— Ты опять начинаешь, Света?! — Игорь даже не повернулся ко мне, стоял у окна, будто оттуда мог прийти какой-то спасительный ответ. — Ты вечно всё усложняешь!
— А ты вечно делаешь вид, что проблемы сами рассосутся, — я резко закрыла шкаф, так что дверца громко хлопнула. — Игорь, ну нельзя так. Мы живём не вдвоём уже третий месяц. В этой квартире будто чужой человек командует нами, и ты делаешь вид, что всё нормально.
Он шумно выдохнул и наконец посмотрел на меня. Декабрьский холод просачивался в стекло, улица была тёмная, моросящий дождь превращался в вязкую зимнюю слякоть. А у нас дома накалённый воздух, будто батареи жарили на максимум.
— Это моя мать, — сказал Игорь, медленно, почти по слогам. — Моя. И она здесь временно.
— Временно? — я усмехнулась. — Она уже три месяца живёт у нас, переставляет мебель, выбрасывает мои вещи, каждый день читает лекции, как мне жить. Временно — это неделя, ну две. А у нас что?
Он молчал. Опять. Уперся взглядом в подоконник, словно на нём было написано какое-то объяснение, которое он мог бы мне предъявить.
— Свет, сейчас декабрь, у неё там в доме всё разваливается, — наконец выдавил Игорь. — Зима только началась, ей одной нельзя там жить. И соседи эти… ты же знаешь, чего они выкидывают. Судом грозят, достали её.
— Я знаю только то, что у меня в квартире теперь другой человек решает, как мне дышать, — отрезала я. — И единственный человек, кто может это остановить, — ты. Но ты даже не пытаешься.
Он подошёл ближе. Не резко — скорее обречённо, медленно, будто заранее понимал, что разговор уйдёт в никуда.
— Светка… ну потерпи, пожалуйста. Я тебя прошу. Маме тяжело. Я разрываюсь между вами двумя. Ты же видишь.
— Нет, — я покачала головой. — Я вижу, что ты выбираешь её каждый раз. Без колебаний. Даже не обсуждая со мной. Просто ставишь перед фактом. Сначала её переезд. Потом что она будет спать в гостиной. Потом что она «только чуть-чуть переставила вещи». И всё — без моего согласия.
— Да что ты преувеличиваешь! — Игорь раздражённо развёл руками. — Это же не навсегда. Снег сойдёт — и она уедет.
— Это ты так сказал ещё в октябре. Сейчас середина декабря. И Галина Петровна уже ведёт себя так, будто она хозяйка тут с рождения.
Я вспомнила сегодняшнее утро — как она стояла в коридоре, обсуждала мой шарф:
«Светочка, ну что за цвет? Ты выглядишь как студентка. Тебе бы что-то поспокойнее, посолиднее. Мужу твоему такое не по вкусу».
Игорь стоял рядом и молча глядел в телефон.
Тогда я промолчала. Сейчас уже не могла.
— Я серьёзно, Игорь. Так больше жить нельзя.
Он посмотрел на меня так, будто не понимал смысла моих слов. Будто я сказала что-то поперёк его логики мира.
— Света, ну ты же понимаешь, что сейчас не время скандалить? — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла деревянной. — Скоро Новый год. Ну давай хоть до праздников не будем устраивать войну. А?
— Война уже идёт, — я ответила тихо. — Только я в ней одна.
Он хотел что-то сказать, но в коридор вошла Галина Петровна, как будто специально ловила момент.
— Игорёк, — протянула она жалобным тоном, — посмотри, у меня ремешок на сумке опять заел. Я не могу открыть. Ты можешь помочь?
Игорь тут же развернулся к ней, будто его дёрнули за верёвочку.
— Сейчас, мам.
Она мельком глянула на меня — взгляд был быстрый, оценивающий, снисходительный. Как будто разговор между мной и Игорем — это ерунда, не заслуживающая внимания. Она уже выиграла, и знала это.
Когда они ушли в прихожую, я осталась на кухне. На столе остывал мой чай, который я налила, пытаясь отвлечься перед серьёзным разговором. На стене тикали часы, будто напоминали: «Ещё один день ты потеряла. Завтра будет такой же».
Я села, уставилась в пустую плиту. И спросила себя в сотый раз: как так вышло, что я стала чужой в собственной квартире?
Эта квартира была подарком моих родителей. Моим личным пространством. Я сама собирала тут мебель, подбирала лампы, перекрашивала стены. Я знала каждый угол, каждый скрип половицы, каждую мелочь.
А теперь — будто я только снимаю тут комнату. И плачу не деньгами, а терпением.
За дверью слышались голоса Игоря и его матери — обсуждали какой-то замок на чемодане. Обычный замок. Но они обсуждали его так, словно решали судьбу планеты.
