– Какие деньги, Сергей? – я поставила сумку с продуктами на стол и посмотрела на него, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё уже начало закипать. – Я в первый раз об этом слышу.
Сергей стоял посреди кухни, лицо красное, телефон всё ещё сжат в руке. Он только что вернулся с работы, а я – из магазина, и вот вместо обычного «как дела» сразу этот крик. Я даже не успела снять куртку.
– Какие ещё деньги нужно слышать? – он повысил голос ещё сильнее. – Мама сказала, что просила у тебя двадцать тысяч на лекарства, а ты ей отказала! Сказала, что у нас своих проблем хватает. Как ты могла, Лена?
Я замерла. Двадцать тысяч. Лекарства. Мама в слезах. Всё это звучало так знакомо и в то же время так неправдоподобно. Последний раз его мать звонила мне неделю назад, жаловалась на давление, но ни о каких деньгах речи не было. Или была?
– Сергей, подожди, – я подняла руку, пытаясь остановить этот поток. – Давай по порядку. Когда она мне звонила и просила эти деньги?
– Вчера! – он бросил телефон на стол, тот громко звякнул. – Она сказала, что звонила тебе на мобильный, а ты даже не перезвонила. Она плакала, Лена! У неё давление подскочило, врач выписал новые таблетки, дорогие, а пенсии не хватает. А ты… ты просто отмахнулась!
Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Вчера я весь день была на работе, потом заезжала к ребёнку в садик, потом в магазин. Телефон был на беззвучке, потому что на совещании. Но я точно помню: никаких пропущенных от свекрови не было. Ни одного.
– Сергей, – я говорила медленно, стараясь не сорваться, – я вчера не получала от твоей мамы ни одного звонка. Ни одного. Проверь мой телефон, если хочешь.
Он посмотрел на меня так, будто я сейчас скажу, что это шутка. Потом взял мой телефон, пролистал журнал вызовов. Лицо его постепенно менялось. Сначала удивление, потом растерянность, потом что-то похожее на стыд.
– Но она же… она сказала… – он запнулся.
– Она сказала тебе, что звонила мне, – я закончила за него. – И что я отказала. И что теперь она плачет. Так?
Сергей молчал. Он сел на табуретку, опустил голову. Я смотрела на него и чувствовала, как внутри всё сжимается от жалости и злости одновременно. Потому что это был не первый раз. И даже не пятый.
Я пошла в комнату, достала из шкафа толстую тетрадь в клеточку – ту самую, где я уже три года вела учёт «маминых просьб». Открыла на нужной странице и вернулась на кухню.
– Вот, – я положила тетрадь перед ним. – Посмотри сам.
Он поднял глаза, не понимая.
– Что это?
– История наших с тобой «займов» твоей маме. С датами, суммами и пометками, возвращали или нет.
Сергей открыл тетрадь. Я видела, как его взгляд бегает по строчкам. 8 000 – на коммуналку, 15 000 – на ремонт холодильника, 12 000 – на день рождения подруги, 20 000 – на «срочные лекарства» два года назад… И напротив каждой суммы аккуратная галочка «не возвращено».
– Это… сколько всего? – тихо спросил он.
– Сто восемьдесят четыре тысячи за три года, – ответила я. – И это только то, что проходило через меня. А сколько ты давал сам, не говоря мне?
Он молчал. Долго. Потом закрыл тетрадь и посмотрел на меня так, будто впервые увидел.
– Я не знал, что ты ведёшь учёт.
– А я не знала, что мне придётся вести учёт, – сказала я, и голос мой дрогнул. – Я думала, мы семья. Что если помогаем – то помогаем. Но когда это становится системой… когда каждый месяц новая «трагедия» … я просто устала, Серёж.
Он встал, подошёл ко мне, хотел обнять, но я отступила на шаг.
– Лена, прости, – тихо сказал он. – Я правда не видел этого. Для меня она всегда была… мамой. Которая одна, которой тяжело. Я верил.
– Я знаю, – я кивнула. – И я тоже верила. Сначала. А потом перестала.
В тот вечер мы впервые за долгое время говорили по-настоящему. Не кричали, не обвиняли, просто говорили. Я рассказала ему, как каждый раз, когда я отказывала, свекровь звонила ему и плакала. Как он потом приходил ко мне с каменным лицом и спрашивал, почему я такая чёрствая. Как я чувствовала себя виноватой, хотя ничего плохого не делала.
