Александра Коллонтай и Лариса Рейснер. Две аристократки. Две революционерки. Две легенды.
Александра Коллонтай видела свободу в освобождении от оков. Она сломала старую жизнь, чтобы построить новую — по чертежам. Ради идеи она оставила семью, искала новую любовь, писала законы. Её свобода — это тяжёлый, но осознанный выбор. Ей пришлось за него платить каждый день своей долгой жизни.
Лариса Рейснер видела свободу в праве на всё и сразу. Поэзия и война, роскошные платья и матросская шинель, великая любовь и великая жестокость. Она не строила новую жизнь — она прожигала старую с максимальной скоростью и яркостью. Её свобода — это бешеное горение. Она сгорела за тридцать лет, но её пламя до сих пор видно. Их жизнь — две разные цены за одно и то же желание быть собой.
Жизнь Ларисы Рейснер
Лариса Рейснер производила на мужчин ошеломляющее впечатление. Борис Пастернак называл ее «воплощенным обаянием». Возможно, неслучайно главная героиня романа «Доктор Живаго» носит ее имя, а сын известного писателя Леонида Андреева вспоминал: «она несла свою красоту как факел. Не было ни одного мужчины, который бы прошел мимо, не заметив ее, и каждый третий врывался в землю столбом и смотрел вслед…» Лев Троцкий писал о ней: «Внешность олимпийской богини, ее иронический ум сочетался с мужеством воина».
Лариса родилась в 1895 году в Польше, была дочерью профессора права и известного адвоката Михаила Андреевича Рейснера. Он общался с Августом Бебелем и Карлом Либкнехтом, переписывался с Лениным. Царивший в доме революционный дух заразил и его детей. Согласно семейным преданиям, Рейснеры происходили из древнего аристократического немецкого рода, представители которого участвовали в крестовых походах. Семья переезжала туда, где Михаилу Андреевичу предлагали работу: Люблин, Томск, Париж. В 1905 году Рейснеры перебрались в Петербург. Здесь Лариса закончила гимназию с золотой медалью и поступила в Психоневрологический институт, где преподавал её отец. Она была единственной слушательницей женского пола, а еще слушала лекции на филологическом и юридическом факультетах Петербургского университета, в перерывах умудрялась писать свои первые стихи., и держалась с однокурсниками настолько непринуждённо и уверенно, что никаких вольностей молодые люди себе не позволяли. «Все в семье были талантливы; прекрасно осознавая это, они были горды, — пишет Вульф. — Гордость — это было главное семейное качество Рейснеров».
Лариса Рейснер писала довольно неплохие стихи в духе модного в те времена декаданса, которые знаменитый Николай Гумилёв назвал попросту бездарными. Молодая поэтесса была настолько огорчена его характеристикой, что проплакала целую ночь. Однако позже между ними возник страстный роман. Гумилёв не был красавцем, но женщины, увидев его, почему-то теряли голову, а он умел выбирать умных, красивых и талантливых.
Лариса влюбилась первый раз в жизни. Николай хоть и был женат на Ахматовой, пропустить молодую красавицу не смог. Потом Рейснер откровенно писала, что так его любила, что пошла бы за ним куда угодно. Она и ходила. Однажды Гумилёв назначил ей свидание в борделе на Гороховой улице. И Лариса — барышня из дворянской семьи — послушно туда явилась. Их роман продолжался урывками: все-таки Гумилёв служил в действующей армии и долго находиться в Петрограде не мог. Лариса ждала, писала ему письма и надеялась, что их адресат позовет ее замуж. Она прекрасно знала, что брак Гумилёва и Ахматовой висит на волоске. Не подозревала Лариса только об одном: у мужчины ее жизни, помимо нее, были и другие девушки. Наконец Гумилёв выбрал Ларису и даже сделал ей предложение. Но гордая аристократка, уже знавшая к тому времени о донжуанстве Гумилева, ответила отказом. Поэт уехал за границу, а в июне 1917 года написал Рейснер из Норвегии последнее письмо: «Ну, до свидания, развлекайтесь, но не занимайтесь политикой». Напрасные надежды. Лариса с головой окунулась в революцию. То ли так спасалась от первой несчастной любви, то ли попросту искала себя или приключений. Много лет спустя Лариса напишет: «Никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, урода и мерзавца».
