— Ты вообще соображаешь, что говоришь?! — Виктория с силой захлопнула дверцу кухонного шкафа так, что стаканы внутри звякнули. — Опять я виновата, что тебе премию урезали?!
Егор стоял возле батареи, прислонившись плечом к ободранной стене. На нём был тот же пуховик, в котором он уходил утром; он даже не снял его, будто пришёл не домой, а в чужую квартиру. Он пару секунд просто молчал, выдыхал тяжело, едва заметно царапая ногтем замок молнии.
— А кто? — резко ответил он. — Я прихожу вечером, а у нас ужин из пакетиков и кипятка. Ты вообще стараешься? Или думаешь, я тут ради развлечения горбачуюсь?
— Ужин из того, что можно себе позволить, — Виктория подняла кастрюлю с плиты, и горячий пар ударил в лицо. — Цены сейчас скачут. Декабрь, всё дорожает, ты сам это знаешь.
Егор только фыркнул.
— Знаю, — сказал он, поднимая голос. — Но дома хотя бы можно рассчитывать на нормальную еду. А не вот это вот.
Он ткнул пальцем в холодный стол, на котором лежал пакет с вермишелью.
Виктория почувствовала, как что-то внутри неё лопнуло. За последние месяцы подобные разговоры стали настолько привычными, что казались рутиной: утро — работа, вечер — взаимные претензии. И всё — из-за денег. Или не только из-за денег. Из-за того, что они давно перестали быть командой.
— Если тебе настолько всё не нравится, — сказала она спокойно, хотя внутри всё колотилось, — ты можешь сам что-то приготовить. Или хотя бы купить. Ты проходишь мимо магазина каждый день.
— Я прихожу уставший! — выкрикнул он. — Мне ещё кастрюлями трясти, что ли? Я мужчина или кто?
— А я что, лежу целыми днями? — Виктория поставила кастрюлю в раковину. — Я тоже работаю. Я тоже устаю. Но почему-то виновата всегда только я.
Егор отвернулся к окну. На улице свисали обледенелые ветки, фонари отражались в лужах, которые никак не могли замёрзнуть — то оттепель, то мороз. Двор в декабре выглядел серым, мокрым, усталым. Почти как их отношения.
Он молчал, и это молчание давило на Викторию сильнее крика.
Она до сих пор не понимала, почему всегда соглашалась идти к его матери. Каждый визит — как экзамен, который сдать невозможно. Людмила Константиновна встречала их у двери, будто давно ждала возможности высказать всё, что думает.
— Сынок, — вздыхала она, глядя на Егора, — ну что это? Ты совсем осунулся! Это же жена должна следить, чтобы мужчина ел, спал, нормально выглядел!
Виктория держала кружку с холодным чаем, прикусывала губу и молчала. Она прекрасно знала: любые слова только разозлят свекровь.
Егор сидел рядом, смотрел куда-то в угол, будто его здесь вовсе нет. Ни одного слова в защиту жены. Как будто это и правда её вина, что он устал, похудел, устал ещё больше.
— У нас денег мало, — тихо сказала Виктория, глядя в кружку. — Вы же знаете, как у нас…
— Деньги — это вопрос головы! — перебила свекровь, откинувшись в кресле. — Женщина должна уметь вести хозяйство. Я, когда была в её возрасте, мужа своего и кормить умела, и дом в порядке держала.
Виктория почувствовала, как обида поднимается к горлу. Но сказала только:
— У вас была другая жизнь.
Людмила Константиновна сверкнула глазами:
— У нас была нормальная семья. А вы, молодёжь, только ноете.
Автобус на обратном пути дрожал, окна запотели, люди стояли в мокрых куртках после дождя. Виктория смотрела на мелькающие огни улиц и чувствовала, как внутри всё стынет.
— Почему ты не сказал хотя бы одно слово? — тихо спросила она, когда автобус тронулся от остановки.
Егор пожал плечами, не отрывая взгляда от окна.