– Она звонит тебе только тогда, когда я отказываю, – сказала я. – И никогда не звонит, когда ты сам даёшь. Ты никогда не замечал?
Сергей сидел, опустив голову, и молчал. А потом достал телефон и набрал номер матери.
– Мам, – сказал он, когда она ответила. – Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. Приезжай.
Я не знала, что будет дальше. Но впервые за три года я почувствовала, что он на моей стороне. Не, между нами, а именно на моей. И это было странно, и страшно, и в то же время – как глоток воздуха после долгого погружения.
Когда свекровь приехала, я уже знала, что этот вечер изменит всё. Но как именно – я ещё не понимала…
– Леночка, ты что, совсем с ума сошла? – свекровь даже не успела снять пальто, как уже начала. – Это ж какие доказательства ты ему подсунула? Он мне звонит, голос чужой, говорит: «Мама, приезжай, объяснись». Я чуть в обморок не упала!
Она стояла в дверях кухни, прижимая к груди сумку, глаза красные – то ли от слёз, то ли от обиды. Сергей молча закрыл за ней дверь и жестом показал на стул.
– Садись, мама. Поговорим.
– О чём тут говорить? – она всё-таки села, но спина прямая, подбородок вверх. – Я же не воровка какая. Просила помочь – это теперь преступление?
Я сидела напротив, руки сложены на коленях. Хотела молчать, но не выдержала.
– Валентина Петровна, никто вас воровкой не называет. Просто давайте посчитаем вместе.
Сергей открыл тетрадь на той же странице, где остановился в прошлый раз, и пододвинул её к матери.
– Вот. Смотрите сами.
Она сначала сделала вид, что не хочет смотреть, потом всё-таки склонилась над листами. Я видела, как её губы шевелятся – читает. Минуты тянулись медленно. В кухне было слышно только тиканье часов.
– Ну и что? – наконец подняла она глаза. – Помогали – спасибо. Я же не отказывалась возвращать. Просто… не получалось пока.
– Мама, – Сергей говорил спокойно, но я слышала, как ему тяжело. – «Пока» длится три года. Последний раз ты обещала вернуть пятнадцать тысяч, когда пенсию повысят. Повысили полтора года назад.
– Так я же не виновата, что цены растут быстрее пенсии! – голос свекрови сорвался на высокую ноту. – У меня лекарства, коммуналка, продукты… Я же не на курорты езжу!
– А мы на курорты ездим? – тихо спросила я. – У нас ипотека, садик платный, машина старая, ремонт в ванной до сих пор не закончили, потому что всё время «срочно маме надо».
Она посмотрела на меня так, будто я её ударила.
– Ты меня упрекаешь? Меня, старую женщину?
– Я не упрекаю, – я старалась держать голос ровным. – Я просто показываю цифры. Сто восемьдесят четыре тысячи – это почти полгода моей зарплаты. И всё без возврата.
Валентина Петровна отвернулась к окну, будто там было что-то очень важное.
– Я думала, вы помогаете от души, – сказала она уже тише. – А вы, оказывается, всё на бумажке считаете.
– От души помогали, – ответил Сергей. – А потом поняли, что душа уже пустая.
Повисла тишина. Такая густая, что казалось, её можно потрогать.
Потом свекровь вдруг достала из сумки платок и громко высморкалась.
– Ладно, – сказала она, не глядя на нас. – Сколько я должна? Считайте. Буду отдавать по чуть-чуть.
– Не в этом дело, мама, – Сергей вздохнул. – Дело в том, что каждый раз ты говоришь одно и то же: «Последний раз», «Срочно», «Без меня не обойтись». А потом исчезаешь, пока снова не понадобится.
– А что мне делать? – она впервые посмотрела прямо. В глазах стояли слёзы, но я уже не знала, настоящие они или очередная игра. – Одна я. Совсем одна. Сын один. Кому мне ещё просить помощи?
Сергей встал, подошёл к окну, постоял спиной. Я видела, как напряжены его плечи.
– Мам, – сказал он наконец, не оборачиваясь. – Мы с Леной решили. Больше никаких денег просто так. Если тебе действительно нужна помощь – будем решать вместе. Сядем, посчитаем твои доходы и расходы, составим план. Если не хватает – поможем. Но по-честному. Без слёз и без «последних раз».
Она молчала. Потом медленно кивнула.