После Октябрьского переворота Рейснеры оказались среди победителей. Михаил Андреевич входил в комиссию по составлению декретов новой власти. Брат Ларисы Игорь стал секретарём одного из большевистских депутатов. Не отстает и Лариса. После Февраля она вела пропагандистскую работу среди моряков Балтийского флота – как известно, именно моряки-балтийцы сыграли главную роль в октябрьских событиях. Существует легенда, что во главе матросов, которые дали холостой залп с крейсера Аврора – сигнал к штурму, была женщина невероятной красоты Лариса Рейснер. Женщина была на самом деле, хоть на борт и не поднималась, – графиня Панина, глава делегации городской думы Петрограда. Но фигура Ларисы была столь ярка, что обрастала легендами еще при ее жизни. Сразу после Октябрьского переворота Лариса работала под началом наркома просвещения Анатолия Луначарского – отвечала за охрану сокровищ Зимнего дворца. Параллельно она была корреспондентом газеты «Известия». В ноябре 1917 она познакомилась с Федором Федоровичем Раскольниковым – его настоящая фамилия Ильин и вышла за него замуж.
Он был одним из виднейших деятелей большевистской партии, занимал в ней ответственные посты. Они жили каждый у себя, встречаясь урывками. Их объединяли общие взгляды, и та неуемная жажда жить сегодняшним днем, которая появляется у людей, постоянно находящихся на грани пропасти. Лариса всегда была рядом с мужем. Настолько, что из-за нее у Раскольникова были неприятности. Однажды она попросила мужа взять ее на заседание Совнаркома, членом которого был Раскольников. Она пришла – вызывающе красивая, невероятно элегантная, благоухая духами, в модных высоких красных ботинках. На фоне мужчин в потрепанных военных мундирах и поношенных костюмах она смотрелась фантастически. Ленин косился на нее, постепенно раздражаясь, затем потребовал вывести всех посторонних, а оставшимся наркомам устроил разнос. Впредь пускать на заседания посторонних было запрещено. Раскольников обожал Ларису. А она соглашалась быть с ним, но при условии – он не будет ее ограничивать ни в чем: ни в поступках, ни в чувствах. Увлечения последовали вскоре: новой пассией Ларисы стал Лев Троцкий, вместе с которым она работала в Казани. Для Ларисы Троцкий был примерно тем же, чем и Раскольников: воплощением революционной стихии, которую она мечтала подчинить себе. Троцкий – второй человек в государстве, великолепный оратор, человек невероятной харизмы; покорить его как мужчину означало приобщиться к революции, к власти…Раскольников смог и понять, и простить. Эпизод с Троцким не сыграл никакой роли в их отношениях. Летом 1918 года Раскольников был направлен на Восточный фронт. Лариса поехала с ним – она была назначена заведующей агитацией и пропагандой при реввоенсовете фронта. Кроме того, «Известия» поручили ей регулярно писать о ходе боевых действий: из очерков, написанных в волжском походе, составилась потом книга «Фронт» Троцкий активно занимал ее в пропагандистской деятельности и к тому же назначил ее комиссаром разведывательного отдела при штабе 5-й армии. Она тут же набрала отряд из тридцати красноармейцев-мадьяр и частенько ходила с ними в разведку. Она прекрасно стреляла – этому ее научил еще Гумилев, сам великолепный стрелок. Лариса упивалась опасностью, обожала риск; она была готова умереть в любую секунду. И если умирал кто-то рядом – значит, такова была его судьба… Она своими руками расстреливала и не знала жалости к врагам. О ее жестокости ходили легенды. Раскольников возглавил Волжскую военную флотилию. Лариса была назначена его флаг-секретарем и была единственной женщиной воевавшей во флоте. Во всех боях она рядом с ним, впереди всех… Иногда – несмотря на строгий договор между ними – вмешивалась в распоряжения Раскольникова: ей казалось, что он недостаточно рискует. Однажды ему даже пришлось, взяв ее в охапку, унести с мостика и запереть в каюте…Матросы поначалу отнеслись к ней с недоверием: такой яркой, избалованной красавице не место в боях, не говоря уже