— Не хочу спорить с мамой. Ей и так тяжело.
— А мне, значит, не тяжело? — Виктория повернула голову. — Меня можно унижать, лишь бы мама была довольна?
Он ничего не ответил. Только снова уставился в окно, словно там было что-то важнее их разговора.
И этот жест — не слова, не крик, а молчание — оказался больнее всего.
Зина, тётя Виктории, всегда была для неё чем-то большим, чем просто родственницей. Наставницей, тихой опорой, человеком, который умел сказать так, что боль утихала. Она жила одна в пригороде, работала библиотекарем, всегда казалась спокойной, собранной, мудрой.
И когда в начале декабря позвонила мама и дрожащим голосом сказала, что Зина ушла, Виктория почувствовала, будто земля ушла из-под ног.
Похороны прошли будто в тумане. Сырой снег лип к обуви, люди приходили и уходили, говорили что-то правильное, но в голове у Виктории были только фразы тёти: «Береги себя. Не раздавай себя всем подряд».
Она стояла возле свежей земли и думала: «Я даже попрощаться толком не успела».
Но самое неожиданное ждало её позже — в кабинете нотариуса.
— По завещанию, — сказал мужчина в очках, слегка увеличивающих глаза, — всё имущество Зинаиды Андреевны переходит вам. Сумма — около десяти миллионов рублей.
Виктория онемела. Мама охнула. Мир стал каким-то нереальным.
Тётя всегда жила скромно. Как она могла накопить такую сумму?
Уже выйдя на улицу, почувствовав промозглый декабрьский ветер, Виктория осознала: жизнь теперь не будет прежней.
Когда она пришла домой, у Егора глаза сияли, будто ему сообщили о выигрыше в лотерею.
— Ну что? — он даже не спросил, как прошло прощание. — Сколько после всех вычетов останется?
Виктория сняла пальто, медленно, словно боялась сейчас распасться пополам от усталости.
— Девять с половиной примерно.
Егор потер ладони, улыбнулся.
— О, тогда всё отлично! Квартиру купим! Машину можно взять! И ремонт нормальный сделаем, наконец!
Он говорил быстро, восторженно, будто это его деньги, его победа, его удача.
Но чем больше он говорил, тем холоднее становилось внутри Виктории.
Он даже не упомянул тётю.
Не сказал ни слова о том, как ей тяжело.
Только деньги. Только выгода.
Когда через несколько дней в дверь позвонила его мать, Виктория уже чувствовала нутром: эта женщина пришла не просто так.
Людмила Константиновна вошла, даже не разуваясь. Села в кресло, будто сама хозяйка.
— Я слышала про наследство, — начала она. — Хорошая новость для семьи.
«Для семьи». Виктория даже не удивилась.
— Хотела уточнить, — свекровь прищурилась, — на кого оформите квартиру? На сына, конечно?
— На себя, — спокойно ответила Виктория.
Улыбка сползла с лица свекрови. Наступила мгновенная, ледяная тишина.
— Ты что, не понимаешь? — медленно произнесла она. — В семье всё должно быть общим. Муж — глава, он должен распоряжаться.
И в этот момент внутри Виктории словно щёлкнуло. Будто загорается лампа в тёмной комнате.
— А я не понимаю, почему должна отдавать то, что мне оставила тётя.
Слова свекрови превратились в крик. Оскорбления, обвинения, брызги злобы. Но Виктория не уступила.
— Мои деньги вы не получите, — сказала она ровно, глядя прямо в глаза.
Дверь хлопнула. Тишина вернулась.
Но впервые за долгое время Виктория не чувствовала себя слабой.
Вечером Егор влетел на кухню:
— Мама плакала! Ты понимаешь, что сделала?!
— А ты спросил, что она мне наговорила? — Виктория поставила кружку на стол.
Егор говорил про «уважение», про «главу семьи», о том, что квартира должна быть оформлена на него.
И в этот момент Виктория ясно увидела: он больше не рядом. Он — напротив. Он — против неё.
