1. Дионисийская мания величия: инаковость группы
По Ницше, искусство – это то, что облегчает человеческие страдания и придаёт смысл существованию. Однако пренебрежение к традиции со стороны людей, оптимистично верящих, что всё можно объяснить логикой (или наукой), разрушило тайну богов, затмило её привлекательность и погубило греческую трагедию. Более того, эта одержимость истиной парадоксальным образом связана с манией величия самонадеянных людей – подобное отношение встречается у главных героев романа (и в произведениях молодого Ницше).
В «Философии и литературе экзистенциализма» Уэсли Барнс сформулировал парадокс, касающийся отношений человека и богов, который порождает трагедию: чем величественнее бог в человеческом представлении, тем величественнее себя видит человек – он отражение божественной силы, его создавшей. Эта мания величия создаёт у такого человека ощущение собственного превосходства над обществом – в своём индивидуализме он претендует на божественность, ускользает от коллектива, отделяясь от него.
Это разделение проистекает из представления трагического героя о том, что он знает лучше всех или имеет право на такое же знание, как и боги, – это рационалистическое высокомерие. Именно это делает Эдип, игнорируя советы Тиресия, неустанно стремясь познать себя, то же самое делает Пенфей, намеренно запрещая культ Диониса, несмотря на то, что фиванцы приняли этого бога, и тот же Тиресий умолял его проявить мудрость (яркая тема в «Вакханках») и прекратить преследование Диониса и его последователей.
Поиски мудрости были свойственны и самому Ницше. Донна Тартт упоминает в эпиграфе романа «Несвоевременные размышления» философа, а также отрывок из «Государства» Платона. После написания «Рождения трагедии» и «О Гомере и классической филологии», «Размышления» проникнуты тем же духом и тоном юношеской изобретательности и драматического потрясения современным состоянием европейской, особенно немецкой, культуры.
Наиболее релевантным для моей интерпретации «Тайной истории» является работа «Использование и злоупотребление историей для жизни», где Ницше демонстрирует ужасающую степень элитаризма по отношению к «массам», которые, по его словам, представляют собой не что иное, как «размытые копии великих людей». Исступление философа о величии похоже на самовосприятие группы по отношению к остальному Хэмпден-колледжу (смею ли я сказать, миру) – некоторые лицемернее других (Генри был наиболее откровенен в этом, описывая убийство фермера как «незначительное происшествие, по сути»), но все они считают себя интеллектуально и морально выше всех остальных, и эта аура самовозвеличивания отчасти привлекает Ричарда, потому что он хочет быть частью этой «важности». Он уже видит себя обособленным, но ему нужно внешнее подтверждение.
Философ пытается убедить читателя в двусмысленности преувеличенного «культивирования истории». Такое «размышление» было бы «несвоевременным», поскольку в то время, когда он это писал, историцистская точка зрения была на подъёме. Ницше гордится своей «несвоевременностью» и связывает это со своим «учеником [эллинских] времён»:
Я не знаю, какое значение могли бы иметь классические исследования для нашего времени, если бы они не были несвоевременными, то есть действующими вопреки нашему времени и тем самым воздействующими на наше время и, будем надеяться, на благо будущего времени.
Опять же, эта идея существования «вне времени» и «не на своём месте» является частью установки группы, которая препятствует их способности идентифицировать себя с другими людьми, делает их изолированными и бесчувственными, что позволяет им совершать убийства и менее жестокие поступки – как и в аргументации Ницше, они не видят себя в «массах»; эта самонадеянная «инаковость» и есть логика их действий. Всё в них анахронично: от неосведомлённости Генри о высадке на Луну, их одежды и канцелярских принадлежностей до инцеста близнецов, напоминающего трагедию Софокла. Это делает их невозможными для сопереживания, но одновременно усиливает их привлекательность.
2. Невозможность иррационального
Давайте рассмотрим цитату Уолтера Патера из его «Греческих исследований»:
Тема «Вакханок» Еврипида - страстное противостояние Пенфея, царя Фив, Дионису и его религии; [...] Пенфей, человек горя, разрывается на части [...] в безумии, ниспосланном на него богом. В этой пьесе Еврипид использует лишь одну из многих версий одной и той же истории, в каждой из которых Дионис побеждает.
