Дарья Десса. Авторские рассказы
Ядовитая русская классика
Вчерашний вечер в квартире Елены, старшей сестры Кирилла, должен был стать образцом тихого, почти буржуазного благополучия. Это был её тридцать пятый день рождения, и Елена, женщина, которая всегда стремилась к идеальной картинке, постаралась на славу. Гостиная, залитая мягким светом торшеров, напоминала декорацию из глянцевого журнала: бежевые тона, минималистичная мебель, на стенах – репродукции импрессионистов, купленные, как шутил Кирилл, «для статуса». На столе, покрытом льняной скатертью, теснились закуски: тарталетки с красной икрой, запеченная утка с яблоками, изысканные сыры, которые хозяйка заказывала в специальном бутике. Всё это, включая коллекционный коньяк, было частью тщательно выстроенного фасада, за которым, как знал Кирилл, скрывалась та же самая, вечная русская тоска, которую он так ненавидел.
Собралась большая компания: коллеги Елены и её мужа, несколько старых друзей, профессор Зимин – бывший преподаватель Дмитрия, ныне вышедший на пенсию, и, конечно, родственники. Люди были разные: от молодых, амбициозных менеджеров, чьи разговоры крутились вокруг стартапов и инвестиций, до пожилых, интеллигентных особ, которые предпочитали обсуждать выставки и политику.
Пили, закусывали, и разговор, как это часто бывает, перешел в фазу «светского трепа» – лёгкого, ни к чему не обязывающего обмена мнениями о погоде, пробках и последних новостях. Все было тихо-мирно, пока Кирилл, младший брат именинницы, не встал. Ему было тридцать, он был инженером в небольшой, но успешной IT-компании, и его жизнь, в отличие от сестры, была лишена внешнего лоска, но зато, как он сам считал, наполнена смыслом и прагматизмом. Он не собирался произносить тост, его жест был резким, почти агрессивным. Кирилл поднял руку, требуя внимания, и сказал громко, чтобы все слышали:
– Никогда не читайте русскую классику!
Слова прозвучали, как выстрел в тишине. Звук упавшей вилки, которую уронил кто-то из гостей, показался оглушительным. Все вдруг замолчали. Даже те, кто уже изрядно нагрузился коньяком и в принципе не собирался никого слушать, кроме самих себя, уставились на Кирилла. Его сестра Елена, с ее безупречной прической и жемчужным ожерельем, побледнела. Дмитрий, её муж, человек с лицом, вылепленным из спокойствия и невозмутимости, нахмурился.
Кирилл между тем столь же громко продолжил, его голос звучал уверенно и безапелляционно:
– Вся русская классика написана неудачниками. Нам столько лет твердили, что книга – источник знаний. Но чему может научить молодого человека нищеброд? Может ли он ему рассказать, как получить хорошую работу, найти любимую женщину и, как теперь говорят, стать успешным? Нет!
Вся компания, от самых молодых, включая студентку Веронику, подругу Елены, до старых, включая профессора Зимина, слушала речь Кирилла. Он не был ни педагогом, ни ученым, получил образование в престижном техническом вузе. Тем удивительнее звучали сентенции относительно гуманитарной сферы.
– Возьмите Александра Пушкина. Когда он умер, оставил после себя огромные долги. По документам, его общий долг казне и частным лицам составлял почти 139 тысяч рублей. Это была колоссальная сумма, которую, если пересчитать на современные деньги, можно оценить в десятки миллионов, а по некоторым оценкам, даже более ста миллионов рублей! Если бы не добрая воля царя Николая I, который их покрыл за свой счет, взяв жену и детей поэта на государственное попечение, Пушкины бы оказались бы в нищете. А значительная часть этого долга, немногим больше половины, была, между прочим, проиграна в карты! Чему может научить человек, который не мог управлять собственными финансами и проигрывал в азартные игры, имея многодетную семью? Как стать успешным?!
А Гоголь? Умер в бедности, сжигая рукописи. Достоевский? То же. Федор Михайлович постоянно находился в тяжелом финансовом положении, вынужден был писать в спешке, чтобы выжить. Он был игроком, лудоманом, проигрывал гонорары, и только благодаря своей жене, Анне Григорьевне, которая несла на себе бремя семейного хозяйства, его жизнь и творчество не рухнули окончательно. Писатель являлся глубоко финансово неграмотным человеком. Один лишь граф Лев Толстой хорошо жил, богато. И то лишь потому, что ему сначала досталось богатое имение, а после – умная жена, которая много лет удерживала писателя от разорения, когда он то и дело пытался отказаться от авторских прав на свои книги, сделав их народным достоянием. А если бы нет? По миру пошёл с котомкой!
