— Вот я и дома, — с облегчением произнёс Григорий, войдя в квартиру. — И здесь всё по-прежнему. Тихо. Спокойно. И пахнет чем-то вкусным. Дом. Милый дом. Чем же так вкусно пахнет?
Поставив гитару в угол, а рюкзак положив на пол, Григорий сел на стул, вздохнул с облегчением и стал снимать ботинки. В прихожую вышла Есения. С удивлением посмотрела на мужа.
— А-а, это ты, — зевнув, сказала она.
«Тот факт, что входную дверь я открыл своими ключами, — думал Григорий, ласково глядя на Есению, — говорит о том, что меня здесь ждали. В противном случае, замки были бы поменяны».
— Я, Есения, — радостно произнёс Григорий. — Вернулся. А где мои тапочки?
— Ты их с собой унёс, когда уходил.
— Ах да. Точно. С собой унёс. А я и забыл. А других тапочек у тебя нет?
— Нет.
— И хорошо, что нет. Нет, стало быть, и беспокоиться не о чем. Правильно?
— О чём беспокоиться?
— Я и говорю, что не о чем. У меня носки чистые, так похожу. А тапки мы новые купим. Не переживай.
— Как же не переживать-то, Гриша?
— А вот так, Есения. Не переживай, и всё. Не в тапках счастье. Это я теперь уже точно знаю.
— Ну, не в тапках так не в тапках. Тебе виднее.
— Да, Есения, мне виднее.
— А откуда у тебя ключи от квартиры?
— Что значит «откуда»?
— Ты же, когда уходил, сказал, что они тебе больше не понадобятся, и оставил. Или у тебя было два комплекта ключей?
— Два было. А ты не знала?
— Не знала. Иначе бы замки сменила.
— Ну, стало быть, хорошо, что не знала. Правильно?
Григорий поднялся со стула, улыбнулся и вздохнул с облегчением.
— Ну, ещё раз здравствуй, Есения. Я вернулся.
— А чего вернулся?
— В каком смысле?
— За чем-то? Забыл что-то?
— Нет, Есения. Я ничего не забыл. Я навсегда.
— Навсегда-а?!
— Да!
Есения пожала плечами и пошла на кухню. Григорий пошёл следом за ней.
— Только на расстоянии, Есения, — говорил он на ходу, — человек и начинает понимать истинные ценности. Не ценим, имея. А утратим когда, только тогда и задумываемся.
Они зашли на кухню.
— А чем это так вкусно пахнет? — поинтересовался Григорий, садясь за стол.
— Драниками.
— Ты что, драники делала?
— Делала.
— Я обожаю драники.
— Рада за тебя. А о каких ценностях речь?
— Ценностях?
— Ну ты только что говорил.
— Я говорил о семейных ценностях, Есения. О каких же ещё. Ты и я. Мы же семья.
— А когда ты уходил, то говорил, что со мной тебе плохо, — напомнила Есения, положила себе в тарелку несколько драников, налила в чашку чай, положила в чай две ложки сахара, размешала и стала есть драники и пить чай.
Григорий с удивлением смотрел на жену.
— А я от своих слов не отказываюсь, — горячо произнёс он. — И сейчас могу то же самое повторить. Плохо мне у тебя было, Есения. Очень плохо. Чего уж там. Но у Анфисы мне ещё хуже.
Есения продолжала спокойно есть.
— Куда уж хуже? — спросила она.
— Вот! — взволнованно произнёс Григорий. — И я так думал, что хуже, чем у тебя, Есения, уже и быть не может. А оказалось, что может. И ещё как. У Анфисы.
Есения ела драники, пила чай и с пониманием кивала. Григорий облизнулся.
— А я сегодня ещё и не завтракал, — сообщил он.
— Так ты, наверное, не голоден, поэтому и не завтракал, — ответила Есения.
— Нет, Есения. Не угадала. Не поэтому я не завтракал.
— Ну, значит, ты соблюдаешь какой-то режим в питании.
— Снова не угадала.
— Ну не угадала, значит, не угадала.
— Хочешь, скажу, почему не завтракал?
— Скажи лучше, чем тебе у Анфисы-то не понравилось? — спросила Есения и положила себе в тарелку ещё драников.
Григорий нахмурился.
— Да ну эту Анфису, — грустно глядя на драники в тарелке Есении, произнёс он. — Даже вспоминать о ней не хочу, не то что говорить.
— И всё же.
— Она ведь, Анфиса-то, когда к себе меня сманивала, чего только не обещала.
— А ты и поверил.
— Поверил.
— Поддался на уговоры?
