А для нее твоя жизнь — часть ее владений, которыми нужно правильно управлять. А я — неподходящий менеджер. Вот и все.
В ту ночь Миша впервые за несколько дней пришел спать в их с Аленой кровать. Он не обнимал ее, лежал на спине, уставившись в потолок.
—Я завтра позвоню ей, — сказал он в темноте твердым, незнакомым голосом. — И скажу, чтобы она прекратила поливать тебя грязью. Что если она не остановится, то я… я действительно перестану с ней общаться.
Это была не просто констатация. Это была попытка провести черту. Шаткая, неуверенная, но попытка.
Алена не ответила.Просто протянула руку и нащупала его ладонь. Он сжал ее, и его пальцы были холодными.
Она лежала без сна, выстраивая в голове планы. Пассивная оборона не работала. Нужно было действовать. Утром она снова позвонила Кате.
— Кать, план меняется. Устраивать скромные посиделки я не хочу. Я хочу настоящий праздник. Самый лучший. И я хочу, чтобы ты помогла мне сделать сюрприз.
—Какой сюрприз? Говори, я в деле.
—Я хочу пригласить фотографа. И ведущего. Не для шумной дискотеки, а для того, чтобы был человек, который создаст атмосферу, будет объявлять тосты, проведет несколько красивых конкурсов. Чтобы все было на высшем уровне. Чтобы ни у кого, и у меня в первую очередь, не осталось сомнений — этот вечер был того стоит.
— Лена, это же отлично! Давай, я займусь поисками! Бюджет?
—Бюджет есть. Я хочу это для себя. И для того, чтобы все, включая мою свекровь, поняли: моя жизнь и мои праздники — это не то, что можно отменить по щелчку пальцев. Это будет мой ответ.
Положив трубку, Алена почувствовала не радость предвкушения, а холодную, сосредоточенную целеустремленность. Свекровь открыла против нее информационную войну. Что ж. Алена отвечала войной за собственное счастье. Она не просто будет отмечать день рождения. Она устроит событие, которое запомнится всем. Событие, которое станет ее личной, несокрушимой крепостью в этой нелепой и грязной войне.
И глядя на себя в зеркало в прихожей, она увидела в своих глазах не обиду и не страх, а стальную решимость. Контрнаступление началось.
Двадцать седьмое число наступило, и погода, словно в насмешку, выдалась идеальной – ясной, по-осеннему прозрачной и не по-сезону теплой. С самого утра Алена чувствовала себя как натянутая струна. Каждый нерв был оголен. Миша ходил по квартире призраком, молча пил кофе и то и дело вздрагивал от звуков собственного телефона, который он в конце концов отключил, положив в дальний ящик комода.
Софийку на весь день забрала Катя – это была заранее оговоренная часть плана «Безупречный праздник». Девочка была в восторге от перспективы провести время с «тетей Катей и ее кошкой», что хоть немного разрядило гнетущую атмосферу.
Алена провела несколько часов у косметолога, потом у парикмахера. Каждое прикосновение чужих рук, каждая новая деталь ее образа – ровный тон кожи, уложенные в мягкие волны волосы, легкий маникюр – возвращали ей ощущение контроля. Она смотрела на свое отражение и видела не затравленную невестку, а красивую, взрослую женщину, отмечающую свой юбилей.
Вечером, надевая то самое платье цвета вишни, она услышала, как Миша, уже одетый в темный костюм, говорит по домашнему телефону. Голос его был тихим и усталым.
—Да, мама, я понял… Нет, мы не передумали… Не надо так говорить… Хорошо. До свидания.
Он вышел в спальню, увидел ее и на мгновение замер. В его глазах мелькнуло что-то вроде восхищения, тут же погасшее под грузом тревоги.
—Ты прекрасно выглядишь, — тихо сказал он.
—Спасибо. Ты тоже. Кто звонил?
—Она. Последний раз, как сказала. Спросила, не одумался ли я. Сказала, что все уже собрались у нее, ждут меня. Что там… там полный аншлаг.
Алена лишь кивнула, поправляя серебряную подвеску на шее. Ее спокойствие было ледяной броней.
