Найти в Дзене

Родители очень любили старшего сына и почти не замечали младшего

Витька появился в их жизни, как маленькое солнце. Так любила говорить бабушка, глядя на внука, который в два года уже бегал по двору, громко смеялся и тянул руки ко всем подряд. — Первый внук, — гордо повторяла она соседкам. — Наш наследник. Когда Вите было девять, он уже знал, что он — главный. Мать с отцом об этом прямо не говорили, но это чувствовалось во всём: в новых кроссовках, купленных ему к школе, в большом велосипеде, в том, как дедушка брал его с собой на рыбалку, а младшего оставлял дома. Вове тогда было семь. Он появился в семье как-то неожиданно даже для самих родителей. Отец потом, в редкие минуты откровенности, рассказывал: — Мы с матерью вообще второго не планировали. С Виткой нам и так забот хватало. А тут — бац, врачи говорят, уже поздно что-то менять. Ну, родился — что делать, воспитывать надо. Только воспитывали их как будто по двум разным книжкам. Старшему — всё лучшее. Младшему — что останется. Вова очень хорошо помнил, как впервые понял, что он — «лишний». Ему б

Витька появился в их жизни, как маленькое солнце. Так любила говорить бабушка, глядя на внука, который в два года уже бегал по двору, громко смеялся и тянул руки ко всем подряд.

— Первый внук, — гордо повторяла она соседкам. — Наш наследник.

Когда Вите было девять, он уже знал, что он — главный. Мать с отцом об этом прямо не говорили, но это чувствовалось во всём: в новых кроссовках, купленных ему к школе, в большом велосипеде, в том, как дедушка брал его с собой на рыбалку, а младшего оставлял дома.

Вове тогда было семь. Он появился в семье как-то неожиданно даже для самих родителей. Отец потом, в редкие минуты откровенности, рассказывал:

— Мы с матерью вообще второго не планировали. С Виткой нам и так забот хватало. А тут — бац, врачи говорят, уже поздно что-то менять. Ну, родился — что делать, воспитывать надо.

Только воспитывали их как будто по двум разным книжкам. Старшему — всё лучшее. Младшему — что останется.

Вова очень хорошо помнил, как впервые понял, что он — «лишний».

Ему было лет пять. Витя к тому времени ходил во второй класс. На его день рождения родители устроили праздник: надули шары, мама испекла огромный торт, пришли соседи с детьми.

— Витюшенька, держи, это тебе, — бабушка вручала внуку новый, блестящий конструктор.

— А мне? — робко спросил Вова, заглядывая за бабушкину спину.

— Ты чего, — одёрнула его мать. — Сегодня Витин день. Вот вырастешь, у тебя тоже будет.

Подарков Вите было много: машинки на пульте, мяч, рюкзак с супергероем. Вова ходил за толпой, держа в руках старую пластмассовую машинку с отломанным колесом, и всё ждал, что кто-нибудь вспомнит и про него.

Вспомнил только дед, уже к концу вечера. Пошарил по карманам, нашёл карамельку в шуршащей обёртке.

— На, внучек, — протянул он. — Ты тоже не обижайся.

Карамелька была вкусной, липкой, но в груди Вовы уже тогда что-то тяжёлое шевельнулось.

Шли годы. Картина закреплялась.

К началу школы у Вити был почти новый портфель, яркие тетради, модные кроссовки. Вове достался Витин прошлогодний ранец, чуть протёртый по углам, и кроссовки на размер больше, «чтобы на два года хватило».

— Ничего, — говорила мать, зашивая коленку на Витиной старой форме. — Ты же мужчина, потерпишь. Вон у нас в детстве вообще всё одно на двоих было.

— А почему Вите новые купили? — не выдержав, спросил как-то Вова.

Мать устало закатила глаза:

— Потому что он первый. И потому что ему надо в люди выбиться. На двоих у нас нет денег, сам понимаешь.

Витя привык принимать как должное. Он и не задумывался, почему ему — колбаса потолще, а Вове — хвостик сосиски. Почему ему покупают «тетрис» на день рождения, а Вове говорят: «Поиграешь, когда он наиграется».