— Ну а как было не поддаться-то, Есения? Сама посуди. Тем более у тебя-то мне было плохо. Ну вот и ушёл к Анфисе. Был уверен, что там лучше.
— А что она тебе обещала?
— Хм, чего обещала... Много всего. Горы сулила золотые. Обещала молочные реки и кисельные берега. Что как сыр в масле кататься буду, говорила. Даже разрешила не работать?
— Серьёзно?
— Да. Увольняйся, говорит, с работы. Развлекайся! Можешь, говорит, вообще ничего не делать. Наслаждайся, говорит, жизнью. Бери от жизни всё и ни в чём себе не отказывай.
— Ну ты и взял.
— Взял. А как не взять? Мечта ведь, а не жизнь. Кто же знал, что всё так грустно завершится? Нет, сначала-то вроде ничего было. Сначала-то. Я и с работы уволился, и жизнью наслаждался. Только и успевал брать от жизни всё. А Анфиса с меня пылинки сдувала. И любые мои капризы исполняла.
— Неужели любые?
— Да-а!
— Ну надо же!
— О чём и речь. Я сам не верил, что такое возможно. Но вот, ты знаешь, Есения, проходит два месяца, и чувствую я, вроде как что-то поменялось.
— Что ты имеешь в виду?
— В поведении Анфисы.
— Поменялось?
— Да! Слова её уже не те. Интонация в голосе. Опять же взгляды её. Поступки.
— А что за взгляды?
— Смотреть на меня начала не так, как прежде смотрела. Любящий мужчина сразу замечает такие мелочи. Хотя... Разве это мелочи? Это ведь и есть главное в любви. Я правильно говорю?
— Тебе виднее.
— Мне виднее, ты права. Только пылинки с меня больше Анфиса не сдувала.
— Неужели не сдувала?
— Ну что я тебе врать, что ли, буду? Говорю «не сдувала», значит, не сдувала.
— И любые твои капризы больше не исполняла?
— Хм, капризы. Скажешь тоже. Не то что любые, а вообще никакие капризы больше не исполняла. И более того, сказала, чтобы вообще прекращал это.
— Что прекращал?
— Капризничать, что же ещё-то.
— И ты прекратил?
— А у меня был выбор?
— Выбор всегда есть.
— Может, у других он и есть. А у меня не было. И пришлось бросить капризничать. Такие вот дела, Есения.
— М-да. Дела.
— А неделю назад — и того хуже. Только я капризничать бросил, Анфиса сказала, что хватит мне бездельничать, пора на работу устраиваться. Каково, а?
— Безобразие.
— Форменное. Я ведь, можно сказать, только-только с работы уволился. И двух месяцев не прошло. И вдруг — на тебе. Устраивайся на работу.
— Ну а ты?
— А что я? Я сказал Анфисе, что мы так не договаривались.
— А она?
— А что она. Она ответила, что ещё одну неделю, так и быть, будет меня кормить, а дальше, если я на работу не устроюсь, то всё. Голодным буду.
— А ты?
— А я, как честный человек, неделю решил подождать. Думал, что, может, одумается Анфиса.
— А она не одумалась?
— Какое там — одумалась. Нет, конечно. И тогда я решил — всё, с меня хватит. И вот. Вернулся к тебе. Лучше, думаю, с тобой жить снова буду, чем с Анфисой. Жаль только, что тапки забыл у неё забрать, когда уходил. Но ничего. Тапки — дело наживное.
— А чем у меня лучше?
— Честно?
— Честно.
— А ты спокойная. Никогда слова грубого не скажешь. Не кричишь. Не ругаешься. Ты даже если гадости говоришь, то делаешь это как-то незаметно. Вот даже сейчас. Вроде ничего такого не сказала, и голос у тебя тихий, а у меня на душе почему-то погано.
— Почему погано?
— Сам не знаю.
— А Анфиса, стало быть, не такая?
— Грубая она. И шума от неё много. Как раскроет варежку, так весь подъезд слышит. Да что подъезд. Весь дом! А ещё память у неё короткая.
— Память короткая?
— Ага. Не помнит, что обещала мне, когда к себе звала.
— Так ты бы ей напомнил.
— А ты думаешь, не напоминал? Напоминал, конечно. Ещё как! Только без толку всё. Ничего такого, говорит, не помню, врёшь ты всё. Это она про меня. Дескать, я вру. Я в жизни никогда не врал. Подтверди.
— Подтверждаю.
— Кстати, Есения. Я чего спросить-то хотел. Помнишь, когда я уходил, то сказал, что навсегда, и попросил тебя, чтобы ты на развод подала?
