Первая треть Божественной Комедии Данте Алигьери описывает нисхождение главного героя в глубины ада. Пройдя все девять кругов, встретившись со страшнейшими грешниками в человеческой истории и с самим Люцифером, Данте и Вергилий достигают самого дна. Однако, вопреки естественной логике, по завершению этого пути они оказываются на поверхности земли, у входа в Чистилище.
Казалось бы, концепция крайне захватывающая и до ужаса метафоричная. В интерпретации Данте падение становится условием восхождения. Лишь пройдя через тьму, герой получает возможность двигаться к свету. И в этом эпизоде есть нечто большее, чем удачный сюжетный ход. Встреча со своими пороками, погружение в собственные глубины и взгляд в самую тёмную бездну человеческой природы — всё это давно стало универсальной метафорой внутреннего пути. И что особенно примечательно, подобная концепция встречается в различных культурах задолго до Данте и продолжает повторяться в самых разных произведениях, стремящихся осмыслить человеческий опыт.
В художественных произведениях, выражающих внутреннее развитие героя, этот мотив является практически обязательным. Взять хотя бы «Властелин Колец» — классическое фэнтезийное произведение, как нельзя лучше подходящее на роль эталонного современного мифа. Здесь Гэндальф во всех смыслах теряет опору, падая с Морийского моста в бездонную тьму, населённую разными хтоническими тварями, подобными лавкрафтовским ужасающим богам.
В самых низших слоях мироздания волшебник сталкивается лицом к лицу с древним пламенным врагом, чья природа уходит в первичный хаос мира. Оставшись в полнейшем одиночестве, буквально встретившись с «демоном» лицом к лицу, в битве с ним он восходит по витиеватой лестнице на высочайшую вершину Средиземья, чтобы окончательно одержать верх над злом.
Толкин, будучи человеком глубоко религиозным и прекрасно знавшим мифологию, наделяет эту сцену архетипической силой. Гэндальф не просто сражается с материальным чудовищем, но проходит через собственную смерть и возвращается обновлённым. Его нисхождение это очищение, а его возвращение в образе Белого Гэндальфа — восхождение, доступное лишь тому, кто смог пройти через тьму.
Эта структура восхождения через нисхождение характерна для большинства мифов мира. Джозеф Кемпбелл справедливо выделил этот паттерн в известную концепцию «мономифа». Герой неизбежно сталкивается с испытанием, которое разрушает его прежнее состояние, заставляя пройти «через бездну» и давая возможность переродиться.
Однако важно помнить, что мономиф не просто удобная литературная схема. Он отражает более глубокий основополагающий принцип: без падения невозможен подлинный рост. И если герой, будь то литературный или реальный персонаж, не способен пройти испытание, эта структура проявляется в иной вариации — в трагедии. В трагических сюжетах нисхождение также присутствует, но вместо восхождения следует слом.
Хотя даже такой исход не выбивается из структуры мономифа, а лишь показывает другую его сторону: если человек не способен пройти через свою внутреннюю тьму, она поглощает его. И, конечно, здесь как нельзя лучше вспоминается культовая цитата Ницше: «Если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя», — указывающая именно на такой «альтернативный исход», исследованием которого немецкий философ и был знаменит.
Как несложно догадаться, подобные мифические сюжеты держатся не на фантазии автора, а на глубинном опыте, знакомом каждому человеку. В реальности каждый рано или поздно сталкивается с кризисной ситуацией, распадом прежнего образа жизни, потерей смысла или внутренним тупиком. И почти всегда именно прохождение через подобную «тёмную фазу» становится условием последующего роста. Если же кризис избегается или вытесняется, человек остаётся в состоянии незавершённости, своеобразного «незакрытого гештальта», который будет возвращаться, пока не будет прожит до конца.
Поэтому вполне естественно, что психология уделяет особое внимание идее погружения. Теория бессознательного утверждает, что внутренняя жизнь человека не ограничена сознательными структурами, а значительная часть его мотиваций и конфликтов скрыта в глубине. Эта концепция — одна из самых распространённых и непротиворечивых в психологическом сообществе. Едва ли в современном мире получится найти популярный и рабочий подход, напрочь отрицающий наличие каких-либо подсознательных структур. Так или иначе, подавляющее большинство психотерапевтических методов работают с возвращением к этим глубинам, с вытаскиванием скрытого содержания, с прямым «нисхождением» в то, что человек не хочет видеть.