На следующее утро позвонил незнакомый номер.
— Виктория Андреевна, — прозвучал строгий мужской голос, — это нотариус Алексей Сергеевич. Нужно уточнить некоторые моменты по наследству. Желательно встретиться сегодня.
Виктория почувствовала тревогу. Казалось, всё уже решено.
Но она поехала.
— К нам поступило заявление, — сказал нотариус, перелистывая бумаги, — о претензиях на часть наследства. Подал ваш супруг.
Виктория медленно опустила ладони на стол, чтобы не дрожали.
— Но это же наследство… Это моё личное имущество!
— По закону — да, — кивнул нотариус. — Но ваш супруг намерен спорить. Готовьтесь к конфликту.
Квартира встретила Викторию тишиной, такой густой, что казалось — она звенит. Егор сидел на диване, будто ждал её. Перед ним стояла открытая банка пива, на столике валялись какие-то чеки, мятая упаковка от фастфуда.
Он поднял на неё глаза, тяжёлые, уставшие, но в этом взгляде было не другое — уже чужое.
— Тебе позвонили, да? — спросил он, будто заранее знал, что всё выяснилось.
— Позвонили, — Виктория поставила сумку на пол. — Объясни, зачем ты это делаешь?
Егор провёл рукой по лицу. Легко, будто сметал усталость. Но усталость не уходила.
— Потому что я твой муж, — произнёс он, стараясь говорить ровно. — А ты ведёшь себя так, будто я тебе никто. У нас семья, Вика. Деньги должны быть общими.
— Эти деньги оставила мне тётя. Мне. Ты не имеешь к ним отношения.
— Да причём тут отношения! — он вскочил. — Ты хочешь, чтобы я чувствовал себя побирушкой? Чтобы ты ходила важная с деньгами, которые мне даже потрогать нельзя?
Виктория горько усмехнулась:
— Я хочу, чтобы ты был мужчиной без чужих денег.
Его лицо перекосилось.
— То есть я не мужик, по-твоему? Потому что у меня денег меньше, чем у тебя? Замечательно. Просто замечательно.
Он прошёлся по комнате, пнул ногой коробку из-под обуви.
— Ты думаешь, суд встанет на твою сторону? Думаешь, выиграешь? Ты не понимаешь, как это работает!
Она смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни страха, ни злости. Только пустоту.
Повестка в суд пришла через неделю. Листок бумаги лежал на коврике у двери, подмок от снега, будто и сам чувствовал, что несёт неприятности.
Виктория сидела на кухне, держала этот листик, и ей казалось, что пальцы стали деревянными.
Телефон завибрировал. Мама.
— Доченька, — голос был тревожный, — держись. Не давай ему. Она всегда говорила: «Вика сможет». И она была права.
Слова мамы согрели ненадолго. Но впереди ждал суд, и Виктория знала: Егор и его мать будут бороться до последнего.
Первое заседание оказалось хуже, чем она представляла.
Судья — мужчина средних лет — говорил строго, без лишних эмоций. Рядом сидел Егор, угрюмый, хмурый. Рядом с ним — Людмила Константиновна, украшенная так, будто пришла на юбилей, а не на спор о наследстве.
— Мой сын вкладывал силы в семью, — громко вещала она, когда ей дали слово, — а эта женщина решила оставить его нищим! Она разрушает брак!
Егор кивал, будто полностью соглашался.
Виктория слушала и чувствовала, как внутри поднимается волна злости — спокойной, холодной. Она поднялась, когда судья спросил её.
— Это наследство. Личное. Я не нарушала закон. Деньги были оставлены мне, и только мне.
Голос дрожал, но слова звучали чётко.
Заседание перенесли.
И в коридоре, когда она стояла одна, чувствуя, как вибрирует телефон в сумке, к ней подошёл мужчина в сером пальто и с аккуратной стрижкой.