— Помню. Я всё сделала, как ты просил. Подала на развод.
— Поскольку я вернулся, забери заявление.
— Это необязательно, Гриша. Нас всё равно не разведут.
— Почему?
— Недавно узнала, что скоро стану мамой.
Григорий задумался.
— Я не хочу становиться отцом, Есения, — сказал он после недолгой паузы, — я ещё не готов к такому.
— Я знаю, Гриша.
— Ну а если знаешь, надо как-то решать эту проблему. Потому что мне у тебя и так несладко, сама понимаешь.
— Понимаю, Гриша.
— А тут ещё ребёнок.
— Двое.
— Что «двое»?
— Детей. Двое их у меня.
— Это точно?
— Да, Гриша.
— Нет, Есения.
— Что «нет», когда точно.
— Но так не должно быть. Я же тебе говорю, что ещё не готов. Слишком высокая ответственность. Реши эту проблему как можно быстрее.
— Думаешь, надо решить?
— Конечно. Это же и в твоих интересах. Потому что, если не решишь, то, вот честное слово, Есения, я снова уйду. И теперь уже точно навсегда.
— Уходи.
— Серьёзно? Хочешь сказать, что тебе твои дети дороже, чем я?
— А при чём здесь дети?
— Как при чём?
— Ты мне вообще не дорог, Гриша.
— В смысле, я тебе не дорог?
— В прямом. Наплевать и растереть. Послать подальше и забыть. Нет тебя — и слава богу. Два месяца тебя не видела и прекрасно себя чувствовала. Поняла наконец-то, что такое настоящее женское счастье.
— Да ты что, Есения?
— А что?
— Разве так можно? Я ведь к тебе вернулся. По-хорошему. А ты?
— А что я?
— Мало того что драниками не накормила, так ещё к тому же говоришь, что я тебе не дорог.
— Да мне находиться с тобой рядом противно, Гриша, а ты хочешь, чтобы я тебя ещё и драниками кормила.
— Говоришь, что нет меня — и хорошо?
— Так если действительно хорошо, когда тебя нет.
— А зачем же в таком случае я к тебе вернулся?
— Так ты же сам сказал, что вернулся, потому что у Анфисы тебе ещё хуже.
Григорий задумался.
— Но теперь получается, что у Анфисы мне снова будет лучше, — сказал он. — Так, что ли?
— Получается, так.
— В таком случае я снова ухожу к ней.
— Так уходи.
— И ты меня, Есения, не удерживай.
— Уверен? — уточнила Есения.
— В чём? — удивился Григорий.
— Ну что не надо удерживать?
— Уверен. А почему спрашиваешь?
— Потому что не понимаю, почему не удерживать?
— Потому что у тебя всё равно не получится меня удержать.
— А вдруг? Я ведь ещё не пробовала.
— И даже пытаться не стоит.
— А если я всё же попытаюсь? — серьёзно произнесла Есения.
Она уже доела и поднялась из-за стола. Григорию стало как-то не по себе, и он поспешил уйти из кухни.
— Напрасно я к тебе вернулся, — сказал он, выходя в прихожую, беря гитару и рюкзак, на ходу обуваясь, прыгая то на одной, то на другой ноге. — Зря только время потратил, — добавил он, выходя из квартиры.
Есения закрыла дверь и пошла на кухню мыть посуду.
А Григорий выбежал из подъезда и побежал в сторону метро. Он снова решил вернуться к Анфисе.
***
— Вот я и дома, — сказал Григорий, войдя в квартиру. — Как же здесь хорошо.
В прихожую вышла Анфиса.
— На работу бегал устраиваться? — спросила она.
— А почему сразу «бегал»?
— Запыхался, потому что. Устроился?
— Нет.
— Тогда можешь уходить, — сказала Анфиса. — Потому что моему ребёнку такой отец даром не нужен.
— Ты ждёшь ребёнка?
— Да.
— Но я не хочу его.
— Не хоти.
— Тебе придётся выбирать.
— Между кем и кем? — спросила Анфиса.
— Между мною и ребёнком, — ответил Григорий.
— Не собираюсь я выбирать.
— Почему?
— Потому что ты мне не нужен. Уходи.
— А чем это у тебя так вкусно пахнет?
— Уткой, запечённой с яблоками.
— А я ещё сегодня не завтракал.
— Так ты, наверное, не голоден.
— Вовсе не поэтому. Но могу рассказать. Хочешь?
— Не хочу.
Анфиса вытолкнула Григория из квартиры и закрыла дверь. ©Михаил Лекс