о том, что издавна женщина на корабле считалась плохой приметой. В первые же дни ей устроили проверку: посадили на катер и на полной скорости направились под шквальный огонь. Наблюдали за Ларисой – ждали, когда испугается. Наконец, не выдержав, сами повернули назад. А Лариса закричала: «Почему поворачиваете? Надо идти вперед!» И все же она и на корабле оставалась женщиной. Когда флотилия проходила мимо брошенных имений, там часто находили модные платья, шляпы, украшения – Лариса с удовольствием надевала все это на себя, красуясь перед матросами. Ей удивительно шли все эти наряды – и крестьянские платья, и роскошные туалеты императрицы, оставшиеся на яхте «Межень», ранее принадлежавшей царской семье. Неудивительно, что все матросы поголовно были влюблены в нее. Одним из них был Всеволод Вишневский – через много лет он напишет свою знаменитую пьесу «Оптимистическая трагедия», где в главной героине будет легко угадываться Лариса Рейснер. Раскольников получил назначение на Северный фронт. Лариса осталась в Москве в качестве комиссара Морского Генштаба: здесь после переезда правительства жила ее семья. Рейснеры – как обычно – чувствовали себя вправе стоять над остальными. Они заняли целый особняк, где давали пышные приемы. В народе ходили слухи, что Лариса даже принимает ванны из шампанского. Сама она говорила: «Мы строим новое государство. Мы нужны людям. Наша деятельность созидательная, а потому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти». В это время Раскольникова и его команду под Ригой англичане взяли в плен . Его освободили дипломатическим путем, обменяв его и его товарищей по несчастью на семнадцать английских офицеров; англичан к месту обмена привезла лично Лариса. В Петрограде Лариса окунулась с головой в светскую жизнь. Как обычно, общественное мнение мало что для нее значило: когда она ехала по разоренному Петрограду в роскошной машине, ухоженная, в новенькой морской шинели, невероятно красивая – горожане готовы были плевать ей вслед. О ее прогулках с Александром Блоком на лошадях, специально для нее привезенных с фронта, много и осуждающе судачили по петроградским гостиным. Она всеми силами хотела вернуться в столь любимый ею мир литературной богемы. Однажды она, узнав, что Анна Ахматова голодает, привезла ей огромный мешок с продуктами. Был и особый случай: Осип Мандельштам по секрету рассказал жене, что Лариса однажды устроила вечеринку специально для того, чтобы облегчить чекистам арест своих приглашенных… Но и над ее головой тучи сгущались. Повсюду начались выступления против Троцкого и его сторонников; к ним принадлежали и Раскольников, и Лариса. В январе 1921 года Раскольников после тяжелого разговора с Лениным подал в отставку со всех постов, но помог случай. Ему предложили пост полпреда Советского правительства в Афганистане. Раскольников согласился. Лариса отправилась вместе с ним. Главной задачей миссии была борьба с британским влиянием. Тут помогло обаяние Ларисы. Она подружилась с любимой женой эмира и с его матерью, а поскольку они имели сильное влияние на эмира, то Лариса не только смогла получать всю информацию о происходящем при дворе, но и непосредственно влиять на политическую обстановку.
Когда ситуация несколько успокоилась, Лариса смогла отдаться своему главному увлечению – литературе. Ее книга «Афганистан» до сих пор считается одной из вершин советской журналистики. Именно в Афганистане Ларису нашло известие о гибели Гумилева: он был расстрелян в августе 1921 года по обвинению в участии в монархическом заговоре. Лариса несколько дней рыдала. Она до конца жизни была уверена, что, будь она тогда в Петрограде, смогла бы спасти его от смерти… Постепенно жизнь в сытом и тихом Афганистане стала надоедать Ларисе. В один прекрасный день, в марте 1923 года, Лариса просто сорвалась с места и уехала в Россию – официально для того, чтобы похлопотать о переводе Раскольникова из Афганистана. Но больше она к нему не вернулась. Раскольников согласился на развод.