Думаете, дальше стало лучше? Вот примеры из ХХ века: Блок, Есенин, Пастернак, Маяковский, Ахматова, Цветаева, Гумилев, Мандельштам, Хлебников, Булгаков – все были бедны, как церковные мыши, ещё до революции, а уж после и вовсе обнищали. Перебивались случайными заработками. Трое из названных покончили с собой, остальные умерли от болезней в бедности.
Разве может нищий, голодный, пусть даже гениальный человек научить кого-то, как быть счастливым?! Нет, не может. К черту русскую классику! Не читайте её. Она отравлена мыслями о несчастной судьбе. И зачем, спрашивается, молодым поколениям этот тяжкий груз? Зачем эти проклятые вопросы о судьбе, о родине, о России, – что, на них есть ответы? Ни одного!
Кирилл уселся, опрокинул стопу коньяка и принялся жевать ломтик лимона, как ни в чем не бывало. Наступила тишина, которая была тяжелее любого шума. Елена, наконец, нашла свой голос, он был тонок и дрожал от возмущения.
– Кирилл, это... это просто хамство. На дне рождения! Ты всегда был циником, но сегодня ты перешел все границы. Причем здесь их личные долги?
Дмитрий попытался сгладить ситуацию, обратившись к профессору Зимину.
– Виктор Павлович, вы как человек науки, что скажете? Кирилл, конечно, утрирует, но его аргумент о «неуспешности» авторов...
Профессор Зимин, седовласый, с добрыми, но проницательными глазами, медленно отложил вилку. Он был единственным, кто улыбался, и его улыбка была не насмешливой, а скорее печальной.
– Кирилл, мой дорогой прагматик, – начал он, его голос был тихим, но уверенным, – ты блестяще оперируешь фактами. Ты прав. Пушкин был игроком, Достоевский был игроком, и оба были в долгах. Ты прав, что многие из них жили в нужде. Но ты совершаешь фундаментальную ошибку, подменяя понятия. Ты измеряешь их жизнь и их наследие метрикой, которая им чужда – метрикой финансового успеха.
Профессор сделал паузу, обводя взглядом притихшую компанию.
– Ты спрашиваешь, может ли нищеброд научить, как получить хорошую работу? Нет. Но может ли он научить, как быть человеком? Может ли он научить, как жить в мире, где нет гарантий, где есть страдание, где есть выбор между добром и злом? Да, может. И это знание, Кирилл, стоит гораздо дороже, чем все твои стартапы и инвестиции.
Возьми Достоевского, которого ты назвал финансово неграмотным. Ты говоришь, он проигрывал в рулетку. Но именно его страсть, падение и отчаянная борьба с пороком, которую он пережил, позволили ему написать «Игрока» и, что важнее, «Преступление и наказание». Он не учит тебя, как не проиграть деньги. Он учит тебя, как не проиграть свою душу! Показывает, что происходит с человеком, который ставит себя выше морального закона, который ищет «успеха» через кровь. Разве это не знание? Разве это не урок, актуальный во все времена?
А Пушкин? Ты говоришь о его долгах. Но его долги – это лишь фон для его гения, внутренней свободы, способности любить и страдать. Он оставил нам не финансовый план, как разбогатеть, став писателем, а язык, на котором мы до сих пор говорим, думаем, любим. Он подарил нам «Евгения Онегина» – энциклопедию русской жизни, где показаны все типы, все ошибки и пути, которые ты, Кирилл, пытаешься свести к одной лишь формуле «успеха».
Русская классика – это не учебник по экономике. Это учебник по душеведению. Она не даёт ответов на проклятые вопросы, как ты верно заметил. Но она учит, как эти вопросы задавать. Она учит состраданию, рефлексии, глубине. Показывает, что человек – это не функция, не винтик в машине успеха, а бездна, в которой борются Бог и дьявол. И это знание, Кирилл, – это и есть наш тяжкий груз, наша национальная особенность и величайшая ценность.
Профессор Зимин закончил, и в комнате снова повисла тишина, но уже другая – наполненная смыслом, а не шоком.
Кирилл, однако, не собирался сдаваться. Он отставил пустой бокал.
– Душеведение, Виктор Павлович? – усмехнулся он. – Прекрасно. Но пока вы занимаетесь душеведением, мир уходит вперед. Вы говорите о борьбе Бога и дьявола, а я говорю о конкуренции и эффективности. Вся эта «глубина» и «сострадание» – это, простите, роскошь, которую может позволить себе только сытый человек.