— Витя старший, — любила повторять бабушка. — С него спрос больше. Ему и помогать надо.

Помогал Вите весь дом. А Вова рос как будто сам по себе.

В двенадцать лет Вова решил, что если он сам себе не поможет, то никто не поможет.

Летом, вместо того чтобы гонять с пацанами целыми днями, он устроился «помогать» на заправке за городом. Тётка-заведующая, знакомая соседа, взяла его неофициально: подтаскать канистры, вытереть стекло, поднести кофе дальнобойщику.

— Мелкий, только влезешь куда не просят — гнать буду, — предупредила она. — Но если работать будешь — на мороженое заработаешь.

Вова работал. Под конец смены ладони гудели, спина ныла, но в кармане звенели настоящие, его собственные деньги.

Потом была подработка у местного ЖЭКа: красили газовые трубы в жёлтый цвет вдоль улиц, белили бордюры в парке.

— Ты чё, Вован, сдурел? — смеялся Витя, видя, как брат приходит домой в краске. — Тебя как раба используют, а ты рад.

— Зато у меня деньги есть, — спокойно отвечал Вова, вытирая пятна с рук.

На свои первые заработанные рубли он купил большой пакет конфет — не делить на всех, а своих, только своих. Пошёл на рынок и купил «тетрис», о котором давно мечтал. Потом — модный спортивный костюм, о котором одноклассники только вздыхали.

Витя смотрел на это с лёгкой завистью, но вслух не говорил.

— Тоже мне, заработчик, — только фыркал он. — Нашёл себя великим бизнесменом.

Вова не обижался. Он понимал: в семье, где всегда всё измерялось старшинством, он сам себе выстроил маленький остров, где был главным.

В четырнадцать лет у Вити случилось первое настоящее «взрослое» событие — он попробовал алкоголь. Компания во дворе, пиво из пластиковой бутылки, потом самогон у какого-то знакомого дяди.

Ему понравилось. Понравилось, как шумит в голове, как становится смешно и легко.

— Во, тема, — делился он с друзьями. — Прикиньте, как куражит.

На всё это нужны были деньги. Своих у Вити не было: карманные он давно тратил на сигареты и жвачки. Зато у Вовы в комнате стоял поросёнок-копилка. Тот самый, розовый, тяжёлый, который брат берег как зеницу ока.

Витя долго смотрел на него. Потом зашёл к Вове:

— Слышь, дай денег. Погулять хотим.

— У меня немного, — осторожно сказал Вова. — На кроссовки коплю.

— Не жадничай, — скривился Витя. — Все равно работать пойдёшь — ещё накопишь.

— Я… не хочу. Мне самому надо.

-2

Спор был короткий. Витя был старше, сильнее. Он просто оттолкнул брата, взял копилку, с силой ударил о пол. Монеты рассыпались по комнате.

— Всё равно заладил, — недовольно бросил он. — «Моё, моё». В одной семье живём.

Вова стоял у стены, прижимая кулаки к бокам. Глаза жгло, но он не заплакал. Только сказал тихо:

— Вернёшь.

— Ага, обязательно, — усмехнулся Витя, сгребая деньги в карман.

В первый же выходной он пошёл с друзьями «веселиться». После того вечера Вова к своей копилке относился уже иначе. Не как к священной вещи, а как к напоминанию: свои границы надо уметь защищать, иначе их просто раздавят.

К восемнадцати годам Витя уже плотно сидел на бутылке. Сначала родители закрывали глаза, списывая на «переходный возраст».

— Все парни в его годы пробуют, — говорила мама, вытирая со стола пустые бутылки. — Перерастёт.

Отец молчал, сжимая челюсти.

— Пацан гуляет, — вздыхал он друзьям. — Я в его возрасте тоже не ангел был.

Но гулянки становились всё жёстче. Пьянки до утра, драки во дворе, истерики дома. Мать плакала по ночам, думала, что тихо, но Вова всё слышал через стену.

