Сегодня это слово звучит резко, вызывает эмоции и читается через контекст современной реальности. Но если отойти от сегодняшних смыслов и шагнуть на три столетия назад, картина меняется полностью. В XVII веке «хохол» не обозначал народ или территорию — это было всего лишь описание внешнего признака: пучок волос на выбритой голове. И именно эта деталь когда-то позволяла различать «своих» и «чужих» в жестокие годы Смуты.
Летописцы и чиновники того времени использовали слово почти технически. Дьяк Иван Тимофеев, описывая начало похода князя Михаила Скопина-Шуйского, писал, что тот выступил «против тех, кои хохлы имущи на главах». Такой внешний знак виделся символом чуждой силы. В другом фрагменте он же упоминает «главохохленную и слатынную Литву», явно связывая образ «хохла» с латинским миром — не своим, враждебным. Патриарх Гермоген в письме 1611 года жалуется: «Хотят всех хохлы учинити», — и речь идёт не о крестьянах Малороссии, а о попытке «литвы» навязать чужую традицию Руси.
Почему знак на голове оказался таким важным? Всё упирается в огромную разницу культурных норм. Для православной традиции тело — тоже символ веры. Бритая голова обычно шла в комплекте с бритым подбородком, а отсутствие бороды воспринималось как нарушение канона. Бритьё князя Василия III когда-то стало чуть ли не политическим событием — настолько остро в культуре воспринималась внешняя символика.
«Латыняне» — католический мир — в глазах древнерусского человека был связан с новыми, чужими привычками, и бритьё бороды стало их видимым маркером. В молдавском описании Флорентийского собора автор язвит в адрес «греков» с остриженными бородами, называя такое подражание латыни — соблазном. В шведской хронике XV века описан поход на Новгород: пленных приказали обрить и перекрестить заново, чтобы «привести к правильной вере». Для западных правителей внешний вид был частью обращения, для русских книжников — признаком утраты истинной традиции.
Подобных эпизодов в источниках немало. Можно вспомнить беседу Ивана Грозного с послом Антонио Поссевино: царь прямо выговаривает ему за «подсечённую бороду» и напоминает, что на Руси подбривать подбородок — запрещено не только священникам, но и мирянам. Получалось, что бритая голова автоматически ставила человека в чужой лагерь — в лагерь «латинян». И если к тому добавлялся «хохол» — пучок волос сверху, символ военной моды польско-литовского круга — то образ становился совсем однозначным: чужой, пришлый, опасный.
Так в древнерусском сознании сложилась простая и жёсткая логика: тот, кто носит знак «латынской» культуры на голове, тот и есть «хохол». Никакой связи с современными смыслами здесь нет. Это был не этноним, а маркер культурного конфликта, который в смутную эпоху чувствовался особенно остро.
Со временем прежний смысл перестал быть очевидным. Символ моды, который когда-то был признаком «чужого», начал работать иначе. В бурном хаосе Смутного времени пучок волос на голове превращался в культурный ярлык. Но изначально «хохол» — это вовсе не украинец, а литвин или поляк, связанный с иной верой и иной политической силой. В нищете и разрыве между лагерями любой внешний знак становился маркером вражды.
Эти детали видны и в свидетельствах современников. Казак Назар Сахнов вспоминал службу у князей Салтыковых и удивлялся, что они «живут холосты и ходят по-польски с хохлами» — чужая мода раздражала и настораживала. В ответах иностранцам упоминалось, что в храмах Руси поляков с «хохлами» не допускают — знак на голове считали не просто причудой, а символом иной веры, чуждой нормам православного мира.
Самое раннее использование термина в ругательной форме исследователи находят в письме 1621 года. Пограничный воевода называет «хохлами» людей, которых он обвиняет в «латынской» вере и враждебности России: «поганые хохлы, сатанины угодники». Но даже здесь важный нюанс: к русским, жившим в Речи Посполитой, такие слова не относили. Там считалось, что русский человек может носить хохол, но только под давлением, и это не отменяет его веры. То есть дело было не в национальности, а именно в религиозной и культурной принадлежности.
Подобная логика стала возможна благодаря чёткой установке: у православного человека внешний вид — проявление внутренней правды. Борода, волосы, одежда — всё это символ идентичности. И хотя на практике множество казаков сами носили чубы, брили головы и следовали польской военной моде, для них это не считалось изменой. Они жили на границе миров, свободнее относились к внешним нормам и видели в этом не предательство, а удобство и привычку.
Когда пыль войны улеглась, смысл постепенно поменялся. После Смоленской войны термин «хохол» сместился в сторону жителей украинских земель Речи Посполитой, но чаще звучал как «хохлач». Источники того времени упоминают «литовские земли хохлачи» или «хохлач есыры». Уже в 1644 году слово применяется к запорожским казакам — в письме донских казаков в Москву. Таким образом, всего за два-три десятилетия лексика прошла путь от обозначения «латинянина» до привычного прозвища людей, которые носили казачий чуб.
К середине XVII века носителей «хохла» перестали считать «погаными» чужаками. Казаки, несмотря на свою суровую независимость и особый уклад, воспринимались в Москве как часть близкого культурного круга. Чуб перестал быть сигналом угрозы — и стал элементом традиции.
Вывод
Слово «хохол» родилось не как этническая насмешка, а как визуальное обозначение «другой веры» в эпоху, когда внешний вид имел почти сакральный смысл. Постепенно символ превратился в бытовое прозвище людей, которые носили традиционную казачью прическу. История показывает: смыслы живут дольше эпох, но почти всегда меняют форму. И то, что сегодня воспринимается как обидное слово, когда-то было всего лишь наблюдением за прической на бритой голове.
Было интересно? Если да, то не забудьте поставить "лайк" и подписаться на канал. Это поможет алгоритмам Дзена поднять эту публикацию повыше, чтобы еще больше людей могли ознакомиться с этой важной историей.
Спасибо за внимание, и до новых встреч!