Годовщина. Двадцать лет. Круглая, стальная, как наручники.
Я сидела в красном. В том самом красном платье, которое видела на витрине полгода назад. Цена кусалась — как собака, охраняющая вход в мою прежнюю, бесшабашную жизнь. Я купила его. Купила тайком, спрятав чек и надеясь, что муж, Петр, увидит, как оно сверкает на мне, как я сама сверкаю. Увидит, как сильно я хочу, чтобы в этот вечер мы были только мы. Не родители, не коллеги по работе, а просто двое, у которых когда-то было сердцебиение в такт.
Я накрыла стол — белая скатерть, серебро, свечи, — не хуже, чем в ресторане, где он обедает с партнерами. Надела платье, сделала прическу, которая держалась, кажется, только на чистом упрямстве. Я была идеальна. Для кого? Вопрос, как гвоздь, прибивал меня к стулу.
Петр пришел ровно в восемь. Бросил ключи на тумбу, не глядя, даже не обнял, на ходу отмахиваясь от нашего пса.
— Ужинать будем? Я голоден, как черт. Срочный проект, мать его, а у меня дедлайн горит. — Он уже стоял у холодильника, доставая вчерашние котлеты.
— Петя, — голос мой дрогнул, и это было самое ужасное. Я не должна была дрогнуть. — Мы договаривались. Годовщина.
Он поднял взгляд. Наконец-то. Но не на мое платье, не на сияющий стол. Он смотрел на котлеты в своей руке.
— Что? А, да. Я помню. Но какая, к черту, разница? Мы же не восемнадцатилетние. Мы семья, Диан. Расслабься. — И он исчез в кабинете. Хлопок двери. Все. Двадцать лет в одном хлопке.
Котлеты. Я была достойна вчерашних котлет, которые даже не грелись ради меня. А красное платье? Оно было просто яркой тряпкой, невидимой для того, кто должен был увидеть в нем меня.
Я пошла на кухню. Взяла праздничный торт, который готовила два дня, и отрезала крошечный ломтик. Села обратно за стол. Зажгла свечи. Взяла вилку. Звонок. Его мобильный.
— Да, Васенька, да. Что? Ну, минут через двадцать, я же сказал, дедлайн, блин! Я уже поел. Да-да, у жены.
Торт? Какой торт? Торт. Двадцать лет. Годовщина. Дедлайн.
Я смотрела на огонь свечей, и вдруг этот огонь показался мне искусственным. Как и весь наш брак. Свеча, которую я зажигаю в одиночестве, для человека, который даже не помнит, что этот вечер — наш. А что, если я сейчас встану, возьму паспорт и уеду? Просто так. Без скандала, без записки. Без котлет. Просто в этом платье.
В моей голове зазвучала фраза Петра, которую он бросил мне месяц назад, когда я заикнулась о курсах керамики: «Куда ты собралась в свои годы? Это же смешно. Сиди дома, не позорься».
Смешно. Мой страх и моя боль показались мне СМЕШНЫМИ. А знаете, что действительно смешно? То, что я до сих пор сидела здесь. В красном. С тортом. И ждала, когда меня заметят.
Я резко встала. Красное платье не помялось. Оно будто ждало этого движения. Я погасила свечи. Вилка упала. Звук был громче хлопка его двери.
Подошла к шкафу, достала свою старую спортивную сумку — ту, с которой ездила на Карпаты, до замужества, — и начала бросать туда первое попавшееся. Свитер, джинсы, немного наличных, паспорт. А красное платье... его я даже не сняла.
Я вышла из дома, не попрощавшись. Дверь закрылась тихо, без хлопка. В ночи, освещенной тусклым фонарем, я, Диана Раневская, сорока двух лет, в вечернем алом платье и со спортивной сумкой на плече, шла по улице туда, куда СОБРАЛАСЬ В СВОИ ГОДЫ.
Я села в первое же такси.
— Куда едем? — спросил водитель.
— На вокзал. Мне нужен билет... туда, куда всегда мечтала. Поскорее!