А где в этой картине я?
Где моё слово?
Где хоть малейшее уважение к тому, что это мой дом?
Тишина давила на виски. Я встала, прошлась по кухне, открыла шкаф с чашками — аккуратно выстроенные кружки стояли иначе, чем я их оставляла. Конечно. Галина Петровна «оптимизировала пространство».
Я закрыла дверцу. Потом открыла снова. Потом закрыла. Понимая — я схожу с ума от мелочей. Но мелочи складываются в огромный ком.
И вдруг пришла мысль, которая давно вертелась где-то на периферии сознания, но я всё отгоняла её:
Либо я что-то сделаю, либо меня здесь скоро не будет. Игорь даже не заметит, как я исчезну.
Именно в этот момент Игорь вернулся на кухню. Он был раздражён, устал, обескуражен.
— Света, — сказал он, — давай отложим разговор. Мама нервничает. И вообще… ну, прошу тебя. Дай хоть вечер спокойно прожить.
Я медленно обернулась к нему.
— Нет. Мы продолжим. Потому что завтра всё станет ещё хуже.
Он поморщился.
— Ты драматизируешь.
— А ты не понимаешь, насколько всё серьёзно.
Мы опять начали говорить одновременно, перебивая друг друга — он раздражённо, я с нарастающим холодом внутри. Но в тот момент за дверью раздался громкий стук. И голос Галины Петровны, звучащий как команда:
— Светлана, подойди на минутку!
Я закрыла глаза.
Я сделала вдох — глубокий, медленный, будто перед холодной водой. Вышла в коридор.
Галина Петровна стояла возле шкафа и держала в руках мой зимний пуховик.
— Светочка, вот объясни мне, — сказала она тем самым благолепным голосом, от которого у меня последние месяцы начинало дергаться веко, — зачем тебе такая громоздкая куртка? Вон какие огромные. У женщин твоего возраста вещи должны быть изящнее. Я тут смотрела — у вас в торговом центре скидки, можешь купить новую. А эту… ну… можно в гараж отдать.
Я молчала. Просто смотрела на неё и молчала. Потому что если бы я сказала хоть слово — это был бы не разговор, а крик.
— Тем более, — продолжила она, — Игорёк ходил в ней пару лет назад на рыбалку. Такая же модель. Мужская, конечно, но тоже широкая. Тебе бы что-то поаккуратнее… женственное.
— Положите на место, — сказала я тихо.
— Что? — она даже притворилась, что не расслышала.
— Положите. На. Место.
Выплюнула по слову, как гвозди. Она замерла.
Потом медленно подняла брови — обиженно, нарочито.
— Светочка, ты почему так разговариваешь? Я же добра тебе хочу.
— Вы хотите контролировать. Во всём. И это не одно и то же.
Галина Петровна посмотрела так, будто я её ударила.
— Ты неблагодарная. Я тут тружусь, дом на себе держу…
— Это мой дом, — перебила я. — Не ваш. Не вашей семьи. Мой.
Она открыла рот, чтобы возмутиться, но в этот момент выехал Игорь.
— Мама, ну ты опять? — сказал он устало. — Зачем ты взяла её пуховик вообще?
— Я же по-доброму! — заголосила свекровь. — Я ей совет даю! Она мне хамит! Ты слышишь, как она со мной разговаривает?!
Игорь посмотрел на меня.
И я сразу поняла, что будет дальше. Он выберет сторону. Не мою.
— Свет, ну что тебе стоило просто объяснить нормально? — сказал он, хмурясь. — Без этого тона?
Тон.
Тон.
Удивительно, как быстро одно слово может заставить кровь закипеть.
— Нормально? — я сделала шаг к нему. — Игорь, она таскает мои вещи, выбрасывает мои цветы, переставляет мою мебель, командует в моей кухне. Каждый день. Я уже нормально объясняла. Не один раз. И чем это заканчивается? Тем, что ты меня же и обвиняешь.
— Да никто тебя не обвиняет, — пробубнил он.
— А кто сейчас сказал, что я должна была мягче говорить? Кто вообще заметил, что она считает мою квартиру своим домом? Что она унижает меня при посторонних? Что я два месяца живу, как квартирантка?
Игорь вздохнул — тяжело, явно раздражённо.
— Света, ну ты вечно всё раздуваешь…
И всё.
Этой фразы хватило.
Я уже не чувствовала обиды — только ледяную пустоту.
— Хорошо, — сказала я спокойно. — Тогда слушай. Раз ты считаешь, что я раздуваю, давай поговорим по-взрослому.
Галина Петровна прижала к груди пуховик, будто это щит.
— Игорь, — я продолжила, — у меня есть предел. И сегодня он закончился. Давай зададим себе простой вопрос: кто живёт в этой квартире и на каких условиях?
— Света, мы это уже обсуждали, — начал он раздражённо.
— Нет. Мы ходили вокруг. А сейчас — чёткий выбор. Она уезжает. В ближайшие дни. Или я ухожу. Всё.
Коридор стал таким тихим, что я услышала, как в комнате за стеной гудит холодильник.
Игорь замер.
Потом поднял руки — как будто сдаётся.
— Ты что, серьёзно?
— Абсолютно.
Галина Петровна охнула:
— Боже, Игорёк! Ты слышишь, что она говорит?! Она выгоняет меня на улицу перед самым Новым годом!
— Никто вас не выгоняет на улицу, — холодно сказала я. — У вас есть дом, есть родственники, есть варианты. А у меня — одна квартира. И я хочу в ней жить спокойно.
Игорь шагнул ко мне, понизил голос:
— Свет, ты понимаешь, какой сейчас месяц? Там снег, холод, дорога в деревню нечищеная. Ты куда её отправить хочешь?
— К себе домой, — ответила я. — Она взрослый человек. Нормальный. Не маленький ребёнок. И точно не инвалид. Она жила там десятилетиями. И прекрасно себя чувствовала, пока не решила, что может жить здесь, как хозяйка.
— Света, ну не так всё просто…
— А знаешь что просто? — я перебила его. — То, что ты меня не слышишь. Месяцами.
Он закрыл глаза на секунду, как будто собираясь с духом.
— Давай без ультиматумов. Это неправильно.
— Неправильно — жить в доме, где тебя не уважают.
Мы стояли в треугольнике — я, Игорь и его мать. И воздух был такой густой, что казалось — его можно потрогать руками.
— Свет, — Игорь тихо сказал, — ну правда, давай мы всё решим после праздников. Поставим дедлайн. Пусть мама будет до середины января. А потом уже посмотрим, как…
— Нет, — сказала я. — Хватит смотреть, как оно будет. Я уже посмотрела. С меня хватит.
Галина Петровна тут же взвилась:
— Игорёк, сынок, не оставляй меня одну! Ты же знаешь, как мне плохо там! И соседи эти… они специально подкарауливают! Они дождутся, пока я выйду, и…
— Мама, перестань, — оборвал Игорь, но как-то вяло.
Она развернулась к нему всем телом, схватила за рукав:
— Ты обещал, что я Новый год встречу с вами! Ты обещал, что я не буду одна! А эта… эта девушка теперь решает за тебя!
«ДЕВУШКА».
После трёх лет брака.
Я почувствовала, как что-то во мне перешло грань.
Тихо, ровно, без крика.
— Игорь.
Я смотрела ему прямо в глаза.
— Ты остался моим мужем только на бумаге. Если ты сейчас снова выбираешь её — дальше говорить не о чем.
Он хотел ответить.
Но не смог.
У человека нет такого выражения лица, когда он уверен в своём выборе. Там была растерянность. Страх. И… привязанность к матери, которая всегда была сильнее, чем к жене.
Он не сказал «я выбираю маму».
Но сказал другое — не словами, а молчанием.
И этого было достаточно.
Я кивнула — будто внутренне щёлкнула галочка.
— Хорошо. Значит так. Сегодня я переезжаю к Наташе. Ты остаёшься здесь. Как хочешь. С кем хочешь. Но я вернусь после праздников. И тогда мы поговорим уже другим языком.
— Светка… — выдохнул он. — Не надо так резко.
— А как? — я пожала плечами. — Мягко я уже два месяца.
Я пошла в спальню собирать вещи. Слышала, как за спиной Галина Петровна что-то жалобно подвывает, Игорь ходит по коридору, открывает-закрывает шкафы, не знает, как себя вести.
Но всё это уже было фоном.
У меня внутри вдруг стало пусто и светло.
Решение принято.
Я швырнула в сумку одежду, косметичку, ноутбук.
Подошла к полке, где раньше стояли мои любимые цветы. На их месте стояла вазочка, которую Галина Петровна привезла из своего «серванта».
— Не ваше, — сказала я себе под нос. — Больше не ваше.
Через двадцать минут я стояла у двери с сумкой.
Игорь вышел.
— Ты правда уезжаешь? — спросил он. — Вот так?
— Я должна уйти, чтобы ты понял, что потеряешь. И чтобы я сама поняла, хочу ли продолжать всё это.
Он опустил взгляд.
— Ты вернёшься?
— Не знаю. Посмотрим.
Я вышла в декабрьскую ночь. Воздух был колючий, сырой. Лёгкий снег превращался в мокрые хлопья. Дорога блестела, фонари отражались в лужах.
Я закрыла за собой дверь.
И впервые за долгое время вдохнула свободно.
Но я ещё не знала, что самое тяжёлое — впереди.