—Поехали. Мы не должны опаздывать на мой праздник.
Ресторан встретил их тихой музыкой, мягким светом и уже собравшимися друзьями. Стол был изысканно накрыт, в центре красовалась ваза с бордовыми розами. Подруга Катя, вернувшаяся после того, как отвезла Софийку своей маме, бросилась обнимать Алену.
—С днем рождения, красотка! Все будет волшебно, я обещаю.
Ведущий, молодой человек с приятным голосом, уже координировал работу фотографа. Первые бокалы шампанского были подняты, звучали искренние тосты. Миша пытался влиться в атмосферу, улыбался, но его улыбка была натянутой, а взгляд постоянно скользил к молчащему телефону в кармане пиджака. Он был здесь телом, но его мысли явно витали в другом месте – в той самой квартире, где его мать праздновала свою «победу».
Алена ловила себя на том, что и сакаждые полчаса украдкой смотрит на часы. Она знала, что где-то в это самое время идет параллельный праздник. Праздник с другим настроением, другими тостами и, она была уверена, постоянным обсуждением ее персоны в самых черных тонах.
Прошло около двух часов. Было подано основное блюдо, разговор за столом стал оживленным, смех – более громким и естественным. Казалось, лед тронулся. И в этот момент администратор ресторана, выглянув из-за двери в зал, поймал взгляд Алены и сделал едва заметный знак: к вам.
Сердце Алены упало. Она извинилась и вышла в небольшой коридор у входа.
—Простите, вас тут спрашивают, — тихо сказала администратор, с беспокойством глядя на нее. — Говорят, что это срочно и очень важно. Несколько человек.
Из-за ее спины в дверной проем протиснулась знакомая, надменная фигура. Галина Петровна стояла в своем лучшем пальто, с нарумяненными щеками и горящими гневом глазами. За ней маячили еще два силуэта – тетя Ира, сестра свекрови, и незнакомый пожилой мужчина, вероятно, один из тех самых двоюродных родственников.
— Вот она где, именинница! — громко, на весь коридор, произнесла Галина Петровна. Ее голос звенел от истеричной торжественности. — Пирует, пока семья в сборе ждет!
— Что вы здесь делаете? — холодно спросила Алена, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Она слышала, как за ее спиной в зале стихли разговоры.
— Мы пришли за моим сыном! И чтобы показать тебе и всем твоим гостям, что такое настоящая семья и как невестка должна себя вести! — свекровь сделала шаг вперед. — Миша! Выйди немедленно!
Дверь в зал распахнулась. На пороге стоял Миша, бледный как полотно. За ним столпились гости Алены, лица у всех были ошеломленными.
— Мама… Ира тетя… Что вы творите? — прошептал он.
—Мы тебя спасаем! — крикнула тетя Ира, маленькая, юркая женщина с недобрым взглядом. — От этой… этой стервы, которая тебя от семьи отрывает! У нее тут пир горой, а у твоей матери, у нас, семейное торжество! Иди с нами!
Алена почувствовала, как ее бросило в жар от унижения и ярости. Она видела, как смотрят ее друзья, видела шок в глазах ведущего и фотографа. Это был публичный спектакль, задуманный для максимального уничтожения.
— Вам нужно немедленно уйти, — сказала она, и ее голос, к собственному удивлению, не дрогнул. — Вы нарушаете порядок в заведении и портите мне праздник.
—Твой праздник? — истерично рассмеялась Галина Петровна. — Ты сама испортила себе все! Из-за тебя мой сын стал предателем! Ты запрещаешь ему видеться с родней! Ты даже бабушку к внучке не пускаешь! Все, все знают, какая ты на самом деле!
Ложь лилась потоком, громко, на публику. Миша, казалось, застыл в столбняке. Но Катя, стоявшая рядом с ним, не выдержала.
—Вы кто вообще такие, чтобы врываться сюда с такими обвинениями?! Вы слышите себя? Какая бабушка? Вы со своим хамством только пугаете ребенка!
—Не ваше дело! — рявкнула на нее тетя Ира. — Это наши семейные разборки! Алена, ты сейчас же отпускаешь Мишу и извиняешься перед свекровью на коленях! Может, тогда мы тебя простим!