Конечно, за поиском глубин как всегда стоит обратиться к юнгианской школе, указывающей на особую важность погружения в бессознательное. Юнг подчёркивал вертикальное строение психики: сознание находится наверху, тень внизу, а архетипические слои лежат в самой глубине коллективного бессознательного. Путь индивидуации требует не укрепления сознания, а движения вниз к теневым структурам, к тем самым силам, которые человек избегает признавать. Лишь столкновение с собственной тенью, её осознание и интеграция создают возможность для появления Самости — той внутренней целостности, к которой стремится человек. Юнг не случайно обращался к мифам и религиям, видя в них точное отражение психического процесса нисхождения и возвращения обновлённым.
Аналогичный мотив можно увидеть и в мистике, где существует понятие «тёмной ночи души». Это состояние, в котором человек ощущает исчезновение всех духовных опор и проходит через мрак внутреннего пустынного опыта. В понимании Иоанна Креста это не случайная мука, а необходимая ступень пути, поскольку без этой пустоты невозможен подъём. Мистика, как и психология, утверждает: восхождение обязательно начинается с нисхождения, и без прохождения через тьму не возникает возможности соединения с высшим.
Если внимательно проследить этот паттерн в искусстве, психологии и мифологии, становится очевидно, что мы имеем дело не просто с красивой литературной схемой, а с универсальной структурой человеческого опыта. Поэтому далее закономерно обратиться к тем традициям, которые довели этот принцип до философской и онтологической ясности, чтобы понять, откуда он берёт своё начало.
Поскольку подобные мотивы нисхождения встречаются в мифах, художественных произведениях, психологии и мистике столь регулярно, что становятся практически обязательной чертой внутренней жизни человека, возникает естественный вопрос: не отражает ли этот паттерн нечто более глубокое, чем просто психологический или культурный механизм? Возможно ли, что данная концепция не просто красивая метафора или удобная теория для описания духовного роста, а некая фундаментальная первооснова, вписанная в само устройство действительности?
Когда различные культуры, не пересекавшиеся в процессе формирование на протяжении тысяч лет, приходят к удивительно схожим образам, таким как спуск в тьму, очищение, встреча с пустотой, распад прежнего и последующее восхождение с формированием нового, вряд ли это можно списать на случайность. Логичнее предположить, что подобные образы могут указывать на некий универсальный опыт, который человечество переживает независимо от времени и традиции.
Чтобы понять, почему нисхождение является условием восхождения, необходимо выйти за пределы психологии и обратиться к тем традициям, где падение в бездну и соприкосновение с пустотой интерпретируется уже не как персональная драма, а как проявление глубинной структуры бытия. В эзотерических и религиозно-метафизических системах мотив нисхождения как раз выходит за рамки внутреннего опыта человека, возводя его в статус космологического принципа. Он становится способом проявления мира, условием его существования, «тенью» любого акта творения.
Именно здесь впервые становится возможным говорить о нисхождении не только как о культурном паттерне, но и как об онтологической основе. Если в масштабе человеческой жизни нисхождение выражается в кризисах и потере опор, то для описания фундаментальных структур мироустройства необходимо найти схожую концепцию, отрицающую и одновременно позволяющую бытию проявиться.
Если кризис это некий антитезис в процессе индивидуации человека, искомая концепция должна также являться условием познания бытия, одновременно являющаяся чем-то противоположным привычному нам миру. И если всё известное нам можно условно объединить в термин «существующее», антитезой ему будет «несуществующее». Всё то, что предшествует появлению чего-либо: пустота, небытие, сокрытие, отсутствие формы.
Итак, чтобы приблизиться к пониманию этой глубины, для начала стоит хотя бы взять какую-то отправную точку, пусть и достаточно грубую. Ещё Парменид, описывав природу сущего, противопоставлял бытие и небытие. Он утверждал, что «бытие есть, небытия нет». Его концепция являлась одним из древнейших способов выразить идею предела, за которым всё исчезает.
И хотя эта дихотомия местами может казаться излишне упрощённой, она как нельзя лучше описывает то, о чём пойдёт речь далее. Ведь если попытаться найти в мире место абсолютной «бездны», абсолютного отсутствия формы и опоры, то ничто действительно выступает здесь как наиболее удачная концептуальная точка. Именно по этой причине её мы и возьмём её за основу для начала движения в сторону нашего вопроса.