— Господи, да заберите вы его в армию наконец, — шептала она. — Может, там ему мозги вправят.

Когда Вите пришла повестка, родители вздохнули с облегчением.

— Армия человека делает, — говорил отец, хлопая сына по плечу. — Вернёшься мужиком.

Вова тогда уже заканчивал школу, подрабатывал, копил на переезд. На Витины проводы он пришёл, но стоял в углу, чувствуя себя чужим на этом празднике.

Витя уехал — и дом впервые за долгие годы наполнился тишиной. Мать словно помолодела. Отец реже хмурился. Вова думал: «Может, и правда вернётся другим».

Вернулся. Только не другим, а как будто тем же, только хуже. В части он подсел на крепкий алкоголь, «для согрева» на морозе. Домой привёз привычку пить каждый день.

— Да что вы мне, — огрызался он, когда мать пыталась что-то сказать. — Я взрослый. Имею право.

К тридцати годам братья оказались на разных полюсах.

Вова к этому времени уже успел закончить техникум, потом заочно институт, жениться на тихой, доброй девушке Оле, родить двоих детей — сына и дочку. Они с семьёй жили в небольшом домике в пригороде крупного города. Дом старенький, но ухоженный: грядки, сарай, покрашенный забор. В выходные Вова жарил шашлыки, играл с детьми в футбол, ремонтировал бесконечно свой забор и старую, но надёжную машину.

Витька же к тридцати стал типичным алкоголиком, которого во дворе знали все. Всегда немного помятый, с помутневшим взглядом, в одной и той же куртке, независимо от времени года. Родители тащили за ним бесконечный шлейф проблем.

То он, пьяный, разобьёт соседу стекло мячом или бутылкой — отец идёт договариваться, «компенсировать ущерб». То сядет за руль после выпивки, его ловит ГИБДД — штрафы, лишение прав. Родители собирают деньги, продают технику, занимают у родни.

— Ну а что делать? — разводила руками мать. — Сын же.

Однажды Витя разбил бровь в драке собутыльнику. Тот написал заявление в полицию, угрожая «посадить за умышленное причинение вреда». Опять беготня, извинения, деньги.

— Вы его не спасаете, вы его губите, — срывался как-то Вова, приехавший навестить родителей. — Вы ему подушку под каждое падение подставляете. Он поэтому и не встаёт.

— Легко тебе говорить, — огрызнулся отец. — У тебя-то всё хорошо. Работает, видите ли, семья, домик. А у нас… Один такой, другой — такой. Мы что, виноваты, что ли, что он слабее?

— Вы виноваты в том, что разницу между «поддержать» и «устлать соломкой» не видите, — жёстко ответил Вова. — Я нашёл клинику. Настоящую, с программой, врачами. Готов был заплатить. А вы? Вы мне сказали, что «всё под контролем». Что он «бросит сам».

-3

— И брошу! — заорал тогда Витя, шатаясь в дверях. — Я не алкаш! Мне не нужны твои больницы!

Этот разговор Вова запомнил надолго.

Потом всё завертелось ещё быстрее.

Вова с семьёй переехал в другой город — ему предложили хорошую работу. Он долго сомневался, стоит ли бросать родителей, но мать его почти выгнала:

— Езжай, Вовка, — сказала она. — Хватит тебе себя под нас подстраивать. Мы живы-здоровы. Свою жизнь тоже жить надо.

Здоровье, правда, подвело её почти сразу после Вовкиного отъезда. Сердце не выдержало. Вызвали скорую, но было поздно.

Вова примчался на похороны, скомканные, тяжёлые. Витя стоял у гроба красноглазый, с перегаром, но почему-то трезвый в тот день. Отец будто сжался, стал ниже ростом.

После маминой смерти Витя окончательно поехал по наклонной. Остался жить с отцом в двухкомнатной квартире. Отец вышел на пенсию, деньги небольшие. Почти всё уходило на еду, дешёвую одежду, лекарства. Коммуналку платили через раз, долги росли.