В этот момент Алена увидела выражение лица мужа. Вину, стыд, бессильный гнев. И что-то еще. Что-то, что медленно, как лава, поднималось из глубины, пробиваясь сквозь многолетние наслоения страха и вины. Его кулаки сжались.
— Хватит.
Он сказал это негромко,но в наступившей гробовой тишине слово прозвучало как выстрел.
—Хватит, мама. Уходите. Сейчас же.
—Что? — Галина Петровна не поверила своим ушам.
—Я сказал, уходите. Вы пришли сюда, чтобы устроить позорный спектакль. Чтобы унизить мою жену в ее день рождения перед ее друзьями. Вы перешли все границы. Уходите. И никогда, слышите, никогда больше не позволяйте себе такого.
Он сделал шаг, встав между Аленой и своей матерью. Его спина была прямая. Впервые за много лет он не сгорбился, не опустил глаза.
Лицо Галины Петровны исказилось от ненависти и неподдельного шока.Она не ожидала такого. Она рассчитывала на его покорность, на публичную капитуляцию.
—Ты… ты ей совсем мозги запудрила! — выдохнула она, и в ее глазах блеснули слезы – слезы бешенства, а не обиды. — Я тебя прокляну! Ты мне больше не сын!
—Если быть сыном означает позволять вам топтать мою жену и разрушать мою семью, — сказал Миша твердо, глядя ей прямо в глаза, — тогда, возможно, это и к лучшему. Администратор, пожалуйста, помогите этим людям покинуть ресторан. Они уходят.
Он повернулся спиной к матери, к тете Ире, к незнакомому родственнику. Повернулся и обнял за плечи Алену, которая стояла, не в силах пошевелиться, потрясенная до глубины души.
Администратор и появившийся из ниоткуда охранник деликатно, но настойчиво указали гостям путь к выходу. Галина Петровна пыталась что-то выкрикивать, но ее голос, полный ненависти, быстро затих за тяжелой дверью.
В зале воцарилась мертвая тишина. Все гости смотрели на эту сцену, затаив дыхание.
Алена подняла голову,посмотрела на мужа. И увидела в его глазах не прежний страх, а ясность и огромную, всепоглощающую усталость.
— Простите всех за этот… неприятный инцидент, — громко сказала она, обращаясь к своим друзьям. — Это была последняя атака. И, кажется, мы ее отбили. Давайте не будем портить вечер. За мое день рождения. И за… за новое начало.
Она подняла бокал. Через мгновение ее примеру последовали все. Зазвучали одобрительные возгласы, кто-то сказал: «Молодец, Миша!». Музыка снова полилась из колонок, но праздничная атмосфера была безвозвратно испорчена. Теперь это был не просто день рождения. Это была поминка по старым, рабским отношениям и тост за хрупкую, выстраданную свободу.
Миша держал ее за руку, и его ладонь была теплой и твердой. Он не отпускал ее до конца вечера. Алена понимала: что-то сломалось сегодня. Не только в отношениях со свекровью. Что-то сломалось и внутри Миши. И, возможно, это был единственный позитивный итог этой ужасной, публичной войны.
После того вечера в их доме воцарилась не тишина, а пустота. Не та напряженная, густая тишина предстоящей бури, а тишина после шторма, когда кажется, что мир оглох и выцвел. Миша ушел в себя, в свою вину, в свое потрясение от собственного поступка. Он молча выполнял домашние дела, играл с Софийкой, но его глаза были пустыми, будто главная часть его личности осталась там, в ресторанном коридоре, в том миге, когда он отвернулся от матери.
Алена, напротив, чувствовала себя опустошенной, но странно собранной. Унижение от публичного скандала постепенно переплавлялось в холодное, расчетливое понимание: война не окончена. Галина Петровна никогда не простит такого унижения. Единственное, что останавливало ее от новых атак, — это шок. Но шок пройдет. И тогда все может повториться. Нужно было думать о защите. О настоящей, юридической, а не только моральной.
Через два дня после дня рождения Алена встретилась со своей подругой юристом, Мариной. Они сидели в тихой кофейне в центре города, и Алена, сжимая латте в руках, рассказывала всю историю с самого начала: от первого звонка до вторжения в ресторан.