— Вы Виктория Андреевна? — улыбнулся он слегка. — Константин Платонович, адвокат. Видел ваше дело. Вам будет непросто одной.
Она смотрела на него, не понимая, как реагировать.
— Я не прошу ответа сейчас, — добавил он. — Просто подумайте. Ваш супруг уже нанял себе юриста. И, по моим наблюдениям, этот человек будет давить.
Он протянул визитку. Плотная бумага, чёткий шрифт. Лаконично.
Виктория взяла.
И впервые за долгое время почувствовала, что у неё есть выбор.
Вечером Егор вернулся домой злой, пахнущий алкоголем.
Он хлопнул дверью так, что по стенам пробежала дрожь.
— Ну что, понравилось? — закричал он. — Ты решила выставить меня идиотом перед судом?! Ты что там изображала?!
— Я говорила правду, — ответила Виктория.
— Правду?! — он подскочил к ней почти вплотную. — Правду?.. Ты без меня пропадёшь! Поняла?! Ты ничего одна не можешь!
Но Виктория впервые не отступила.
— Я уже справляюсь, — сказала она тихо. — И без тебя тоже справлюсь.
Он ударил кулаком по столу так, что чашка подскочила.
— Ты сама всё разрушила! Сама!
И ушёл на балкон, хлопнув дверью.
Через несколько дней она встретилась с Константином. Они сидели в небольшом кафе неподалёку от суда. За окном валил мокрый снег, машины медленно ползли по дороге, оставляя грязные разводы.
— Ваш муж пытается зацепиться за любые мелочи, — говорил Константин, аккуратно раскладывая документы. — Но закон однозначен: наследство не делится. Они могут играть на эмоциях, пытаться давить. Но мы всё отбиваем.
«Мы». Слово прозвучало неожиданно приятно.
— Но вам нужно быть готовой, — продолжил он. — Это дело не закончится быстро. Они будут тянуть время. Они уже начали.
Виктория кивнула. Она чувствовала: рядом с этим человеком ей хоть немного спокойнее.
Следующее заседание стало почти фарсом.
Людмила Константиновна принесла ворох чеков, фотографий, каких-то распечаток.
— Вот! — выкрикивала она. — Это продукты! Это ремонт в ванной! Всё делалось на общие деньги! Значит, и наследство — общее!
Судья поправил очки:
— Чеки двухлетней давности не имеют отношения к наследству.
— Имеют! — настаивала свекровь. — У них семья! Всё связано!
Константин оставался спокойным:
— Уважаемый суд, мы просим не допускать эмоционального давления и рассматривать исключительно закон.
Виктория сидела и смотрела на Егора. Он выглядел словно потерявшимся, но не отступал.
После заседания он догнал её в коридоре, будто ждал момента.
— Думаешь, если выиграешь — победишь? — прошипел он. — Да кому ты вообще нужна? Без меня ты никто.
Виктория впервые посмотрела на него с абсолютной ясностью.
— Это тебе хотелось бы, чтобы так было. Но ты ошибаешься.
Он замолчал. Так, будто получил пощёчину.
Декабрь подходил к концу. На улице то лил дождь, то валил снег. Люди ходили в спешке, готовились к праздникам, тащили пакеты, наряжали витрины. А Виктория жила будто вне этого всего — в мире судов, криков, претензий.
В один из вечеров, когда она поднималась по лестнице, сосед с пятого этажа, Саша, остановил её.
— Виктория, — сказал он тихо, глядя по сторонам, — будь осторожна. Я тут видел Егора возле подъезда. Он как будто с кем-то ругался, обсуждал тебя. Я не всё слышал, но… мне не понравилось.
Виктория почувствовала, как ноги становятся ватными.
— Спасибо, — выдохнула она.
Сосед кивнул и ушёл.
Этой ночью она почти не спала. Лежала в темноте, слушала, как ветер гоняет по подоконнику мелкие кусочки льда. И впервые за эти недели почувствовала не злость, не пустоту — страх.