Новый выбор Ларисы был непонятен практически для всех: она влюбилась в известного журналиста Карла РАдека, видного партийца, блестящего оратора, человека редкостного ума и таланта. Внешне РАдек был откровенно некрасив – лысый, очкастый, ниже Ларисы на голову и курящий, как паровоз. Ларису и РАдека тут же прозвали «красавицей и чудовищем».На первые свидания с Ларисой Радек брал с собой дочь Софью, на следующие – книги. Он всерьез занялся литературным воспитанием Ларисы – читал ее рукописи, заставлял изучать философские труды, работать над стилем. Именно под влиянием Радека Лариса стала настоящим журналистом. Осенью 1923 года Ларису и Радека командировали в Германию. Там в Гамбурге Советское правительство, желая разжечь пожар мировой революции, спровоцировало восстание. Радек должен был стать одним из руководителей немецкой революции, а Лариса была призвана описать в своих очерках создание нового социалистического государства. Но гамбургское восстание провалилось, и Радек и Лариса вернулись в Москву. Литературным итогом этой авантюрной поездки стала книга Рейснер «Гамбург на баррикадах». Затем почти весь 1924 год Рейснер ездит по России, посещает заводы, шахты на Урале, в Донбассе. Едва вернувшись из одной командировки, рвется в другую. Даже устроившись в газету «Известия», она оговаривает обязательное условие: «В течение года я имею право по крайней мере на пять командировок в более отдаленные производственные центры Союза. На этом пункте я особенно настаиваю, так лучше всего удаются мне именно живые очерки, путевые заметки. Подчеркиваю, что к сидячей работе, кабинетной, неподвижной я совершенно не способна». А роман Ларисы и Радека продолжался. Дело осложнялось тем, что Радек был женат и разводиться, несмотря на свое явное увлечение Ларисой, пока не собирался. Лариса с головой уходит в журналистику. Из многомесячного вояжа по Донбассу и Уралу она привозит книгу «Железо, уголь и живые люди». На следующий год Лариса едет на лечение в Германию – используя поездку не столько для забот о своем здоровье, сколько для изучения положения рабочего класса, о чем напишет в книге «В стране Гинденбурга». Потом берется за очерки о декабристах – Каховском, Трубецком, Штейнгеле… Лариса словно торопится жить, зная, что ей осталось очень немного времени. Глоток сырого молока – и 9 февраля 1926 года Лариса Рейснер умерла в Москве от брюшного тифа. Ей было всего тридцать лет. Михаил Кольцов писал: «Зачем было умирать Ларисе, великолепному, редкому, отборному человеческому экземпляру?» Карла Радека в середине 30-х годов объявили «врагом народа» и расстреляли. Раскольников сбежал во Францию и там погиб при очень подозрительных обстоятельствах – говорят и о самоубийстве, и об убийстве агентами НКВД. Троцкий после многих лет скитаний и нескольких покушений погиб от удара ледорубом в Мексике. Умерли все, кого Лариса Рейснер дарила своей любовью, кто знал ее. Что случилось бы с Ларисой, если бы она не умерла от тифа? Возможно и ее бы расстреляли, а может быть она была бы среди палачей.
Жизнь Александры Коллонтай
Она мечтала быть свободной. Но свобода оказалась дороже, чем она думала. Дороже семьи. Дороже любви. Дороже даже собственной жизни. Александра Коллонтай — блестящая аристократка, ставшая пламенной революционеркой, первая женщина-министр и первая женщина-посол в мире. Ее имя гремело по всей Европе, но в СССР о ней старались не вспоминать. Почему? Потому что ее история была слишком неудобной. Потому что она доказала: можно сжечь мосты, но нельзя убежать от себя.
Бунт генеральской дочки
Шурочка Домонтович родилась в 1872 в Санкт-Петербурге, в состоятельной семье генерала царской армии и дочери финского лесопромышленника. Она получила прекрасное образование, владела как минимум шестью иностранными языками, хотела продолжить образование на Высших женских курсах, но ее мать была против, утверждая, что женщине высшее образование ни к чему, что ей достаточно найти себе достойного мужа и родить детей. Получив домашнее образование, Шурочка Домонтович сдала экзамен на аттестат зрелости при 6-й мужской гимназии в Петербурге и получила право быть учительницей. Будущее у нее было вполне определенное: богатый и влиятельный муж, дети, балы при дворе и поездки за границу.
Юная Александра была высокой, стройной девушкой с аристократической осанкой, унаследованной от отца-генерала. Её грациозная фигура отличалась тонкой талией. Большие, голубые глаза «могли как очаровывать, так и испепелять». Ходило мнение, что её лицо трудно забыть.
Зеркала Аничкова дворца дрожали от вальса. Восемнадцатилетняя Шура Домонтович— высокая, с тёмными волосами, собранными в строгую греческую косу, — стояла у колонны, демонстративно не танцуя.
— Вы что, не признаёте вальс, барышня? — раздался за спиной бас. Она обернулась. Перед ней — генерал Николай Тутолмин, герой Туркестанских походов, на груди золотая сабля и слишком самоуверенная улыбка.
— Признаю только мазурку, ваше превосходительство. И то — если партнёр умеет говорить о чём-то, кроме погоды.
Генерал рассмеялся. Через три часа, в зимнем саду, Тутолмин схватил её за руку:
— Вы — первая женщина, которая не заискивает перед моими эполетами. Я женюсь на вас.
Шура попыталась вырваться:
— Вы даже не спросили моё мнение!
— Зачем? Вы — дочь отставного генерала Домонтовича, без приданого. Я — блестящая партия. Это математика, мадемуазель.
Она вылила ему за воротник стакан лимонада.
На рассвете Шура писала подруге Зинаиде Шаддуновой:
«Он явился к отцу в полночь, чтобы посвататься! Папа в восторге. А я… я сегодня же уеду к тёте в Финляндию. Лучше быть старой девой, чем женой человека, который считает меня трофеем».
Вместо блестящей партии она вышла замуж за дальнего родственника, выпускника Военно-инженерной академии, бедного офицера Владимира Коллонтая. Муж её обожал, но как написала в своих дневниках Александра, не смог разбудить в ней женщину. «Мое недовольство браком началось очень рано. Я бунтовала против „тирана“. Так называла моего мужа». Еще одно любопытное признание, сделанное годы спустя: «…любила своего красивого мужа и говорила всем, что я страшно счастлива. Но мне все казалось, что это счастье меня как-то связало. Я хотела быть свободной. Маленькие хозяйственные и домашние заботы заполоняли весь день, и я не могла больше писать повести и романы, как делала это, когда жила у родителей. Но хозяйство меня совсем не интересовало, а за сыном могла очень хорошо ухаживать няня. Как только маленький сын засыпал, я шла в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу Ленина».
Роковую роль в судьбе Александры Коллонтай сыграла большевичка Елена Стасова, которая убедила младшую подругу, что семья и тюрьма — суть одно и то же. Только вырвавшись из этой темницы, можно заняться настоящим делом. Под «настоящим делом» обе, естественно, понимали революционную деятельность. Постепенно Александра приходит к выводу, что любовь к сыну — простой эгоизм, а любовь к мужу — ненужная роскошь.