Однако если рассматривать небытие лишь как простое отсутствие, это понятие оказывается слишком бедным для дальнейшего анализа. В полноценных метафизических традициях мы встретим совершенно иное отношение к ничто. Там, где европейская мысль зачастую видела угрозу или бессмыслицу, другие культуры усматривали путь к бытию, его фундамент. И именно в таких учениях ничто впервые раскрывается не как отрицание, а как условие возможности сущего.
Одним из наиболее последовательных подходов к этой идее является буддизм. В этой традиции присутствует понятие шуньяты. И хотя в русском языке её принято переводить как «пустотность», она вовсе не указывает на то, что ничего не существует, как часто ошибочно думают носители западной культуры. Будда вовсе не отрицал вещи как таковые, а лишь их самосущность. Мир, в понимании буддизма, существует не как нечто фиксированное. Он постоянно возникает, движется и изменяется. Это не нечто статичное, как мыслил Парменид. В этом отношении буддизм действительно ближе к Гераклиту и его знаменитой формуле: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды».
Мир подвижен, он никогда не стоит на одном месте. И именно шуньята становится условием проявления всего сущего. Если бы вещи обладали неизменной сущностью, они были бы неподвижны и мертвы. Только будучи пустыми по своей сути, они способны появляться, исчезать, причинно взаимодействовать и быть познанными. В этом смысле буддизм удивительно изящно решает древний парадокс корабля Тесея: из-за пустотности сущности никакого корабля нет вовсе, есть лишь бесконечная череда состояний, взаимозависимых друг от друга.
В этом смысле шуньята не является разрушением, а скорее онтологическим нисхождением. Это отказ от всех привычных опор, представлений и форм, чтобы мыслить действительность такой, какова она есть. Буддийский практик погружается в пустоту не ради отчаяния, а ради пробуждения. Лишь погрузившись в бездну пустотности и позволив прежнему «я» распасться, он обретает ясность и свободу, которые и соответствуют восхождению в нашей терминологии.
Аналогичное положение мы обнаружим и в индуистской традиции. Возьмём, например, классическую йогу. В своём основании она вовсе не сводится к физическим практикам, как это часто понимается в современности. Йога прежде всего является методом радикального очищения сознания, направленным на прекращение колебаний ума. Чтобы остановить ум, необходимо пройти через глубокий внутренний процесс, который по своей сути удивительно напоминает описываемое нами нисхождение.
Описывается восемь ступеней йоги, и чем дальше практикующий движется, тем более очевидной становится ключевая идея: освобождение невозможно без отбрасывания всего удерживающего в пределах привычного опыта, и без распада прежней формы. Ограничивающие шаблоны поведения, эмоциональные реакции, привязанности, желания и даже сама структура мышления — всё это должно быть преодолено. На высших ступенях йоги практикующий входит в состояния, где привычное «я» перестаёт быть опорой, а сознание погружается в тишину, напоминающую пустоту. Это не простое разрушение привычного, а именно очищение, освобождающее место для нового уровня переживаний.
В традиции йоги этот процесс называют пратьяхарой, но за терминологией скрывается та же суть: чтобы приблизиться к освобождению, нужно «спуститься» вглубь. В самадхи, высшем состоянии, практикующий переживает распад ограниченной индивидуальности и выходит к более глубокой форме бытийности, которую невозможно описать словами. И здесь, как и в буддизме, мы снова наблюдаем ту же структуру. Нисхождение, переживание пустоты, а затем восхождение к новой целостности сознания.
Хотя ранее мы рассматривали преимущественно восточные традиции, явно оказавшие влияние друг на друга, можно предположить, что корень исследуемой нами концепции един. И чтобы удостовериться, что рассматриваемый вопрос действительно фундаментален и онтологичен для всего мира, а не является изобретением Востока, необходимо также рассмотреть совершенно полярные западные учения.
Поскольку источником всех европейских традиций так или иначе является иудаизм, стоит первым делом рассмотреть его эзотерическую форму. Внезапным образом именно в Каббале идея нисхождения в ничто проявлена как нельзя лучше. Согласно учению, до творения был только Эйн-Соф — бесконечное, безграничное, непостижимое божество, лишённое формы и свойств. Но чтобы мир мог возникнуть, Эйн-Соф должен был сократить Себя, освободив внутреннюю пустоту.