Звонок в дверь раздался поздно вечером, когда она уже собиралась лечь.
Она вздрогнула. Посмотрела в глазок. Сердце ухнуло вниз.
Егор.
— Открой! — он стучал кулаком. — Вика! Я хочу поговорить!
— Уходи, Егор, — сказала она сквозь дверь.
— Ты не имеешь права меня выгонять! Я твой муж! Открой!
Он бил по двери всё сильнее.
Виктория стояла, сжимая телефон. В груди жёг страх, но поверх него росло что-то другое — решимость.
Она медленно набрала «112».
Через пятнадцать минут наряд полиции поднялся по лестнице. Егор кричал, что это его дом тоже, что она всё разрушила, что он имеет право.
Его увели под руки.
Виктория закрыла дверь, облокотилась на неё лбом и выдохнула. Впервые за долгое время ей стало чуть легче.
Но она понимала: это не конец. Это только начало.
Через пару дней к ней пришла свекровь. Без стука. Без звонка. Будто она всё ещё была частью этой квартиры.
— Ты довольна? — её голос был холодным, резким. — Мой сын теперь на учёте! Ты хотела этого?!
— Он приходил пьяный и ломился в дверь, — Виктория встала прямо. — Я защищала себя.
— Свою жадность ты защищала! — свекровь шагнула ближе. — Ты разрушила семью! Ты довела его!
— Нет, — Виктория впервые позволила себе смотреть на неё сверху вниз. — Он довёл себя сам.
Людмила Константиновна сжала губы, будто хотела плюнуть ей в лицо. Но развернулась и ушла.
И Виктория поняла: теперь она совсем одна. Иначе и не будет.
Вскоре пришла новая бумага из суда. Егор подал ещё одно заявление — теперь требовал «компенсацию за моральный ущерб».
Виктория взяла документ, села за стол. Руки дрожали.
Константин смотрел на неё внимательно, когда она принесла бумагу на консультацию.
— Это попытка давления, — сказал он ровно. — Но проигрыш им обеспечен. Хотя морально вам станет тяжелее.
Он поднял глаза.
— Но вы сильная. Я это вижу.
Эти слова впервые за многие месяцы задели Викторию — не болью, а странным, тихим теплом.
В конце декабря она приняла решение: уйдёт из этой квартиры. Купит жильё в другом районе, подальше от Егора и его матери. Начнёт жизнь с нуля.
Константин помог с оформлением. Он всё чаще появлялся рядом — спокойно, без нажима, будто был не только адвокатом, но и человеком, который поддерживал именно её, а не только дело.
Переезд дался тяжело: коробки, документы, ключи, переносы счетчиков. Но когда она вошла в новую квартиру — светлую, чистую, с большим окном — ей показалось, что она впервые вдохнула настоящий воздух.
Она поставила на подоконник фотографию тёти Зины. Посмотрела на неё и тихо сказала:
— Спасибо.
Но даже здесь прошлое не отпускало.
Соседка по новому дому как-то вечером сказала:
— А вы знаете, какой-то мужчина заходил, спрашивал вас. Я сказала, что вы ещё не переехали полностью.
И внутри Виктории всё сжалось.
— Как он выглядел? — спросила она тихо.
— Высокий, в тёмной куртке… нерусый… нервный какой-то.
Это был Егор. Она знала.
Она долго сидела на кухне, глядя на обои. И понимала: просто убежать — не получится.
Нужно решать.
Суд должен был вынести окончательное решение в январе. Константин сказал:
— Они попытаются устроить последнее давление. Готовьтесь.
Виктория кивнула. Она уже знала — они будут бороться до конца.
И в день заседания свекровь подошла к ней прямо в коридоре суда.
— Послушай, — прошипела она. — Оформи половину на сына — и всё закончится. Ты же не хочешь войны? Давай по-хорошему.
Виктория посмотрела на неё спокойно.
— Нет.
— Ты ещё пожалеешь.
Но угрозы больше не пугали.