– То есть теперь я должна отчитываться, как школьница?
– Нет, – я мягко сказала. – Вы должны быть с нами честны. Как мы с вами.
Валентина Петровна встала, поправила пальто.
– Я подумаю, – сказала она холодно. – А пока… пока я, наверное, пойду. Не хочу мешать вашим подсчётам.
Она вышла в коридор, Сергей пошёл провожать. Я осталась сидеть, чувствуя, как дрожат руки. Думала, что сейчас дверь захлопнется, и всё – опять на круги своя.
Но через минуту Сергей вернулся один. Закрыл дверь на замок, вернулся на кухню и сел рядом со мной.
– Она ушла, – тихо сказал. – Сказала, что ей нужно всё обдумать.
Я посмотрела на него.
– И что теперь?
– Теперь будем ждать, – он взял мою руку. – Но я уже сказал ей: если снова начнётся – я просто не буду брать трубку. И тебе советую то же самое.
Я кивнула. В горле стоял комок.
– А если она правда одна и ей правда тяжело?
– Тогда мы поможем, – он сжал мои пальцы. – Но не так, как раньше. Не в долг, который никогда не вернётся. И не через слёзы и скандалы.
Мы сидели молча. За окном уже стемнело. Я вдруг поняла, что впервые за долгие годы мы с Сергеем – на одной стороне баррикад. И это было странное, почти забытое чувство – когда не надо защищаться от собственного мужа.
Прошла неделя. Валентина Петровна не звонила. Ни разу. Сергей пару раз набирал её номер – короткие гудки, потом вообще телефон выключен. Он начал волноваться.
– Может, правда плохо лежит? – говорил он, хмурясь. – Вдруг в больнице?
Я тоже начала переживать. Всё-таки человек пожилой. Вдруг правда что-то случилось?
На десятый день раздался звонок в дверь. Сергей пошёл открывать. Я услышала знакомый голос свекрови – уже не плачущий, а какой-то… другой.
– Можно войти? – спросила она тихо.
– Конечно, мама.
Она вошла, сняла пальто, прошла на кухню. В руках – большая папка.
– Вот, – положила её на стол. – Всё посчитала. Пенсия, коммуналка, лекарства, продукты. Всё до копейки.
Мы с Сергеем переглянулись.
– И ещё, – она открыла папку, достала несколько листов. – Это расписки. На все суммы, которые вы мне давали. С датами и подписями. Я у нотариуса заверила. Буду отдавать по пять тысяч каждый месяц. С процентами, как в банке.
Я открыла рот и не знала, что сказать.
Сергей взял один лист, прочитал. Потом посмотрел на мать.
– Мам… ты серьёзно?
– Серьёзнее не бывает, – она подняла глаза. В них уже не было привычного вызова. Была усталость. И что-то ещё – похожее на стыд. – Я поняла, Сереж. Поняла, что переборщила. Не сразу. Но поняла.
Она помолчала.
– Я думала, если буду плакать – вы быстрее дадите. А потом привыкла. И не заметила, как это стало… как будто я имею право. Прости меня, сынок. И ты, Леночка, прости, если сможешь.
Я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Не от обиды. От чего-то совсем другого.
Сергей встал, подошёл к матери, обнял её. Она уткнулась ему в плечо – и впервые за всё время, что я её знала, заплакала по-настоящему. Без театральности. Просто заплакала.
А потом мы втроём сидели за столом, пили чай и считали. По-честному. Как взрослые люди.
И я вдруг поняла: этот вечер стал точкой невозврата. Но не к разрыву – к чему-то новому. К отношениям, где больше не будет «мамы в слезах» и «жены-скупердяйки». Только трое взрослых людей, которые наконец-то научились говорить друг с другом без манипуляций.
Но окончательно всё стало ясно только через месяц, когда случилось то, чего мы никак не ожидали…
– Леночка, ты только не пугайся, – голос Валентины Петровны в трубке дрожал, но уже не так, как раньше, когда она просила деньги. – Я в больнице. Ничего страшного, просто упала, нога сильно болит. Врач говорит, перелом шейки бедра. Операция нужна.
Я замерла посреди кухни с телефоном в руке. Сергей ещё не вернулся с работы, а я только-только собралась готовить ужин.
– Сейчас приедем, – сказала я сразу. – В какую больницу?