А что видит молодой человек, который читает Достоевского? Он видит Раскольникова – умного, но нищего студента, который убивает старуху-процентщицу, чтобы проверить свою теорию. Он видит Мышкина – «положительно прекрасного человека», который не может приспособиться к жизни и сходит с ума. Он видит, что гений, талант, благородство в русской жизни не гарантируют даже минимального благополучия. Наоборот, они часто ведут к гибели, к нищете, к безумию.
Вы говорите, что они учат, как быть человеком. А я говорю, что они учат, как быть несчастным человеком. Они романтизируют страдание, возводят его в культ. Заставляют нас думать, что быть бедным, но «духовным» – это лучше, чем богатым и «пошлым». Это ловушка! Это ментальный вирус, который передается из поколения в поколение и мешает нам стать нормальной, успешной нацией. Зачем мне знать, как не проиграть свою душу, если я хочу знать, как построить дом, вырастить детей и обеспечить им будущее без долгов?
Вы говорите, Пушкин оставил нам язык. Но язык – это инструмент. Инструмент можно использовать для написания великих стихов о любви и смерти, а можно – для создания эффективного технического задания или рекламного слогана, который принесет пользу и деньги. Я выбираю второе. Потому что деньги – это свобода. От царя, который может покрыть твои карточные долги, но при этом не даёт писать так, как ты хочешь. Свобода от необходимости трудиться в спешке, чтобы не умереть с голоду. Свобода от «проклятых вопросов», на которые нет ответов, но которые отнимают силы, необходимые для действия.
Студентка Вероника, которая до этого молчала, вдруг подала голос. Она была самой молодой в компании, ей было всего двадцать, и она изучала маркетинг.
– Кирилл, я понимаю, о чем вы, – сказала она тихо чистым и звонким голоском. – Мы в университете сейчас читаем только то, что «полезно». Бизнес-литературу, книги по личностному росту, по психологии успеха. Нам говорят: «Классика – это неэффективно». Она не дает алгоритма. Но, – продолжила она, слегка покраснев, – я недавно прочитала «Героя нашего времени». И знаете, что? Печорин – он ведь тоже был «успешен» по-своему. Красив, богат, умен, пользовался успехом у женщин. Но абсолютно, катастрофически несчастен. Он разрушал все вокруг себя, потому что не знал, зачем живет. И вот это, мне кажется, и есть самый главный урок. Что можно иметь всё, что вы перечислили – хорошую работу, любимую женщину, успех, – но если ты не ответил себе на те самые «проклятые вопросы», ты всё равно останешься пустым. И, может быть, классика нужна не для того, чтобы научить нас зарабатывать, а для того, чтобы, когда мы заработаем, мы не стали Печориными.
Её слова, простые и искренние, разрядили атмосферу лучше, чем любая философская речь. Они перевели спор из плоскости «успех vs неуспех» в плоскость «смысл vs пустота». Елена посмотрела на брата, и её глаза уже не выражали злость, а скорее усталую печаль.
– Кирилл, ты прав в одном, – сказала она, – ты очень устал. Ты так боишься быть «неудачником», что готов отказаться от всего, что не имеет четкой денежной оценки.
Дмитрий поднял свой бокал.
– Друзья, – сказал он, его голос был снова спокойным и деловым, – спор был жарким и, несомненно, полезным. Но сегодня день рождения Елены. Давайте выпьем за неё. За её умение создавать красоту и уют, за терпение и то, что она, в отличие от многих классиков, умеет управлять семейным бюджетом.
Все засмеялись. Напряжение спало. Гости, отмерев постепенно, продолжили развлекаться. Разговор перешел на более безопасные темы. Кирилл, однако, не присоединился к общему веселью. Он допил коньяк, кивнул сестре и, не прощаясь, тихо вышел из квартиры. Потом долго шел по ночному городу, и слова Вероники о Печорине, который имел все, но был несчастен, сверлили мозг. Парень считал себя успешным инженером, счёт в банке рос, имелась хорошая машина, но он чувствовал себя так, будто живет в чужой, слишком светлой и правильной квартире, где все – от мебели до разговоров – куплено «для статуса».
Кирилл не знал, как ответить на «проклятые вопросы». И, возможно, именно поэтому так яростно отрицал тех, кто осмеливался их задавать. Он боялся не нищеты, а той самой пустоты, которую русская классика описывала с пугающей точностью, и понимал, что его гневный монолог был не столько критикой литературы, сколько криком о помощи человека, который, добившись всего, что ему обещали, вдруг обнаружил, что ему нечего делать с этим успехом.
Парень достал телефон и набрал в поиске: «Герой нашего времени». Потом подумал и добавил: «Скачать».