Лиссабон, Кафедральный собор, ноябрь 1495 года
В переполненном соборе было тесно и душно. Сквозь высокие витражные окна проникал дневной свет, ложась на морщинистые каменные лики святых и на расшитые золотом ризы высшего духовенства, собравшегося у алтаря. Весь цвет Португалии и посланцы христианских дворов Европы теснились под сводами, представляя собой живое полотно из бархата, парчи и блеска драгоценностей и наград.
Дон Афонсу ди Алмейда стоял в первом ряду знати, его осанка, отточенная годами при дворе, была безупречна. Рядом с ним, стараясь скрыть волнение, замер его сын, Диогу. Юноша впитывал каждую деталь, понимая, что становится свидетелем истории. Он видел, как под перезвон колоколов и пение хора процессия, возглавляемая примасом¹ Португалии, двинулась к алтарю. В центре неё, под балдахином², шествовал Мануэл. Его лицо, ещё не утратившее юношеской мягкости, было торжественно и бледно от осознания момента.
Церемония текла с неспешной, почти вневременной торжественностью. Звучали латинские псалмы, вознося молитвы о ниспослании мудрости новому помазаннику. Диогу заметил в группе высших прелатов отца Эштевана. Инквизитор стоял чуть поодаль, его аскетичное лицо было обращено к алтарю, но острый, внимательный взгляд, казалось, фиксировал каждого присутствующего, взвешивая и оценивая.
Наступила кульминация. Примас возложил на голову Мануэла тяжёлую корону предков, её золото и сапфиры сияли при свете сотен свечей. Раздались оглушительные возгласы:
— Vivat Rex! Vivat Rex Emmanuel! Да здравствует король! Да здравствует король Мануэл!
Гул сотен голосов покатился под сводами, и Диогу почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В этот миг он увидел не просто юношу, своего бывшего товарища по придворным забавам, а живую идею — воплощение государства. Вслед за короной примас вручил ему скипетр — символ правосудия, и державу — знак власти над страной. Каждый жест был наполнен многовековым смыслом, отлитым в безупречный ритуал.
И тут взгляд Диогу встретился с взглядом отца. Старый дворянин едва заметно кивнул, и в этом кивке было всё: напоминание об их разговоре, о данных обещаниях и о том, что игра начинается именно сейчас, на его глазах. Пока король приносил клятву защищать веру и свой народ, Диогу мысленно примерял эту новую реальность к судьбе Сесиль. Мануэл Счастливый… Смогут ли они обратить это счастливое предзнаменование в её пользу?
Церемония подходила к концу. Король, теперь уже облечённый всей полнотой сакральной и земной власти, поднялся с трона, чтобы принять первые поздравления. Придворные и дипломаты засуетились, готовясь к следующему акту великого спектакля — светским приёмам и интригам, которые начнутся сразу за порогом собора. Отец Эштеван, с вежливой и холодной улыбкой, уже направлялся к группе иностранных послов, его миссия по укреплению позиций Церкви при новом дворе не терпела отлагательств. Для каждого в этом зале коронация была не конечной точкой, а лишь началом новых битв.
*****
Дверь её старой камеры отворилась без привычного грохота, и на пороге возник не тюремщик, а пожилой монах в поношенной, но чистой рясе. В руках он держал небольшой сверток и глиняный кувшин.
— Дитя моё, — его голос был тихим и хриплым, но в нём не было угрозы. — Собирай свои пожитки. Тебя переводят в другое помещение.
Сесиль, привыкшая уже к мысли, что её следующим пристанищем станет костёр, с изумлением подняла глаза. «Пожитки» — казались насмешкой. У неё не было ничего, кроме платья на теле и тонкого, казенного одеяла.
— У меня… ничего нет, — прошептала она.
— Что ж, тем лучше, — монах мягко кивнул. — Идём.
Он повёл её не вниз, к ужасной пыточной, а наверх, по каменной лестнице, которая, казалось, вела к свету. С каждым шагом давящая сырость подземелья отступала, уступая место прохладному, сухому воздуху. Наконец они остановились у деревянной двери с решётчатым окошком. Монах вставил ключ в хорошо смазанный замок, и та открылась беззвучно.