Марина слушала внимательно, не перебивая, изредка делая пометки в блокноте.
—И что теперь? — спросила она, когда Алена закончила.
—Не знаю. Я понимаю, что с бытовой точки зрения она просто ужасный человек. Но меня гложет другая мысль. Квартира бабушки. Миша — внук. У него не было никаких прав? Она все оформила как-то слишком быстро и тихо.
Марина отложила ручку, сложила руки на столе.
—Давай разберем по порядку. Начнем с главного: что говорит закон. После смерти бабушки Нины, твоей свекрови, ее имущество переходит к наследникам первой очереди. Кто является наследником первой очереди?
—Дети. То есть Галина Петровна. Единственная дочь.
—Совершенно верно. Супруг, отец Миши, умер раньше?
—Да, много лет назад.
—Внуки наследуют только по праву представления. То есть если бы отец Миши, сын бабушки Нины, был жив на момент ее смерти, он бы получил свою долю. А если бы он умер раньше нее, то его долю унаследовали бы его дети, то есть Миша. Но поскольку он умер раньше, но бабушка Нина пережила своего сына, то внуки… — Марина сделала паузу, глядя на Алену. — Внуки в этой ситуации не призываются к наследованию, если нет завещания. Наследник первой и единственной очереди — твоя свекровь.
Алена кивнула. Все было логично и именно так, как она и предполагала. Закон на стороне Галины Петровны.
—Значит, юридически все чисто, — с горечью произнесла Алена.
—С оформлением наследства и правом собственности — да. Но есть нюансы. Ты говорила, она быстро все оформила, «пока вы не разбирались». Это ключевая фраза. Она как единственный наследник должна была принять наследство в течение шести месяцев. Нотариус обязан был уведомить всех возможных наследников, тех же внуков, об открытии наследственного дела. Ты или Миша получали какие-то письма, извещения?
Алена напряженно вспоминала. Год назад был сумасшедший аврал на работе, проблемы с садиком у Софийки… Она перебирала в памяти конверты, папки.
—Нет. Точно нет. Никаких официальных бумаг. Она просто сказала Мише по телефону: «Я все оформляю, не беспокойся, это мои хлопоты».
—Если нотариус не уведомил всех заинтересованных лиц, а свекровь, зная о существовании внука, не сообщила ему об открытии наследства, чтобы он мог хоть как-то заявить о своих правах, например, на обязательную долю, если бы он был нетрудоспособным… то в самой процедуре могли быть нарушения. Но Миша трудоспособен, и на обязательную долю он не претендует. И даже если бы он знал, шансов оспорить и получить долю у него практически не было. Закон здесь, увы, на ее стороне.
Алена вздохнула. Значит, эта линия защиты отпадала.
—Но, — продолжала Марина, видя ее разочарование, — есть другой аспект. Твое психическое здоровье и безопасность. Ее вторжение в ресторан с публичными оскорблениями — это уже не просто семейный конфликт. Это деяние, попадающее под статью о хулиганстве, а ее ложные заявления о том, что ты не пускаешь ее к внучке, — это клевета. Если она продолжит в том же духе, особенно если будут угрозы, ты имеешь полное право написать заявление в полицию. И не сомневайся, я тебе помогу составить его правильно.
Идея вызывать полицию на собственную свекровь казалась Алене кощунственной, почти невозможной. Но в то же время в ее словах была железная логика. Где заканчивается «семейная склока» и начинается правонарушение?
—Я не готова до такого дойти… — тихо сказала Алена.
—Я и не призываю. Я говорю о твоих правах. Чтобы ты знала, что у тебя есть не только моральный, но и вполне реальный, правовой щит. Часто одного понимания этого хватает, чтобы человек перестал чувствовать себя жертвой. Кроме того, — Марина отпила кофе, — ты должна поговорить с Мишей. Серьезно. Не о чувствах, а о практических вещах. О будущем. Как он видит общение с матерью дальше? Если она продолжит атаки, готов ли он к ограничению общения? Готов ли он, в конце концов, пойти к семейному психологу, чтобы разобраться в этом грузе вины? Без его четкой позиции и работы над собой вы будете ходить по кругу.