Она назвала адрес. Я быстро собрала сумку – тёплый халат, тапочки, документы, немного денег. Позвонила Сергею, он развернулся на полпути и заехал за мной.
В палате Валентина Петровна лежала бледная, нога в лангете. Рядом на тумбочке – цветы от соседки по палате. Увидев нас, она попыталась улыбнуться.
– Вот, старость не радость, – сказала она тихо. – Говорили мне: не беги по лестнице, а я за хлебом…
Сергей сел рядом, взял её руку.
– Мам, всё будет хорошо. Операция завтра, да?
– Да, – она кивнула. – Платная. Тридцать восемь тысяч. У меня таких денег нет. Пенсия вся ушла на коммуналку и лекарства.
Я посмотрела на Сергея. Он посмотрел на меня. Мы оба знали, что сейчас будет.
– Мы оплатим, – сказал он спокойно. – Не переживай.
Она вдруг отвела взгляд.
– Нет, – тихо произнесла она. – Не надо. Я… я уже договорилась. Сбережения у меня всё-таки были. На чёрный день. Вот он и настал.
Я не поверила своим ушам.
– Валентина Петровна, какие сбережения? Вы же говорили, что едва концы с концами…
Она слабо улыбнулась.
– Говорила. Потому что привыкла. А потом, после нашего разговора… стала откладывать. По пять тысяч каждый месяц. Как в расписках обещала. Думала, верну вам долг, а потом себе на похороны оставлю. А тут – нога. Пришлось вскрыть конверт.
Сергей сжал её руку сильнее.
– Мам, ты…
– Молчи, – она погладила его по щеке. – Я много думала здесь, пока лежала. Вы мне глаза открыли. Не сразу, но открыли. Я ведь не бедная была. Просто жадная до вашей доброты. А теперь вот… сама справлюсь. Как взрослая.
Я достала из сумки термос с горячим чаем и бутерброды, которые успела собрать.
– Пейте, пока горячее. И не спорьте. Это не деньги, это забота.
Она посмотрела на меня долго-долго. Потом кивнула.
– Спасибо, доченька.
Это слово – «доченька» – прозвучало впервые за все десять лет нашего знакомства. И я поняла: всё, больше никаких игр. Есть просто пожилая женщина, которая наконец-то позволила себе быть слабой без манипуляций.
Операция прошла успешно. Мы с Сергеем были рядом – возили передачи, помогали с сиделкой, когда нужно было. Но деньги за саму операцию она оплатила сама. До копейки.
А через два месяца, когда она уже ходила с тростью и снова приходила к нам на воскресные обеды, случилось ещё одно событие.
– Вот, – она положила на стол толстый конверт. – Всё до рубля. С процентами, как обещала. Считайте.
Внутри лежали аккуратно сложенные купюры и новая расписка – уже с подписью «долг погашен полностью».
Сергей взял конверт, но не стал считать.
– Мам, оставь себе. На лекарства, на жизнь.
– Нет, – она покачала головой. – Это ваше. Заработанное. А я теперь живу по-другому. Откладываю, считаю, прошу только когда совсем прижмёт. И то – заранее предупреждаю.
Она посмотрела на меня.
– И ещё, Леночка… я тут подумала. У меня квартира большая, двухкомнатная. А я одна. Может, сдавать комнату студентке какой-нибудь? Чтобы не скучно было и копеечка лишняя.
Я улыбнулась.
– Хорошая идея. Только студентку аккуратную выбирайте.
– Уже выбрала, – она хитро прищурилась. – Девушка из соседнего подъезда, учится на врача. Тихая, вежливая. Договорились.
Сергей обнял мать, потом меня.
– Вот видишь, – сказал он тихо. – Всё-таки можно по-другому.
А потом мы сидели за столом – втроём, как настоящая семья. Ели пирог, который Валентина Петровна испекла сама (впервые за много лет не с просьбой о деньгах, а просто потому что захотела). И я вдруг поняла: границы – это не стены. Это двери, которые открываются только для тех, кто умеет стучать.
С тех пор прошло полгода. Свекровь приходит к нам по выходным, приносит пироги, играет с внуком, которого мы наконец-то решились завести. Иногда просит помощи – но всегда заранее, спокойно, без слёз. А мы помогаем – тоже спокойно, без чувства вины.
И больше никто не плачет по телефону. Потому что теперь у нас есть друг друга. По-настоящему.
Рекомендуем: