Глава 1. Пролог, в котором я была собой, и это никого не устраивало.
Если вы думаете, что я всегда была социальной хамелеоном, вы ошибаетесь. Исходный пакет «Лиза» поставлялся с предустановленным софтом: «ответственность», «боязнь осуждения» и «острое желание всем понравиться, приправленное панической атакой при виде незнакомого коллектива». Мой природный цвет – цвет стенки. Не той, что красят в смелый акцентный цвет, а той, что в коридоре бюджетной поликлиники, которую много лет назад покрасили в бежевый, и она смирилась.
Всё началось с университета. Вернее, с того, что после университета жизнь, вместо того чтобы выстроиться в понятную линию «работа-замужество-дача», вдруг рассыпалась на странные, несовместимые осколки. В понедельник я была младшим аналитиком в солидной конторе, где говорили «комьюнити» вместо «общество» и пили раф на миндальном молоке. Во вторник – помогала тёте Люде на даче, где главным социальным эвентом было совместное выкапывание картошки и осуждение соседа за неправильный компост. В среду – заходила в пивной паб к другу детства, где меня знали как «Лизку, которая однажды наспор съела столовскую котлету с компотом за три минуты». В четверг – пыталась не затеряться на вечеринке бойфренда, который общался с людьми из мира contemporary art, где можно было услышать фразу: «Твоя тоска – это такой перформанс повседневности?»
Я чувствовала себя клоуном, который перепутал цирки. В офисе тётя Люда со своим «детка, ты ж не наелась, вот возьми кабачковую икру» была не к месту. На даче разговоры про «бенчмаркинг» и «KPI» вызывали у родни священный ужас. В пабе про перформансы тоски лучше было помолчать. А на арт-сходках мои попытки шутить про котлету повисали в воздухе, как одинокий воздушный шарик после дня рождения.
Кризис наступил в момент, когда на арт-вечеринке я, пытаясь блеснуть эрудицией, назвала инсталляцию из ржавых труб и старых тапочек «очень катарсичной». Ко мне подошёл худой мужчина в очках толщиной с донышко бутылки и спросил: «А в каком именно смысле ты используешь понятие "катарсис"? У тебя отсылка к Аристотелю или к психоаналитической традиции?» Я просто хотела сказать, что это наводит на мысли о бренности бытия. Но мой рот открылся и закрылся, как у рыбы на прилавке. В тот вечер я поняла: так больше нельзя. Или я научусь быстро надевать и снимать социальные костюмы, не путая пуговицы, или сойду с ума, пытаясь быть одной и той же Лизой для всех.
Так начался мой личный проект «Метаморфоза». Не для того, чтобы всех обмануть. А для того, чтобы перестать чувствовать себя идиоткой. И чтобы, в конце концов, тётя Люда получала свою Лизу с аппетитом под три кабачка, а арт-критик – свою, с корректным катарсисом.
Глава 2. Теория матрёшки, или Что внутри, то и снаружи (но обёртку можно сменить).
Первым делом я отказалась от мысли, что быть разной – это лицемерие. Это выживание. Или даже искусство. Я разработала для себя теорию матрёшки. Внутри – ядро, стержневая Лиза. Её ценности, страхи, любовь к «Доктору Кто» и котлетам. Она неизменна. Но вокруг этого ядра существуют контекстные оболочки. «Семейная Лиза», «Офисная Лиза», «Дружеская Лиза», «Лиза-попутчик в поезде». Задача – не менять ядро, а быстро и качественно надеть нужную оболочку, чтобы она максимально естественно прилегала к среде.
Как? Методом научного тыка и отчаянного наблюдения. Я стала антропологом собственной жизни.
Правило 1: Язык – ключ от всех дверей.
Каждая среда говорит на диалекте. Надо выучить базовый словарь и 5-10 ключевых фраз. Я завела блокнот (позже – разделы в заметках на телефоне).
- Офис: «Импакт», «пролить свет», «синхронизироваться», «надо подумать над этим оффлайн» (означает: «я в ажуре, но сейчас не хочу об этом говорить»), «давай соберём пул гипотез».
- Дача (тётя Люда и ко): «Земля нынче тяжёлая», «дождик припустит», «ну совсем без рук!» (универсальная критика), «глаз не отвести» (высшая похвала).
- Арт-тусовка: «Это про высказывание», «рефлексия на тему», «я чувствую здесь дискомфорт/напряжение» (похвала), «интересный medium», «это очень сейчас».
- Паб: «Чё по чем?», «норм тема», «огонь» (одобрение), «да я в шоке».