Петербург, 1893 год. Александра Коллонтай с мужем из любопытства заходят на ткацкую фабрику. Тогда стало модно интересоваться рабочим бытом. То, что они увидели, перевернуло ее мир: дети спят на станках, женщины калечат руки за гроши, в углу — тело младенца, накрытое рогожей. Той же ночью она рвёт дневник с описанием балов и записывает: «Я прикасалась к шелкам, но не знала, что они сотканы из детских слёз. Теперь знаю — и не могу забыть». После чего она выбрала для себя главную дорогу в жизни- освобождение женщин. Дома у неё сложился любовный треугольник: она, Владимир и его приятель Александр Саткевич, которых с её слов любила одинаково. Этот узел она разрубила одним махом-уехала в Швейцарию, чтобы изучать экономику у европейской знаменитости. С собой взяла три чемодана книг, одно фото сына Миши и растерзанное сердце. В кармане — билет в один конец и не отправленное письмо: "Володя, прости. Я вышла на перрон три раза. Первый — чтобы вернуться. Второй — чтобы заплакать. Третий — чтобы уехать навсегда..." В Варшаве её настиг первый приступ паники. Она выбежала на перрон без пальто, купила обратный билет, просидела у кассы 40 минут, сжимая в кулаке портрет сына Миши. Потом вдруг разорвала билет и села в поезд: "Если я вернусь сейчас, я умру. Медленно. От этих кружевных занавесок, от разговоров о приданом, от твоих добрых глаз, которые не понимают..." (из её дневника). В письме мужу, которое он никогда не получил: "Миша будет спрашивать, где мама. Скажи ему, что я ушла на войну. Только враг здесь — не люди, а весь этот строй, где дети ткачей умирают под станками, а мы с тобой целуем им руки на балах... Ты назовёшь это эгоизмом. Но знаешь, что страшнее? Проснуться в 50 лет и понять, что вся твоя жизнь — это перебранки с кухаркой и вышивание крестиком. Я вернусь. Боже, как я хочу вернуться…"
Владимир Коллонтай стал генералом и женился на другой женщине- Марии Ипатьевне, дочери генерал-майора Скосаревского, которая стала фактической матерью её сына Михаила. Сын Михаил её не простил и никогда не называл мамой.
В Цюрихе Коллонтай познакомилась с Розой Люксембург и Кларой Цеткин, в Лондоне — с суфражистками. Изучала экономику, писала статьи о положении женщин. В Женеве она познакомилась с Плехановым и Лениным. Центральной темой ее политического интереса стал женский вопрос.
Кровавый рассвет 1905 года
Утро 9 января началось с мороза и надежды. Тысячи рабочих с иконами и портретами царя шли к Зимнему дворцу — просить хлеба и справедливости. Среди них не было Александры Коллонтай, но когда грянули залпы, она уже бежала по залитому кровью Невскому проспекту. Из её дневника: «Я видела, как падают люди. Солдаты били прикладами раненых, казаки рубили шашками. Снег стал красным». В тот день погибло более тысячи человек. Для Коллонтай, дочери царского генерала, это стало точкой невозврата. Её первый революционный поступок — сбор денег для семей погибших. Второй — побег за границу, где она стала агитатором марксистского толка и публицистом.
Александра Коллонтай и «теория стакана воды»: мифы и реальность
Все последующие 20 лет Александра посвятит попытке создать новый тип союза мужчины и женщины. В своей работе «Новая мораль и рабочий класс» она писала: «Любовь не должна быть цепью. Женщина имеет право на счастье вне зависимости от штампа в паспорте». Ей приписывают авторство «теории стакана воды», которая утверждала, что сексуальные отношения должны быть такими же простыми и естественными, как утоление жажды — без брака, ревности и «буржуазных условностей». На самом деле фраза эта принадлежит Жорж Санд. Но как бы то ни было, недаром эту теорию приписывали Коллонтай. Для неё не существовало никаких ограничений в отношениях с мужчинами: ни в количестве, ни в возрасте. Неизменным было одно: командовала в этих отношениях Александра. Её любимая фраза тех лет: « Иду на разрыв».
Пётр Маслов-её запретная страсть
Их встреча произошла в 1906 в Германии. Маслов — женатый, на 10 лет старше, один из ведущих теоретиков меньшевизма. Коллонтай — яркая, свободолюбивая, уже известная своими радикальными взглядами на женскую эмансипацию. Их роман был бурным и противоречивым по причине идеологического разлада и его двойной жизни. Маслов не собирался бросать семью. В 1908 году Маслов порвал с ней, назвав их связь «ошибкой». Для Коллонтай это стало ударом: «Он считал меня истеричкой, а свои измены — естественным правом мужчины».