Она вошла в зал и села. Держалась за подлокотник. Чувствовала, как бьётся сердце. Но голос — когда судья огласил решение — остался твёрдым.
Иск отклонён.
Егор вскочил, крикнул что-то непонятное. Свекровь театрально застонала. Но всё это тонуло в шуме.
Виктория сидела спокойно.
Она выжила. Она победила. Но понимала — последствия ещё впереди.
И самое трудное — тоже.
После суда Виктория вышла на улицу и остановилась прямо у ступенек. Снег падал крупными хлопьями, медленно, ровно, как будто мир хотел дать ей минуту передышки после месяцев напряжения.
Но она знала — тишина обманчива. Егор так просто не исчезнет.
Константин догнал её уже у ворот суда.
— Вы хорошо держались, — сказал он тихо.
Виктория кивнула. Горло сжало, будто она давно не делала глубокого вдоха.
— Спасибо вам… за всё.
Он слегка улыбнулся — совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы в груди Виктории стало теплее.
— Помощь продолжает действовать, если она нужна, — ответил он.
Эта фраза осталась висеть в воздухе — значимая, спокойная, нежная.
Дни тянулись медленно, но уже по-другому. В новой квартире не было ни поднятых голосов, ни скандалов, ни чужих шагов, которые раньше заставляли Викторию вздрагивать. Она распаковала коробки, купила себе плед, поставила чайник — маленькие вещи, но каждая из них добавляла ощущение: здесь моя жизнь начинается заново.
Но Егор всё равно маячил в тени.
Телефон иногда показывал попытки звонков — «Неизвестный номер». Она не брала. На почту пару раз приходили странные письма — без обратного адреса, с намёками, что «всё ещё решаемо».
Однажды вечером, когда Виктория возвращалась из магазина, она уловила движение рядом с подъездом: тёмная фигура, быстро скрывшаяся за углом. Она замедлила шаг, но не остановилась. Держала сумку крепче. Вошла в дверь и, поднявшись в квартиру, долго не шевелилась, пока сердце не перестало колотиться.
Виктория понимала: он следит.
Но у неё больше не было ни страха, ни желания скрываться. Была только твёрдость.
Новый год она встретила одна. Не потому, что не было кого позвать; просто она хотела тишины. Хотела закрыть прошлое в старом году и войти в новый — чистой. Она открыла шампанское, включила ёлочные огоньки и впервые за долгое время почувствовала что-то похожее на радость.
Почти в полночь пришло сообщение.
«Ты думаешь, что победила. Но ты ошибаешься»
Без подписи. Но и не нужно.
Она стерла сообщение и выключила телефон.
После праздников начались рабочие будни, встречи с Константином по юридическим мелочам — нужно было оформить часть документов, закрыть счета, переоформить имущество. Он всё так же был спокоен, внимателен, не переходил границ. Виктория иногда ловила себя на том, что ждёт этих встреч. Разговаривая с ним, она словно возвращала себе утраченное ощущение безопасности.
В один из таких дней, когда они выходили из нотариальной конторы, рядом резко хлопнула дверца машины. Виктория вздрогнула — и увидела Егора.
Он стоял, опершись о автомобиль. Лицо осунувшееся, глаза красные, щёки небритые. Но взгляд — острый, колючий.
— Что, уже нашла себе адвокатишку вместо мужа? — процедил он, двигаясь к ним.
Константин машинально шагнул между ними.
— Егор, — сказал он спокойно, — вам лучше уйти.
— Не ты мне указывай! — выкрикнул тот и попытался пройти вперёд.
Виктория сделала шаг назад. Её руки задрожали, но голос оказался удивительно твёрдым:
— Ты мешаешь мне жить. Перестань.
— Это я мешаю?! — Егор чуть не рассмеялся — коротко, дергано. — Ты разрушила всё, Вика! Ты отняла у меня всё, что могла! Даже мать из-за тебя со мной не разговаривает!
— Ты сам всё разрушил, — ответила она.