Я стояла на перроне, мокрая от ночного дождя. На вокзале я поняла, что уехать «туда, куда мечтала» — это значит никуда. Мечта была абстрактной, не проработанной, как эскиз. И куда я поеду в этом платье и с 25 тысячами в кармане? На Мальдивы? Смешно.
Я взяла билет до станции «Старые Ели». Нашей с бабушкой дачи. Единственное место, где Петр меня точно не искал бы. Он терпеть не мог этот «провинциальный хлам», и был уверен, что я туда и носа не суну.
Путь был долгим, тряским. Я сидела в пустом вагоне, чувствуя себя клоуном в цирке, который сгорел. Красное платье теперь выглядело не дерзко, а жалко.
Дверь дачного домика поддалась с пронзительным скрипом, будто стонала от боли. Внутри — темнота, пыль, паутина. И запах. Запах моего детства, смешанный с запахом свободы.
Я нашла спички, зажгла керосиновую лампу. Красное платье тут же стало оранжевым. Я скинула его на старую тахту. Все, Диана. Теперь ты просто женщина в растянутых джинсах и свитере.
Воды не было, света не было. Была только тишина. Такая оглушительная, что я слышала, как бьется мое сердце — впервые не от страха или обиды, а просто так. Бьется, чтобы жить.
На следующий день, разбирая хлам на чердаке, я наткнулась на деревянный сундук. Бабушкин. А в нем — стопка тетрадей. Ее дневники.
Я села на скрипучий пол и открыла первую, пахнущую валерьянкой и сухими травами. «1978 год. Сбежала. Устала от его вечного: “Куда ты собралась? Сиди дома!” Села на электричку, взяла только швейную машинку и полпачки папирос. Еду к тете Вере. Буду шить. Хватит быть бесплатным приложением к его зарплате».
Швейная машинка. Вот оно. В тот момент, когда я, Диана, сидела в старом свитере, читая исповедь своей бабушки, я поняла, что круг замкнулся. Мои двадцать лет "служения" — это почти то же самое, что ее сорок лет "долга". Она сбежала на электричке, и я, в общем-то, тоже. И суть та же: обесценивание.
В самом низу, под ворохом писем, лежал большой, скрученный в рулон лист бумаги. Развернула. Это был ПЛАН. Схематичный, нарисованный от руки, но гениальный: «Мой Дом Творчества — Керамика, Кофе, Книги». Бабушка мечтала открыть не ателье, а целое пространство. Но не успела.
Я смотрела на этот план. На ее росчерк. И внезапно поняла, почему я тогда заикалась про курсы керамики! Это не моя прихоть. Это генетическая память о нереализованной мечте!
В тот же день я поехала в ближайшую деревню. За полцены купила старую печку-буржуйку. Продала бабушкины бусы на блошином рынке. Купила провода и починила свет. В доме, который Петр называл хламом, Диана начала строить свою крепость.
Осознание пришло не в виде слез или истерики, а в виде ЧЕТКОГО ПЛАНА.
- Найти средства.
- Продать то, что Петр считает ценным (например, его ненужную удочку).
- Перестать бояться.
Я посмотрела на себя в пыльное зеркало. На лице — грязь, на голове — воронье гнездо. Но в глазах — одержимость. Я больше не ждала. Я СОЗДАВАЛА.
На следующее утро раздался звонок. Петр.
— Диана! Ты где? Ты что, совсем ошалела? Что за глупости? — Его голос был полон не беспокойства, а раздражения. Я была его собственностью, которая вдруг сбежала.
— Я там, куда давно собиралась. В своих годах, Петя. И знаешь что? Мне здесь не смешно.
Я нажала отбой. И тут же взяла в руки бабушкин план. Дача, которая должна была стать моим убежищем, теперь стала ШТАБОМ.
***
Прошла неделя. Неделя без Петра, без дедлайнов, без котлет. Я жила на даче. Вода, конечно, была только в ведре, а еда — самая простая. Но я ДЫШАЛА. Я звонила знакомым из художественной школы, рисовала первые чертежи печей для обжига и, главное, написала список всего, что держало меня в клетке.
И тут Петр заявился. На своем блестящем джипе, полном негодования и чувства собственной правоты. Он не приехал мириться. Он приехал забрать свое.