Камера, в которую они вошли, была небольшой, но в ней было настоящее окно под самым потолком, забранное частой кованой решёткой, пропускающее дневной свет. В углу стояла деревянная кровать с тонким матрасом, набитым соломой, и лежало грубое, но чистое шерстяное одеяло. У стены стояла небольшая скамья. Для Сесиль, познавшей каменную лежанку и охапку соломы, это помещение казалось настоящей роскошью.
— Здесь ты будешь пребывать, — сказал монах, ставя на скамью кувшин с водой и развязывая сверток. В нём оказалась краюха чёрного хлеба, кусок сыра и сушеные фрукты. — Пищу будут приносить дважды в день. А это… — он достал из-за пазухи небольшую книгу в потёртом кожаном переплёте, — «О подражании Христу» Фомы Кемпийского³. Для утешения и укрепления духа.
Сесиль с благоговением взяла книгу. Прикосновение к страницам, запах пергамента и чернил вызвали у неё слёзы на глаза. Это была первая ниточка, связывающая её с миром за стенами, миром разума и души.
— Благодарю вас, отец, — дрогнувшим голосом сказала она. — Эта милость… от кого она?
Монах, поправлявший фитиль в масляной лампе, висевшей на стене, на мгновение замер. Он обернулся и посмотрел на неё внимательно.
— Церковь милосердна к тем, кто не ожесточил своего сердца, — произнёс он, соблюдая формальность. Затем он сделал шаг ближе, и его голос понизился до едва слышного шепота, предназначенного только для её ушей. — Но бывает, что её слуги смягчаются по милости Провидения. И друзей, чьи сердца горят тревогой за тебя. Они шлют тебе свой самый горячий привет и просят не падать духом.
Сердце Сесиль застучало. Друзья. Мессир Пьер? Мадам Изабо?.. Сеньор Диогу?
— Они… они в безопасности? — выдохнула она, боясь поверить.
— Молись, дитя, — строго сказал монах, снова отходя и возвращаясь к роли благочестивого стража. — Молись и читай. В этих стенах нет лучшего спутника чем смиренное сердце и вера, подкреплённая знанием. — Он снова посмотрел на неё, и в его глазах мелькнуло что-то человеческое, утешительное. — Надейся. Иногда бури утихают так же внезапно, как и начинаются.
С этими словами он вышел, и дверь за ним тихо закрылась. Сесиль осталась одна. Но теперь одиночество её не было беспросветным. Она прижала к груди книгу, ощущая её твёрдый переплёт. Она смотрела на луч света, падающий из окна на каменный пол. Это были знаки свыше. Кто-то там, на свободе, боролся за неё. Кто-то, обладающий достаточным влиянием, чтобы смягчить её участь. И пока эта борьба идёт, она не имела права сдаваться. Она опустилась на колени перед скамьёй, открыла книгу и начала шептать слова молитвы — первой осмысленной молитвы надежды за долгие недели заключения.
*****
Кабинет смотрителя королевских лесных складов Хуана Фернандеса де Обидуша напоминал его владельца – неброский, с низкими потолками, в котором все было продумано до мелочей. На столе аккуратные стопки ведомостей, на стенах – схемы и карты лесных угодий Алентежу. Сам де Обидуш, человек лет пятидесяти с усталым, озабоченным лицом, поднялся навстречу нежданному гостю.
— Сеньор Диогу! Какая неожиданная честь, — он произнёс это с подобострастием, в котором сквозила лёгкая тревога. Визит отпрыска одного из самых влиятельных домов королевства сулил либо большую выгоду, либо большие неприятности.
— Сеньор де Обидуш, — Диогу легко кивнул, снимая перчатки и окидывая взглядом кабинет. — Не стану отнимать у вас много времени. Мой отец ознакомился с вашим последним докладом. Положение с лесом, как я понимаю, и впрямь близко к катастрофическому.