— Пап, ну давай я вам хотя бы с долгами помогу, — говорил по телефону Вова. — Ты счёт пришли, я закрою.

— Не надо, — упрямился отец. — Сами справимся. У тебя своя семья. Витя, вон, работу нашёл, подрабатывает.

Витя действительно на какое-то время устроился грузчиком в супермаркет. Казалось, начал выкарабкиваться. Меньше пил, даже познакомился с женщиной, Танькой, которая почему-то в нём увидела «несчастного, доброго человека».

Они пожили вместе год. Потом Витя сорвался. Запой, драка, крики. Танька убежала, хлопнув дверью. Больше о ней никто не слышал.

Отец всё ещё верил, что «сын образумится». Вова уже ни во что не верил, но продолжал время от времени звонить:

— Пап, давай ещё раз про клинику подумаем. Я заплачу. Ты с ним поговори.

— Он слушать не хочет, — устало отвечал отец. — Кричит, что не алкаш, что «в любой момент встанет и завяжет». Да и… — он замолкал. — Знаешь, в его-то возрасте… Может, поздно уже.

Поздно стало в один осенний вечер, когда дорогу, по которой Витя шатался домой, переходя на красный, пересекла машина.

Свидетели потом говорили, что он вышел из-за кустов прямо под колёса. Водитель не успел затормозить. Скорая приезжала быстро, но в морге поставили сухой диагноз: тупая травма, несовместимая с жизнью.

На похоронах стояла промозглая сырость. Земля под ногами хлюпала. Небо низко нависало над кладбищем.

Отец держался за край гроба, словно боялся, что его утащит туда же. Лицо серое, губы трясутся.

— Трагическая случайность, — повторял он всем, кто подходил выражать соболезнования. — Вот шёл человек домой — и всё… Машина… Не уберегли…

Вова стоял чуть поодаль, зажав в руках шапку. Ветер бил в лицо, но он почти этого не чувствовал. Смотрел на брата, точнее, на деревянный ящик, в котором лежало всё, что осталось от того мальчишки, который когда-то забирал у него копилку.

После того как гроб опустили, люди начали расходиться. Отец остался стоять, глядя вниз. Вова подошёл.

— Пойдём, пап, — тихо сказал он. — Промерзнешь.

— Это… — отец сглотнул. — Это же случайность, Вов. Ну согласись. Никто же не ожидал…

Вова посмотрел на него долго.

— Случайность — это когда кирпич с крыши упал, — медленно произнёс он. — А когда человек годами идёт к этому, шаг за шагом, а ему ещё и дорогу подметают — это не случайность. Это итог.

Отец дёрнулся, побледнел ещё сильнее.

— Ты чего говоришь такое? — прошептал он. — Это же брат твой. Мой сын.

— Мой брат умер не вчера, — жёстко сказал Вова. — Он умирал по кусочку все эти годы. А мы делали вид, что ничего не происходит. Я предлагал его лечить. Я клинику нашёл, помнишь? Готов был платить. А вы с мамой говорили: «Всё под контролем, он не алкаш, он бросит сам». Ты сделал ставку не на того, пап. Раскладывал все силы, все деньги на Витю, надеялся, что он изменится. А в итоге проиграл и его, и себя.

Слова повисли в холодном воздухе, тяжёлые, как мокрый снег. Отец качнул головой.

— Ты думаешь, я не корю себя? — выдавил он. — Думаешь, мне легко? Но я… я же отец.

— Я тоже отец, — тихо ответил Вова. — И именно поэтому я говорю, как есть. За детей мы в ответе. Но не в ответе за их выбор, когда они уже взрослые. Ты сделал всё, чтобы прикрыть его от последствий. Он потому и не видел ямы под ногами. И шагнул туда, даже не глядя.

Отец отвернулся.

— Уходи, — прошептал он. — Оставь меня.

Вова вздохнул, но спорить не стал. Он знал, что сейчас эти слова не лягут. Они как семена — если взойдут, то позже, в тишине.