Алена поблагодарила подругу и вышла на улицу. Осенний ветер гнал по тротуару желтые листья. Она шла, обдумывая услышанное. Юридически они были слабы. Мать была права по букве закона. Но эта правота была сродни победе в грязной борьбе. Это знание не приносило утешения, но давало трезвость. Они не могли оспорить квартиру. Но они могли и должны были оградить свою семью от дальнейших нападок.
Вернувшись домой, она застала Мишу за нелепым занятием: он вытирал пыль с верхних полок книжного шкафа, до которых обычно никогда не дотягивался.
—Надо поговорить, — сказала она, снимая пальто.
—Я знаю, — ответил он, не оборачиваясь. — Я… я сегодня позвонил Ольге. Спросил, что там у них.
—И что?
—Мама в ярости. Говорит всем, что я ее предал, что ты меня заколдовала, что она нас проклянет. Тетя Ира ее поддерживает. Но Оля сказала, что многие родственники, кто был на том «празднике», в душе были в шоке от ее поведения. Про ресторан уже все знают. Им стыдно.
Алена подошла и взяла тряпку из его рук. Он наконец посмотрел на нее. В его глазах была мука.
—Марина, юрист, говорит, что с квартирой мы ничего сделать не можем. Закон на ее стороне.
Он кивнул,как будто ожидал этого.
—Мне не нужна ее квартира, Лен. Никогда не нужна. Мне нужно было лишь немного уважения. К тебе. Ко мне. К нам.
—Его не будет, — жестко сказала Алена. — Его не было и нет. И после того, что произошло, уже не будет никогда. Вопрос в другом. Что мы будем делать дальше? Она не остановится. Ее бесит, что ты осмелился ей перечить. Ее бесит, что я не сломалась. Она будет пытаться давить другими способами. Через родственников. Через чувство вины. Через угрозы.
Он опустился на диван.
—Я не знаю. Честно. Каждый ее звонок… я все равно вздрагиваю. Я боюсь, что она позвонит и скажет, что умирает.
—А если позвонит, что ты сделаешь?
—Вызову скорую. И все. Больше ничего.
Он произнес это с такой безнадежной решимостью, что Алена села рядом.
—Миша, я не хочу, чтобы ты рвал с матерью. Это твоя боль, и она никогда не уйдет. Но я хочу, чтобы мы установили правила. Железные. Никаких оскорблений в мой адрес. Никаких ультиматумов. Никаких обсуждений нашей семейной жизни с посторонними. Если она нарушает правило — разговор прекращается. Ты кладешь трубку или уходишь. Ты сможешь?
Он долго смотрел в пол, потом медленно кивнул.
—Попробую. Это… это будет очень сложно.
—А иначе невозможно. Иначе она снова пролезет в нашу жизнь и разрушит все, что нам удалось отстроить за эти дни. Я не позволю. Я готова идти до конца. Даже если этот конец — заявление в полицию за клевету и хулиганство.
Он резко поднял на нее глаза, испуганные.
—В полицию? Лен…
—Я не хочу. Но я должна знать, что это крайняя возможность. И ты должен это знать. Наша семья, наш покой, психика Софийки — это неприкосновенно. И мы будем это защищать любыми законными способами. Ты со мной?
Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох. В его лице шла борьба. Борьба между сыном, которым он был, и мужем и отцом, которым он должен был стать. Наконец он открыл глаза и взял ее руку.
—Я с тобой. Прости, что так долго доходило. Прости за все.
—Не надо прощений, — сказала Алена, чувствуя, как в горле встает ком. — Надо просто идти вперед. И больше никогда не позволять никому переступать через нас.
Они сидели в тишине, держась за руки. Битва за квартиру была проиграна. Но главное сражение — за свою семью, за свое право на уважение — было, наконец, выиграно. Пусть ценой скандала, слез и выжженной земли между ними и Галиной Петровной. Они отстояли свой маленький остров. И теперь предстояло самое трудное — жить на нем, оглядываясь на бушующее за проливом море злобы, но больше не боясь, что оно их накроет.