Это и есть первичное «нисхождение Бога». Акт, в котором бесконечное делает «шаг в сторону», создавая пространство отсутствия. Творение начинается не с присутствия, а с пустоты. Не с бытия, а с его отступления, чтобы нечто могло появиться в оставленном ничто. После первичного сокрытия (цимцума) в освобождённое пространство устремляется первый свет абсолюта.
Однако этот свет не проявляется хаотично, а структурируется в сефироты, десять ступеней Божественной проявленности. Это своеобразные «формы», через которые бесконечное становится выразимым. Они образуют древо, нисходящую цепь, по которой Божественный свет постепенно принимает более определённые очертания, формируя сущее. В описанной ранее йоге существует схожая идея чакр, отвечающая аналогичной задаче: структурировать проявление.
Таким образом, практикующий Каббалу, стремясь познать Абсолют, проходит схожий путь, но в обратном порядке. Если Эйн-Соф произвёл самосокрытие для возможности существования сущего, каббалист, напротив, погружается в себя, восходит по тем самым сефиротам, стремясь найти первичное ничто, преодоление которого ведёт к познанию Божественного. Это единый процесс, направленный в две противоположные стороны. И хотя в восточных учениях эта двунаправленность также фигурировала, именно здесь она раскрывается наиболее чётко.
Конечно, подобный процесс встречается и в других западных учениях. Взять хотя бы православный исихазм, практикующий путь внутреннего молчания, исихии, требующий вовсе не возвышенных мистических состояний, а, напротив, нисхождения в глубины сердца. Исихаст, читая Иисусову молитву, символически на вдохе произносит: «Господи Иисусе Христе», как бы впуская Святой Дух в себя, а на выдохе добавляет: «помилуй мя грешного», выпуская собственное «я».
Подобно буддийскому практикующему, исихаст проходит через «обнажение ума», когда привычные представления о себе растворяются, оставляя лишь безмолвное ожидание Бога. Это состояние темноты и пустоты достигается не ради расслабления и умиротворения. Только пройдя через внутренний мрак, человек способен спуститься в глубины собственной души, отринув все чувственные и интеллектуальные опоры. Лишь тогда ему откроется возможность лицезреть нетварный Фаворский Свет, а желанное «обожение» становится возможным. Здесь нисхождение в тьму также становится прямым условием восхождения к преображению.
Как можно заметить, подобная структура появляется крайне часто. Если продолжить рассмотрение, можно заметить что даже в архаических шаманских практиках встречается этот мотив. Шаман проходит обряд инициации не через абстрактные рассуждения, а через буквальное разрушение себя. Болезнь, видения смерти, расчленение духами-покровителями в состоянии транса — всё это способы погрузить свой дух в подземные миры, столкнуться с хаотическими силами, пережить символическую смерть и затем обрести мудрость.
В шаманских практиках различных культур этот процесс дан в наиболее первозданной форме. Чтобы обрести силу, необходимо пройти через распад. Чтобы подняться наверх, сначала нужно спуститься вниз. Это подчёркивает, что рассматриваемый нами паттерн присутствует не только в высоких философских системах, религиях и культуре, но и в самых древних пластах человеческого опыта.
Наконец, рассмотрев столь широкий спектр традиций, становится ясно, что они неизбежно вращаются вокруг одного и того же ядра. Везде, где человек пытается понять себя и мир, возникает одна и та же структура. Нисхождение в пустоту, переживание распада прежней формы и восхождение в новое состояние, более близкое к истине. Эта схема затрагивает фундаментальное отношение между человеком и бытием, между сущим и тем, что лежит до всякого сущего. И именно здесь, когда пришло время оформить концепцию в полноценную теорию, наиболее подходящей оказывается философия Мартина Хайдеггера.
В центре его мысли лежит различие между бытием (Sein), сущим (Seiendes) и ничто (das Nichts). Под сущим понимается всё, что встречается в привычной нам реальности: вещи, явления, мысли, идеи и сами люди. Даже воображаемый единорог или персонализированный бог представляются сущим, поскольку являются продуктом человеческого мышления. Бытие же не некая уникальная вещь среди прочих вещей, а условие их явленности. Горизонт, на фоне которого сущее становится чем-то. Здесь отлично работает формула: «Бытие не есть сущее» (Das Sein ist das Seiende nicht).