После похорон они поехали в родную квартиру. Витина комната пахла затхлостью и перегаром. На столе — недопитая бутылка, грязные кружки, пепельница, переполненная окурками.

— Надо будет всё разобрать, — сказал Вова. — Выбросить лишнее, прибраться.

— Я сам, — глухо ответил отец.

Но через неделю стало ясно, что «сам» он не справится. Он сидел в той же комнате, что и прежде, только молчал больше. Не ругался, не оправдывал, просто гас.

Долги по коммуналке тем временем подбирались к отметке, которая грозила отключением света и воды.

Вова сел с калькулятором, посчитал всё и сказал:

— Пап, ты переезжаешь ко мне. Точка. Квартиру будем продавать, часть долгов закроем, остальное я помогу.

— Я старый уже, — пробурчал отец. — Куда я поеду? У тебя там своя жизнь.

— А ты мне кто? Сосед? — Вова посмотрел на него. — Отец ты мне. Одного тебя здесь я не оставлю.

Так отец переехал в домик в пригороде, к внукам, к Оле, которая сначала робко, потом всё уверенней стала называть его «папой Иваном».

Они жили вместе, ели за одним столом, смотрели телевизор по вечерам. Обсуждали новости, огород, цены на лекарства. Только одного имени в этом доме не произносили. Словно его никогда не было.

Но он был. В каждой морщине на отцовском лице, в каждом взгляде, который тот иногда бросал в темноту за окном. В каждом вздохе Вовы, когда он по вечерам сидел в сарае, перебирая старые инструменты.

Иногда Вова ловил себя на мысли: «А мог ли я сделать больше?» Вспоминал, как отмахивался: «Не мои проблемы». Вспоминал, как однажды послал брата к чёрту, когда тот позвонил в очередной раз пьяный среди ночи. Тогда он думал: «Сколько можно его вытаскивать?» Теперь думал: «А вдруг тогда был шанс?»

Отец тоже думал. О том, как гладил Витин портфель, как хвастался им перед друзьями: «Старший у меня, видите, какой». О том, как закрывал глаза на первый запах алкоголя. Как отдавал последние деньги, чтобы «отмазать» сына. И как гонял Вову: «Не лезь, не учи».

Они оба понимали, что в этой истории нет одного виноватого. Все приложили руку. Витя — к собственной гибели. Родители — к его безответственности. Вова — к тому, что слишком вовремя отстранился, чтобы не утонуть вместе с братом.

Но вслух они об этом не говорили.

Однажды вечером, когда за окном шёл мелкий осенний дождь, отец сидел на кухне, грея ладони о кружку с чаем. Внуки уже легли спать, Оля мыла посуду в раковине. Вова возился у печки.

— Вова, — вдруг тихо сказал отец.

— М? — Вова обернулся.

— Спасибо тебе, — выдохнул старик. — Что забрал меня. Что не бросил.

Вова пожал плечами.

— Пап, ну что ты. Ты же отец. Это… естественно.

Они встретились взглядами. В этих взглядах было многое: и Витя, и годы боли, и невысказанные вопросы.

Но вместо того, чтобы снова вернуться к прошлому, отец только кивнул.

— Ладно, — пробормотал он. — Спать пора.

Когда он ушёл в свою комнату, Вова остался на кухне один. Сидел в полутьме, слушал, как тикают часы.

«Мы оба могли помочь ему, — думал он. — Каждый по-своему. Но жизнь — не книжка. Там нет „если бы“. Есть только то, что есть».

Он вздохнул, встал, заглянул в комнату к детям. Они спали, раскинувшись, по-детски беззащитные. Вова поправил одеяло сыну, убрал с подушки сдёрнутую ночью игрушку у дочки.

— Ставку надо делать на жизнь, а не на иллюзии, — прошептал он самому себе.

И, выключив свет, тихо прикрыл дверь, стараясь, чтобы его дети никогда не почувствовали себя тем «младшим», которому достаётся только по остаточному принципу.

👍Ставьте лайк, если дочитали.

✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.