Он замер, словно слова ударили ногой.
— Ты ещё пожалеешь, — прошипел он. — Ты не понимаешь, что натворила.
Он резко развернулся и ушёл, с силой хлопнув дверцей машины.
Константин стоял рядом, напряжённый, аккуратно коснулся её локтя:
— С вами всё в порядке?
Виктория глубоко вдохнула.
— Теперь — да.
Но в ту ночь она долго не могла заснуть. Слова Егора эхом отдавались в голове. Не от страха — от осознания: он не уйдёт сам.
Через неделю пришло уведомление — Егор снова подал жалобу, теперь пытаясь оспорить решение суда. Юридически — смешно. Но ему было важно не закон, а контроль.
Константин пришёл к ней домой с документами. Они сидели за её маленьким кухонным столом, рядом парил чайник, и Виктория впервые позволила себе немного расслабиться.
— Виктория, — сказал он тихо, — я хотел бы спросить… Вы уверены, что не хотите подать встречное заявление? На угрозы, преследование… У вас есть основания.
Она смотрела на него, на его серьёзный, честный взгляд. И впервые подумала: Рядом со мной стоит человек, который видит во мне не жертву, а взрослого, сильного человека.
— Я подам, — сказала она после короткой паузы. — Хватит позволять ему жить моей жизнью.
Константин кивнул. И на секунду ей показалось, что между ними возникло что-то большее, чем юридическая связь.
Но он не перешёл границ. И она не стала.
Пока.
Полиция приняла заявление. Бюрократически, сухо. Но это было важно — официальная точка.
После этого всё изменилось.
Егор перестал появляться возле дома. Исчезли звонки. Не было сообщений. Даже свекровь не писала больше угроз.
Наступила тишина — настоящая, глубокая. Та, что приносит облегчение.
Март стал для Виктории новым началом. Она сменила работу — перешла в более крупную компанию. Познакомилась с соседями. Поставила на подоконник первые весенние цветы. И перестала ждать, что дверь вдруг распахнётся от чьего-то крика.
Однажды вечером она возвращалась домой с работы и увидела вдоль дороги у дома Константина — он приехал позже, чем обычно.
Он заметил её, улыбнулся лёгко.
— Можно проводить? — спросил он.
— Можно, — ответила она.
Они шли медленно, снег под ногами таял, превращаясь в мокрые нити воды. Молчали. Но молчание было лёгким.
Когда они дошли до её подъезда, Виктория остановилась.
— Знаете, — сказала она тихо, — я всё думала: когда всё закончится, я, наверное, не смогу общаться ни с кем из этого периода. Слишком много боли связано. Но вы оказались исключением.
Он чуть опустил голову, будто скрывая улыбку.
— А мне показалось, — произнёс он мягко, — что мы начали общаться не из-за дела. А параллельно.
Она почувствовала, как внутри что-то тепло сжалось. Слишком долго она избегала любых чувств. Слишком долго верила, что не имеет на них права.
— Я бы… — она запнулась, — я бы хотела попробовать жить дальше. Не оглядываться. Не бояться.
— Тогда позвольте и мне идти рядом, — тихо сказал Константин.
И взял её за руку.
Легко, будто спрашивал разрешение.
Виктория не отняла. И впервые за много месяцев почувствовала: жизнь возвращается.
Весна пришла быстро. Суд окончательно закрыл дело. Жалоба Егора была признана необоснованной. На этом юридически всё завершилось.
Виктория не знала, где теперь Егор. Знала только одно — он больше не может разрушать её жизнь. Закон стоял на её стороне. И рядом шёл человек, которому она позволила быть частью её новой реальности.
Однажды вечером, когда они гуляли по набережной, Константин остановился, посмотрел на неё внимательно — так, будто видел насквозь.
— Вы изменились, — сказал он.
— В лучшую сторону? — улыбнулась она.
— В свою, — ответил он.
И Виктория поняла: да. Она наконец стала собой.
Конец.