Важно не просто заучить слова, а понять их эмоциональный вес. «Огонь» в пабе и «интересно» на арт-вечеринке – примерно одно и то же. «Надо подумать» в офисе и «чё-то как-то» на даче – сигналы мягкого отказа.
Правило 2: Костюм решает.
Раньше я думала, что это поверхностно. О, как я ошибалась! Одежда – это самый быстрый способ сигнализировать: «Я свой». Это невербальный пароль.
- Офис: Здесь царствует «умный кэжуал». Никаких ярких цветов вначале. Бежевый, серый, тёмно-синий. Удобная, но стильная обувь. Сумка, в которую влезает ноутбук. Макияж «как бы нет». Я потратила месяц, подсматривая, как одевается уверенная в себе senior-коллега Маргарита, и составила капсулу из трёх блейзеров, двух брюк и четырёх блузок. Результат: меня перестали спрашивать, студентка ли я на практике.
- Арт-среда: Здесь всё наоборот. Нужен намёк на небрежность, индивидуальность. Подержанное пальто с чужого плеча, массивные ботинки, странное кольцо. Одна эффектная деталь (мой победный ход – бархатный берет кислотно-горчичного цвета). В этой среде «слишком отутюженный» вид читается как враждебный.
- Дача: Здесь код простой – функциональность и «жалко выбросить». Старые джинсы, поношенная футболка, резиновые сапоги. Прийти в чём-то новом и чистом – значит, продемонстрировать неуважение к труду. Тётя Люда одобрительно хмыкала, видя мои «выгоревшие штаны».
- Паб: Джинсы, футболка с принтом (желательно отсылающим к чему-то из поп-культуры 90-х или игровому миру), кеды или грубые ботинки. Легкая небрежность.
Переодеваясь, я буквально «входила в роль». Блейзер делал меня собранее, берет – задумчивее, резиновые сапоги – практичнее.
Глава 3. Полевые испытания: От подражания к ассимиляции.
Теория – это хорошо, но практика – это война. Я начала применять тактики.
Кейс 1: Офисное крещение.
На первом же большом совещании мне поручили «пролить свет» на какие-то графики. Раньше я бы сказала: «Ну, тут видно, что продажи упали в феврале». Но теперь я, глубоко вздохнув, выдала: «Если посмотреть на динамику, мы наблюдаем корреляцию с сезонным падением активности после пиковых январских показателей, возможно, стоит проанализировать воронку на этом участке». В комнате повисла тишина. А потом руководитель кивнул и сказал: «Верно, Лиза. Идём дальше». Внутри у меня салютовали все фейерверки мира. Я не сказала ничего по сути, но сказала это на ихнем языке. Меня услышали. Это был первый триумф.
Кейс 2: Дачный десант.
Я приехала не с пирожными из кондитерской (как раньше), а с банкой домашних солёных огурцов «от коллеги». Тётя Люда оценила. Потом, копая картошку, я ввернула: «Земля-то нынче тяжёлая, прямо не грунт, а монолит какой-то». Соседка по участку, тетя Валя, подхватила: «А я говорила! Совсем без рук те удобрения, что нынче продают!» Завязался разговор. Я не копаю картошку, я участвую в ритуале. И мой язык – часть ритуала. В итоге мы пили чай из самовара, и я слушала семейные истории, которых не слышала годами. Я стала «своей», перестав быть «городской выскочкой».
Кейс 3: Прорыв в арте.
На очередной выставке я подошла к той самой инсталляции с тапочками. Ко мне снова направился худой критик. Сердце упало. Но я решила сыграть по своим правилам. Я не стала использовать заученные слова. Я посмотрела на него и сказала на полном серьёзе: «Знаете, меня это наводит на мысль о домашнем насилии. Не физическом. А о насилии привычки, уюта, который давит. Эти тапочки – они же не просто старые. Они стоптаны под чью-то конкретную ногу. Они – слепок чужой жизни, от которой не сбежишь. Это очень личное и… неудобное». Я говорила от ядра, но облекла это в понятную для этой среды «упаковку» – личную интерпретацию, эмоцию, «неудобство». Критик (его звали Арсений) не стал спрашивать про Аристотеля. Он задумался и сказал: «Интересный ракурс. Вы художник?» Я ответила: «Нет, просто зритель с обострённым чувством дискомфорта». Он усмехнулся. Мы разговорились. Оказалось, под оболочкой «ходячего глоссария» он тоже человек, который устал от умных слов. Теперь мы иногда ходим на кофе. Он учит меня «читать» искусство, а я его – различать сорта картошки по виду ботвы (шучу, но в теории могла бы).
Глава 4. Побочные эффекты и кризис идентичности.
Но не всё было гладко. Моя метаморфозная матрёшка иногда давала сбой.