— Увы, сеньор, вы правы, — смотритель вздохнул, указывая гостю на деревянную кафедру. — Без срочных поставок из-за рубежа верфи встанут. А новые экспедиции под вопросом. Я уже направил прошение…
— Прошение – это хорошо, — Диогу мягко перебил его, усаживаясь. — Но мой отец полагает, что одних прошений недостаточно. Нужны действия. И необходимые связи. Дом Алмейда имеет определённое влияние в Бордо и Ла-Рошели. При определённых условиях мы могли бы поспособствовать возобновлению поставок. Осторожно, через нейтральных посредников, разумеется.
Де Обидуш замер, его глаза загорелись смесью надежды и опаски.
— Сеньор, я… я не знаю, чем заслужил такую милость. Это было бы спасением для всего королевского флота!
— Флот – кровь Португалии, сеньор де Обидуш. Мы все заинтересованы в его процветании, — Диогу произнёс это ровно, но затем его тон слегка изменился, стал более личным, доверительным.
Он откинулся на спинку стула. — Однако, знаете ли, для того чтобы подобные деликатные дела увенчались успехом, требуется особая атмосфера. Спокойствие. Отсутствие… лишнего шума. Когда в городе говорят о чём-то тревожном, скандальном, это отвлекает внимание сильных мира сего от насущных проблем. Мешает плодотворной работе. Вы понимаете меня?
Взгляд смотрителя стал пристальным. Он понял и понял прекрасно. Слухи об арестованной француженке и готовящемся процессе инквизиции ходили по городу.
— Понимаю ли я?.. — он медленно проговорил, выбирая слова. — Разумеется. Шум… он мешает сосредоточиться. И порой создаёт превратное впечатление о нашем королевстве у иностранных партнёров. Может, даже, охлаждает их желание вести дела.
— Именно так, — Диогу едва заметно улыбнулся. — Вы человек проницательный, сеньор де Обидуш. Мой отец это ценит. И я уверен, что ваше рвение на благо Португалии не останется незамеченным. Быть может, вскоре ваши доклады будет читать не только главный интендант, но и… более высокие инстанции.
Это был намёк на карьерный рост, прозрачный и соблазнительный. Де Обидуш покраснел от сдерживаемого волнения.
— Я служу португальской короне, сеньор Диогу. И всегда готов способствовать… спокойствию и порядку, столь необходимым для процветания нашего государства.
— Что ж, — Диогу поднялся, давая понять, что беседа окончена. — Я рад, что мы поняли друг друга. Мой отец будет действовать вашему делу. А вы, я надеюсь, продолжите свою усердную работу. И, разумеется, сохраните содержание нашего разговора в тайне. Спокойствие, знаете ли…
— …выше всего, — тут же подхватил де Обидуш, провожая гостя к двери. — Будьте уверены, сеньор.
Когда дверь закрылась, смотритель королевских лесных складов ещё несколько минут стоял неподвижно, обдумывая случившееся. Он смотрел на свои аккуратные папки с документами, а в уме уже строил планы, как ненароком поставить в известность своего покровителя при дворе о «нецелесообразности процесса над француженкой» в свете грядущих торговых переговоров.
Алексей Андров. Шестая глава книги "Художница из Руана"
Друзья, напишите, будет ли интересно прочитать продолжение?
Сноски к Главе 6
Примас Португалии¹ — высший церковный титул в королевстве. В Средние века и эпоху Возрождения примас играл ключевую роль в коронациях, выступая как главный духовный авторитет и представитель Папы Римского. Его присутствие на церемонии подчёркивало божественную санкцию власти монарха.
...под балдахином² — балдахин (или скиния), под которым шествовал монарх, был важнейшим регалийным атрибутом. Этот навес на четырёх или шести шестах, который несли придворные, символизировал не только королевское достоинство, но и сакральный характер власти, напоминая о скинии, в которой хранились библейские скрижали. Нахождение под балдахином визуально отделяло помазанника Божьего от простых смертных даже во время движения.
«О подражании Христу» Фомы Кемпийского³ — одно из важнейших произведений христианской литературы, созданное в XV веке. Его аскетичный, глубоко личный духовный тон, сосредоточенный на внутренней жизни и следовании за Христом, сделал его крайне популярным среди мирян и монашествующих.