— Диана, что это за цирк?! Ты на кого похожа? Вернись домой, не позорь меня перед партнерами! — Он орал прямо на пороге, едва протискиваясь в дверь, которая казалась слишком маленькой для его важности.
Я встретила его не в красном платье, а в старом, выцветшем халате. Но в глазах у меня была сталь, которой он никогда не видел.
— Петя, здравствуй. Цирк уже закрыт. Билеты проданы. — Я была спокойна. Это его вывело из себя еще больше.
— Ты что, совсем свихнулась? Где деньги? Я видел, что ты сняла со счета! Это же на ремонт!
— Эти деньги были на мой ремонт, Петя. Ремонт души. А теперь слушай.
Я вышла во двор. Рядом с джипом лежала куча хлама, которую я насобирала по дому: три его совершенно одинаковых, но дорогих удочки (которые он использовал раз в год), его новенький, ненужный гаджет для контроля давления в шинах, его коллекция бессмысленных галстуков и, о да, та самая статуэтка «Волк-бизнесмен», которую я ненавидела.
— Видишь? — Я указала на кучу. — Это все — твои КОСТЫЛИ. То, что ты покупал, чтобы чувствовать себя значимым, пока я обслуживала твой быт. И знаешь что? Я решила устроить аукцион.
Два соседа, баба Дуня и мужичок Гриша, которые помогали мне с ремонтом, уже стояли, заинтересованные. Они привыкли, что тут тишь да гладь. А тут — драма!
— Лот номер один! — Я взяла статуэтку. — Волк-бизнесмен. Символ пустой, ненасытной жизни. Отдам за 50. Деньги пойдут на Дом Творчества!
Петр остолбенел. Его лицо из красного стало багровым.
— Диана! Ты что творишь?! Это МОИ вещи!
— Твои? Ты за них боролся? Или ты боролся за меня? Двадцать лет ты боролся за удочки и бизнес. За меня ты боролся только когда я стояла у плиты.
Гриша, посмеиваясь, купил удочку за 300. Баба Дуня с удовольствием забрала галстуки, чтобы «подвязать помидоры». Моя самооценка росла с каждой проданной вещью. Это было не просто продажа. Это было избавление.
Петр стоял, сжав кулаки, лишенный главного — КОНТРОЛЯ. Он мог орать, но не мог остановить. Потому что впервые в жизни я действовала не как его жена, а как Диана Раневская.
Я подошла к нему вплотную.
— Помнишь, ты спросил: «Куда ты собралась в свои годы?» Я собралась ЖИТЬ. В этих годах. И в этом месте. Ты мне больше не нужен. Ты не ценен. Твои вещи — тоже.
Я протянула ему бумаги. Заявление о расторжении брака и исковое заявление, которые я составила, связавшись с юристом через интернет.
— Вот. Твои бумаги. И вот тебе твой ключ. Больше не приезжай. И не звони.
— Но... но ведь мы же... семья! — Он заикался.
— Семья? Семья — это там, где тебя ценят. А ты ценил меня меньше, чем этот кусок пластмассы. Аукцион окончен, Петя. Прощай.
Я закрыла дверь перед его лицом. Громко. Как хлопок двери в конце самого лучшего фильма.
Собранных денег было немного, но достаточно, чтобы зарегистрировать мое новое дело и купить первую печь для обжига. Я села на пол, уставшая, но счастливая. Впервые за двадцать лет.
Я поняла, что граница — это не просто слово, которое ты кричишь в истерике. Граница — это действие. И самая большая наша женская ошибка в том, что мы позволяем своей мечте запылиться, пока оберегаем чью-то чужую. Я потеряла себя, служа идеалу, которого не существовало. Но я нашла себя, когда разрешила себе выбрать. Выбрать не идеальный брак, а грязную дачу, пахнущую пылью и свободой.
Никогда, слышите? НИКОГДА не позволяйте, чтобы цена вашей мечты была равна цене чьих-то ненужных носков или удочек. И если кто-то спрашивает: Куда ты собралась в свои годы? Отвечайте: Туда, где мне ХОРОШО.