Но что отделяет сущее от бытия? Что создаёт этот промежуток, эту дистанцию, которая позволяет увидеть нечто как сущее? Именно здесь появляется ничто. Это не пустая абстракция или отрицание сущего, а феномен, делающий возможным раскрытие бытия. Ничто это не небытие в парменидовском смысле, а процесс, позволяющий бытию и сущему являться друг в друге. Хайдеггер выражает это формулой: «Ничто ничтит» (Das Nichts nichtet).
Так бытие открывается только там, где рушится привычная картина мира, где исчезают опоры, где человек сталкивается с фундаментальной невозможностью удержаться в привычной структуре смыслов. Лишь задумавшись о собственной смерти, о своём небытии, человек способен приоткрыть горизонт бытия. И это фундаментально важное переживание Хайдеггер называет Angst — экзистенциальным ужасом, являющим страх и трепет перед ничто. Angst лишает мир «значимости». Вещи перестают быть инструментами, ролями и задачами. Всё привычное отступает. Сущее «растворяется», и в этом растворении впервые открывается сам факт бытия как такового.
Но что особенно важно, этот процесс полностью совпадает по структуре с тем, что мы видели в буддизме, йоге, каббале, исихазме и шаманизме. Везде присутствует момент распада, пустоты и внутреннего погружения. И везде этот момент не разрушителен, а раскрывающ. Хайдеггер лишь снимает мифологический слой и показывает общий принцип в чистом виде. Человек способен приоткрыть бытие только после того, как прежнее сущее разрушится, смысловые конструкции рассыплются, а ум пройдёт через опыт собственного ничто.
Однако в хайдеггерианской перспективе этот процесс оказывается не только человеческим, но и космологическим. Совершенно так же, как в каббале Бог, чтобы проявить мир, должен «сокрыть Себя» и создать пустоту, так и в фундаментальной онтологии Хайдеггера бытие являет себя только через «ничтение». Ничто это не остаток, не ошибка, не бездна в буквальном смысле, а необходимый момент проявления. Через ничто бытие позволяет состояться сущему. И наоборот, через соприкосновение с ничто человек получает доступ к бытию.
Таким образом, как и во всех традициях, этот процесс является двусторонним. Сверху вниз бытие проходит через ничто и проявляет сущее, подобно Богу в Каббале, проходящему через цимцум, и буддийской шуньяте, позволяющей возникнуть формам. Снизу вверх человек раскрывает бытие через ничто. Йог приходит к бытию через остановку ума, исихаст через безмолвие и молитву, шаман через символическую смерть. Но всё это разные практики и термины, описывающие один и тот же процесс. Процесс прохождения Dasein через Angst, в котором впервые открывается чистый горизонт бытия.
В этой зеркальности проявляется центральная мысль, к которой мы шли. Нисхождение это универсальный способ раскрытия. И он одинаково необходим как Богу в метафизических моделях, так и человеку в экзистенциальном опыте. Ничто оказывается не противоположностью бытия, а его функциональным условием, моментом его самораскрытия. Прохождение через кризис — наиболее фундаментальная структура человеческой жизни, в опыте которой жизнь и раскрывает себя. И экзистенциальный кризис переживания Angst является важнейшим опытом для человека, прохождение которого даёт ему возможность стать человеком с большой буквы, истинным Dasein.
Именно поэтому мотив нисхождения проявляется в таком множестве культур на всех уровнях, включая мифологический, психологический, мистический или религиозный. Это структурный принцип, глубоко вписанный в саму ткань действительности. Именно он позволяет жизни быть динамичной, двигаться и изменяться подобно реке. Кого-то этот путь ломает, а кто-то, напротив, преодолевая страх, становится чем-то совершенно новым.
Каждый человек чего-то боится, но всякий страх стоит воспринимать не как очередной тупик, а как возможность стать лучше. Страх смерти, конечно, самый мощный из всех, однако именно он делает человека человеком. Поэтому до боли избитая фраза memento mori была и остаётся столь популярной в любую эпоху. Лишь возможность задуматься о собственной смерти и ужаснуться её позволяет встать на путь преодоления, духовный путь — путь раскрытия бытия через ничто.
Если статья была вам интересна, подписывайтесь на телеграм канал и читайте другие материалы!