Однажды я, засидевшись вечером за работой, пришла в паб. Друг детства Коля спросил: «Лизка, чё такой грустный? Как дела?» Я, не переключаясь с офисной волны, ответила: «В целом, окей, но есть кейсы, которые требуют более глубокой проработки, чувствую, что не успеваю за дедлайнами». Коля посмотрел на меня, как на инопланетянина, и спросил: «Ты в порядке? Ты пьешь?» Мой мозг завис. Я ловила себя на том, что в разговоре с мамой по телефону говорю «синхронизируемся на выходных», а она в ответ тревожно спрашивает, не перерабатываю ли я.
Самый жуткий случай произошёл на дне рождения тёти Люды, куда я заглянула прямо с арт-вернисажа, в своём берете и с небрежно накинутым плащом. Я была в образе «уставшей, но одухотворённой интеллектуалки». И когда двоюродная сестра показала мне фото своего ребёнка, я вместо «ой, какой славный!» задумчиво произнесла: «Интересная фактура… такой непосредственный, чистый взгляд. Очень живой объект». Сестра отняла телефон, как от прокажённой. Тётя Люда потом спросила: «Детка, ты в секте?»
Наступил момент, когда я поймала себя на мысли: «А где та, изначальная Лиза?» Я так хорошо научилась играть роли, что забыла, когда выхожу из них. Моё ядро, та самая стержневая Лиза, закуклилась и обиделось. У меня началась лёгкая паника: а что, если я навсегда останусь набором социальных масок? Что, если «я» – это просто умение копировать?
Глава 5. Синтез, или Как собрать матрёшку обратно, но уже с новыми оболочками.
Кризис длился недели две. Я отменила все необязательные мероприятия. Не лезла в соцсети. Просто была: работала, варила суп, смотрела «Доктора Кто». И в этой тишине я кое-что поняла.
Я не стала другими людьми. Я расширила саму себя. Офисная Лиза научила меня структурировать мысли и не бояться публичных высказываний. Дачная Лиза напомнила про простые радости и искренность. Арт-Лиза открыла во мне способность к метафорическому мышлению. Дружеская Лиза из паба – хранительница самой простой, безусловной версии меня, которая умеет смеяться до слёз и говорить «чё как».
Задача была не в том, чтобы разбить себя на несовместимые осколки. А в том, чтобы построить мосты. Найти точки соприкосновения.
Я начала осторожно смешивать коды. С Арсением (арт-критиком) я теперь могу обсудить, как «натюрморт с селёдкой» его бабушки – это мощный site-specific проект о послевоенной памяти. А с тётей Людой – что удобрение грядок – это такой лэнд-арт, только с практическим выходом.
Я пришла в паб и, когда Коля спросил про работу, я сказала: «Представь, что тебе надо уговорить десять упрямых гномов одновременно толкать валун в одну сторону. Вот это и есть мой проект». Он хмыкнул: «Ну, с гномами я бы справился. Пива?» И мы засмеялись.
Я больше не боюсь перепутать костюмы. Потому что под ними всё равно я. Но теперь у меня есть выбор – какой частью себя делиться с миром в конкретный момент. Это не лицемерие. Это коммуникативная вежливость и эмоциональный интеллект.
Эпилог, в котором я всё та же, но уже другая.
Сейчас, глядя на себя в зеркало (в утренней толстовке, перед тем как надеть офисный блейзер или дачные штаны), я понимаю, что мой проект удался. Я не научилась «быстро входить в роли». Я научилась быть разной, оставаясь собой. Ироничный парадокс моего существования в том, что, обретая способность быть своей в любой среде, я, наконец, перестала беспокоиться о том, как меня воспринимают.
Конечно, иногда я ловлю себя на том, что, откусывая котлету в столовой, мысленно оцениваю: «Интересная текстура, напоминает о постсоветской кулинарной ностальгии». А потом просто думаю: «А ведь вкусно, чёрт возьми». И доедаю с удовольствием.
Так что, если вам нужно быстро войти в новую социальную роль – изучайте язык, подбирайте костюм, наблюдайте за аборигенами. Но не хороните своё ядро. Рано или поздно среды начнут просачиваться друг в друга, и вы обнаружите, что ваша уникальная ценность – именно в этой, вашей личной, причудливой сборке. Вы – своя собственная, самая сложная и интересная инсталляция. И главное – не забывать иногда снимать все оболочки и просто быть той самой, внутренней, чуть бежевой, но такой родной стенкой. Чтобы отдохнуть перед новым днём, полным метаморфоз.
А сейчас извините, мне надо синхронизироваться с тётей Людой насчёт воронки для компоста. Это очень сейчас. И абсолютно катарсично. В смысле, полезно для почвы.