Александр Шляпников: «он был моей революцией»
Их свела революция. Александра Коллонтай — 33-летняя беглая аристократка, только что порвавшая с мужем и сыном. Александр Шляпников — 20-летний рабочий-металлист, неистовый большевик. Они встретились на нелегальной сходке в Петербурге. Шляпников, увидев Коллонтай в дорогом меховом манто, язвительно бросил: "Барыня пришла революцию делать?" Но когда она заговорила о правах работниц, зал замер. "В её глазах горел настоящий огонь", — признавался позже Шляпников. После разгрома революции 1905-1907 оба оказались в эмиграции. В Париже 36-летняя Коллонтай и 23-летний Шляпников стали любовниками. Их страстные письма с обращениями друг к другу - «Мой мальчик-бунтарь", "Моя валькирия»- ходили по рукам всех товарищей по партии. Ленин едко заметил: "Товарищ Коллонтай изучает пролетариат... очень близко». Из разрыв произошел в 1915, когда Коллонтай поддержала Ленина в вопросе о войне, а Шляпников занял пацифистскую позицию. Шляпников сжёг все её письма. Коллонтай вырвала страницы из дневников, где упоминала о нем.
1921 год. Коллонтай — влиятельный нарком. Шляпников — лидер "рабочей оппозиции", объявленный врагом партии. На X съезде она голосует за его исключение из партии. Через 15 лет его расстреляют как "троцкиста". Узнав о его казни, 64-летняя Коллонтай напишет в дневнике единственную строчку: "Саша... мой мальчик... прости"
История страсти Коллонтай и Дыбенко
В «окаянные дни» у Коллонтай случился страстный роман с предводителем балтийских матросов Павлом Дыбенко. Коллонтай была послана на агитацию матросов Балтийского флота. Коллонтай в мемуарах писала: «Первый раз увидела его на митинге в Гельсингфорсе. Высокий, с маузером на поясе, он кричал матросам: „Вся власть Советам!“. Когда я закончила речь, он подхватил меня на руки и понес к катеру, как мешок с мукой. Я возмутилась, но он рассмеялся:„Ты теперь наша!». Дыбенко, бывший тогда председателем Центробалта был сражен буквально наповал. Захватившее его чувство заставляло жестокого Дыбенко обращаться к своей «милой, дорогой Шурочке» - «Мой Ангел!» И писал ей: «Я никогда не подходил к тебе как к женщине, а к чему-то более высокому, более недоступному…». Это было то, чего Коллонтай желала больше всего на свете. Ей - 45 лет , ему -28. Их роман становится открытым для всех. Коллонтай пишет подруге: «В нем преобладает не интеллект, а душа, воля, энергия. Он — мой Орел». После взятия Зимнего Дыбенко назначают наркомом по морским делам, Коллонтай — наркомом призрения. Переломным стал момент, когда немцы, нарушив перемирие, в конце февраля 1918 года начали наступление на Нарву и Псков. Навстречу им бросили сводный отряд краснофлотцев Дыбенко. Нарву они сдали и разбежались. Дыбенко был арестован. Коллонтай спасает своего возлюбленного. Она бросается в ноги к прокурору Крыленко, к Троцкому. Во всех газетах появляется сообщение: Ал. Коллонтай и Павел Дыбенко сочетались первым в истории Советской России официальным гражданским браком. Первая запись в советской книге актов гражданского состояния гласит : «15 марта 1918 г. брак зарегистрирован между наркомом Дыбенко П.Е. и наркомом Коллонтай А.М. Свидетели: Ленин, Троцкий». Дыбенко исключают из партии, но отпускают из-под ареста под поручительство теперь уже законной жены. Она ему писала: «Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное — несправедливость. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ…»
В 1921 году Дыбенко, назначенный командиром дивизии в Крыму, заводит роман с 18-летней медсестрой. Коллонтай, застав любовницу в своей постели, требует развода. В мемуарах она признается: «Я плакала не из-за него — из-за унижения. Ревность? Да, я отрицала ее как „буржуазный пережиток“, но сердце не обманешь». Дыбенко в ответ стреляет себе в грудь. Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца. Выздоравливая, он умоляет: «Прости, Шура!». Но Коллонтай холодна: «Чувства выгорели. Уезжаю в Москву навсегда».
