Иван Петрович заходил в сетевой магазин у дома не столько за покупками, сколько за тихим, почти забытым чувством — доверием. В мире, где новости пугали, друзья разъезжались, и даже кофе в любимой кружке мог вдруг оказаться горьким, этот магазин был его крепостью спокойствия. Здесь всё было предсказуемо: всегда пахло свежевыпеченным хлебом у входа, в третьем ряду слева стояли его любимые печенья, а на кассе его ждали «девочки» — Марина, Света и Тамара Ивановна. Он всегда называл их «девочки», несмотря на то, что двум из них было уже далеко за пятьдесят.
Он здоровался с ними тепло, как со старыми соседками по даче. Его шутки были простыми и какими-то домашними.
«Ох, Иван Петрович, опять доллар скачет!» — вздыхала Тамара Ивановна, пробивая чек.
«Пусть скачет, Тамара Ивановна, — успокаивал он, подмигивая. — Главное что мы-то с вами на месте. Нас не сковырнешь».
Или Свете, которая жаловалась на усталость: «Ноги гудят к концу смены».
«Значит, работаете на совесть! — одобрял он. — Не то что нынешняя молодежь».
Он любил задержаться у прилавка с сырами, спросить совета, будто выбирал не «Российский» или «Голландский», а редкое вино. Он чувствовал себя здесь в безопасности. В своей гавани, где его знают, где его шутки — пусть и потрепанные, как сдача из мелочи — имеют хоть какую-то цену. Купить десять яиц на завтрак было таким же простым и приятным ритуалом, как и пожелать «девочкам» хорошей смены.
Идиллия треснула в обычный четверг.
Утром, дома, перед тем как готовить завтрак, он развернул картонную упаковку. И увидел. Два яйца были не просто треснуты. Они были именно что биты. Белок, густой и мутный, присох к скорлупе и к картону, образуя мерзкую, липкую паутину. Желток застыл бесформенным пятном.
Ивана Петровича будто ударило под дых. Это была не просто порча товара. Это было личное оскорбление. Предательство. В голове застучал молоток обиды: «Девочки… Девочки! Подсовывают! Нарочно! Посмеялись! Наверное, пока я с ними шутил, они мне этот “сюрприз” готовили!»
Он представил, как возвращается в магазин, бросает эту коробку с яйцами на ленту кассы, и его голос, дрожащий от несправедливости, гремит на весь зал: «Что это такое?! Вы что, вообще не смотрите, что продаете?!» Он видел, как вспыхивают лица Марины и Светы, как подходит суровая администратор… Но ноги не шли. Стыд — странный, необъяснимый стыд интеллигентного человека за публичный скандал — сковывал его. Он выбросил два битых яйца, вымыл руки до локтей, но чувство гадливой липкости и обиды не проходило.
А потом злость сменилась на вину. А с чего, собственно, он решил, что это девочки? Упаковщики на фабрике, грузчики, да кто угодно, может он сам случайно, по пути домой! И главное — он же сам не проверил. Дурак! Взял первую попавшуюся пачку, как доверчивый ребенок. И тут же внутренний голос возражал: «С какой стати проверять? Это продавщицы должны проверять то, что они продают! Магазин — не поле боя, чтобы каждый товар осматривать в лупу!»
Эта тихая битва — «они виноваты» против «я сам виноват» — бушевала в нем весь тот день, испортив настроение, аппетит, и даже вечерний просмотр телевизора.
С тех пор все изменилось.
Теперь, подойдя к стеллажу с яйцами, Иван Петрович замирал с сосредоточенным видом сапера. Он брал коробку, приподнимал крышку и начинал ритуал. Каждое яйцо он бережно вынимал, поворачивал в пальцах, ловя свет ламп, изучал на предмет малейшей паутинки, вмятины, шероховатости. Минута, две, три… Он не замечал вздохов других покупателей, косившихся на него сзади. Его мир сузился до десятка белых или кремовых яиц. Доверие было утрачено. Навсегда.
С «девочками» он больше не болтал. Отвечал односложно, без улыбки. Он не мог простить им того, чего они не совершали. Но ему нужно было держать на кого-то обиду — иначе она переливалась бы на него самого. Проще было думать, что они в сговоре со зловредными упаковщиками, чем принять простую мысль о случайности в несовершенном мире.
Так что если вы вдруг увидите в магазине немолодого, сосредоточенного мужчину, который кропотливо перебирает яйца у лотка, — не торопите его. Не цокайте языком. Он не просто проверяет скорлупу. Он ведет свою, уже много лет длящуюся, тихую войну за справедливость. Войну, в которой когда-то погибли два яйца, а вместе с ними — что-то теплое и настоящее, что раньше жило в его сердце. Доверие.