Учитывая всё, что олицетворяет Дионис, и финал романа Тартт, я считаю, что в «Тайной истории» бог тоже победил. Во многих отношениях Ричард представляется мне своего рода Пенфеем – самодовольным аутсайдером, отчаянно пытающимся уловить проблеск божественного, но побеждённым силами, частью которых он пытается стать. Символично, что Ричарда также разорвали на части менады – те, кто сыграл свою роль в его самоуничтожении, и были теми, кто устроил вакханалию.
Подобно Пенфею, он обманут сначала собственным упрямством и самообманом, а затем дионисийскими силами. Мы не можем полагаться на его свидетельства о событиях, так же как и на мнение Пенфея о вакханках. В конечном счёте, подобно тому, как Пенфей был слеп к Дионису, Ричард не видел истинной природы людей, которых он когда-то боготворил. Генри - величайшая дионисийская сила в романе, потому что он - величайшая тайна. Мы видим лишь краткие проявления подавляемого им насилия и манипуляций, которые он оказывает на других. И, конечно же, как и в случае с объектами их одержимости, история группы заканчивается трагедией.
Говоря о самообмане, я всё время вспоминала одну строчку Генри. Он сказал Ричарду, что вакханалия сработала, но, насколько я понимаю, нет, не в прямом смысле этого слова. На вопрос Ричарда, почему он решил устроить вакханалию, Генри просто ответил, что хотел «сбросить оковы когнитивного восприятия, подняться над суетным и преходящим. [...] потерять себя, полностью потерять себя». Довольно рационалистический подход к ритуалу, поскольку нет никаких свидетельств того, что греки совершали вакханалии с единственной целью — «сбросить оковы когнитивного восприятия».
Этот эффект всегда описывался как следствие благочестивого деяния. Как бы группа ни старалась, им никогда не освободиться от своих аполлонических ограничений, да и, думаю, ни один современный человек не сможет. Они забывают, что вакханалии – это религиозные обряды, и игнорируют негласные космологические представления греческого общества, непостижимые для кого-либо вне этого контекста.
Дионисийское, как объяснял Ницше, – это образ жизни. Это постоянная практика и образ мышления, это бесконечная преданность, требующая социальной и природной среды, которой у нас больше никогда не будет. Олимпийские боги мертвы, и случайного ритуала недостаточно для их воскрешения, поскольку, как и любой другой религии, ей необходимо живое сообщество. Генри провалил ритуал, потому что – как бы он ни обманывал себя – ни он, ни остальные члены группы не смогли понять эту мистическую веру, столь глубоко укорененную в природе.
Бог - отражение людей, его создавших, и студенты в Хэмпдене никогда не смогли бы отразить его таким же образом. Дионисийская Красота - это тот вид Красоты, который вызывает Ужас, но достичь этого тревожного благословения можно, только отрешившись от всех рациональных и цивилизующих связей. Как я уже говорила, современному человеку невозможно достичь мистического состояния иррациональности.
В «Философии и литературе экзистенциализма» Барнс объясняет, как в современную эпоху, особенно с XIX века, «религия отказалась от сверхъестественного в пользу “сверхэтического естественного”», и, как мы видели, Ницше описывал эти явления в том же ключе.
Похоже, что вне зависимости где и когда именно, западное общество застряло в вечном цикле переключения от моментов крайнего мистического субъективизма к периодам великого аскетизма или рационализма.
Конечно, это сильное упрощение истории, но, если говорить в общем, с европоцентристской точки зрения, мы видим это в изменении греческого общества, упомянутом Ницше, в подъеме гуманизма как ответа на средневековую культуру, в модернистской реакции на викторианскую традицию и так далее.
Мы живём в эпоху невыносимого рационализма, в эпоху, которой, как правило, не хватает здравого смысла. Возможно, я ошибаюсь, но трудно быть оптимистом, хорошенько осмотревшись вокруг. Я понимаю желания персонажей, как и подход Ницше, но, в отличие от них, я не думаю, что существует лёгкий путь через ритуалы или манифесты. Возможно, мы стали слишком скептичны, чтобы быть религиозными, и если это так, нам нужно найти новый способ снова наполнить свою жизнь возвышенным.