Госпожа Посол
В Москве Коллонтай обратилась к Сталину с просьбой отправить её на работу за границу. С 1922 года и до победного 1945-го Коллонтай работала дипломатом с небольшими перерывами. Её встречали с любопытством и недоверием: буржуазная пресса писала о «большевистской авантюристке» Она побывала в Норвегии, Мексике и Швеции, наслаждаясь славой первой женщины-посла в мире, почётом и уважением сильных мира сего, комфортом старой доброй Европы и красивыми, добротными туалетами — всё это помогало ей сохранять душевное равновесие.
Самый опасный этап карьеры — вывод Финляндии из Второй мировой. Прикованная к инвалидному креслу после инсульта, Коллонтай вела переговоры из квартиры в Стокгольме и лично убедила Маннергейма разорвать союз с Гитлером, пообещав сохранение независимости Финляндии. В 1945-м депутаты Норвегии и Швеции выдвинули её на премию мира — случай беспрецедентный для советского дипломата.
В марте 1945 года 73-летнюю Коллонтай, перенесшую два инсульта в Швеции, срочно отзывают в Москву. Формально — для консультаций по делу Валленберга, но на деле — чтобы изолировать. Её квартиру на Калужской оборудуют казённой мебелью, а статус «советника МИДа» становится пустой формальностью. После инсульта 1942 года правая рука Коллонтай навсегда осталась неподвижной. Она с трудом говорила, но отказалась от пенсии: «Я не инвалид, я — дипломат!» В дневнике она пишет: «Я — как музейный экспонат. Ко мне водят иностранных журналистов, чтобы показать „легенду революции“, но мои доклады о Скандинавии даже не читают» .
Её единственная радость — внук Владимир, студент МГИМО. Он вспоминал: «Бабушка, парализованная, учила меня дипломатическому этикету: „Володя, даже врагу подают кофе с улыбкой“. А ночью я слышал, как она плачет». Внук в своих воспоминаниях рассказал, как она проводила день за днем: утром зарядка под патефон (любимая песня — «Смело, товарищи, в ногу!»); днем диктовка мемуаров секретарше Эмми Ларссен, где страницы о Дыбенко и Шляпникове вырезает цензура ; вечером кормление голубей у окна со словами «Они свободны, а я…» .
За неделю до смерти Коллонтай диктует последнюю запись: «Я прожила три жизни: бунтарки, министра, изгоя. Но самое страшное — пережить себя» .
Их судьбы стали двумя ответами на один и тот же вызов эпохи. Они шли разными маршрутами: одна — через отрицание и строительство, другая — через утверждение и горение. Коллонтай своей долгой жизнью доказала, что свобода — это не разовое завоевание, а ежедневный, мучительный, порой одинокий труд по её отстаиванию. Она заплатила за свою свободу всем, что у неё было, и в конце спрашивала себя, не слишком ли высока цена.
Рейснер своей короткой жизнью показала, что свобода — это состояние полёта, доступное здесь и сейчас. Она не платила по счетам — она прожигала жизнь, предпочитая яркую вспышку долгому тлению.
Их спор не разрешён. Потому что в каждой женщине, стремящейся быть собой, живёт и Коллонтай — с её трезвым расчётом и готовностью к жертве, и Рейснер — с её жаждой риска и безумной храбростью. Одна напоминает нам о долге и цене, другая — о праве на страсть и чудо.
Они так и стоят по разные стороны исторического зеркала: философ и поэт, законодательница и воин, реалист и романтик. В этом их вечная современность и главный урок нам, живущим в другую эпоху, но всё так же ищущим ответ на вопрос: «А что такое для меня свобода?».