Что Новый год принесёт такое, что перевернёт всё окончательно.
Что решить — не значит закончить.
И что Игорь сделает шаг, который станет точкой невозврата.
Наташа встретила меня в дверях в пушистых носках и с кружкой чая, как будто я просто зашла поболтать, а не сбежала из собственного дома.
— Заходи, беженка семейная, — сказала она и тут же забрала у меня сумку. — Я уже постелила тебе в комнате, где раньше жил мой бывший. Считай, что мы изгнали там дух токсичности. Подходит под твой случай.
Я попыталась улыбнуться, но получилось больше похоже на то, как улыбаются после укола.
— Хочешь коньяку? — спросила она.
— Пока нет, — вздохнула я. — Дай пять минут хотя бы пережить всё это.
Наташа кивнула, включила гирлянду, усадила меня на диван. Ее квартира была тёплая, уютная, пахла кофе и новогодними мандаринами. И впервые за долгое время я почувствовала что-то похожее на безопасность.
— Ну? — сказала она. — Что случилось? Или всё то же самое — свекровь, Игорь и твоя квартира, которая почему-то стала общежитие имени «куда Галина Петровна захочет»?
Я рассказала. Всё: разговор в коридоре, пуховик, истерика Галины Петровны, реакция Игоря, мой ледяной ультиматум и его тишину в ответ.
Наташа слушала молча, сжимая свою кружку так, что костяшки побелели.
— И ты ушла, — заключила она.
— Да.
— Молодец.
Я удивлённо посмотрела на неё.
— Серьёзно? — спросила я. — Я думала, ты меня сейчас будешь успокаивать, говорить, что нужно было терпеть до праздников…
— Света, — перебила она. — Ты два месяца жила в стрессе. ДВА. МЕСЯЦА. Если бы она жила у меня, я бы вылетела через неделю. Ты герой. А Игорь… ну…
— Ну?
— Ну он маменькин. Он не плохой человек. Но он не муж в ситуации, где женщина нуждается в его спине, а не в его нейтралитете.
Я закрыла лицо ладонями.
— Мне страшно.
— А чего именно?
— Что он вообще не будет бороться.
Наташа усмехнулась:
— Так это же и есть ответ. Если человек не хочет бороться за тебя — ты ничего не потеряешь.
Я знала, что она права. Но от этого не было легче.
Первую ночь я почти не спала. Лежала в чужой комнате, смотрела в потолок, слушала, как в батареях булькает вода. Иногда думала: «Позвонит?» Иногда: «Не надо». Иногда: «А вдруг я всё испортила?»
Но телефон молчал.
И это было хуже любого разговора.
Утром я вышла на кухню — взъерошенная, в чужих тапках.
На столе стояла кружка кофе, бутерброды, записка:
«Не смей чувствовать вину. Тебе нужен не муж-ребёнок, а партнёр. Я на работе. Позвоню в обед.»
И смайлик в виде кота.
Я даже улыбнулась.
В 11:12 пришло первое сообщение от Игоря.
«Ты там как?»
Я уставилась на экран.
Как?
Ну да, конечно. После всего — просто «как».
Ответа от меня не последовало.
В 13:37 — второе.
«Мы могли бы поговорить. Я не хочу, чтобы всё так заканчивалось.»
Меня дернуло — одновременно тепло и больно.
Я долго смотрела на эти слова, потом написала:
«Поговорим. Но не сегодня.»
Он не стал настаивать.
И это опять больно кольнуло.
Следующие дни прошли в странной смеси облегчения и тревоги.
Утром я ездила по делам, вечером мы с Наташей наряжали ёлку, смотрели старые фильмы, ели пиццу. Я впервые смеялась искренне.
Но в моменты тишины боль возвращалась.
Я понимала: кризис только начался.
И на третий день случилось то, чего я ожидала, но всё равно не была к этому готова.
Позвонила… Галина Петровна.
Я даже не сразу узнала её голос. Он был тихий, ломкий.
— Светочка…
Пауза.
— Прости меня.
Я села на кухонный стул, как будто меня толкнули.
— Я не хотела всего этого, — продолжила она. — Я… просто привыкла, что Игорёк — всё, что у меня есть. И мне страшно, когда я чувствую, что он уходит от меня. А ты… ты не плохая. Ты добрая. Ты терпела меня. Я… — она всхлипнула. — Я перегнула. Сильно. Прости.
У меня сжалось горло.
И вот диалог, которого я никогда не ожидала.
— Я сама поеду домой, — сказала она. — Сегодня. Уже собрала сумки. Мне Игорь сказал про ваш разговор… Я не хочу быть причиной вашего развода. Я не хочу, чтобы он потерял тебя из-за меня.
Я молчала. Потому что не знала, что сказать.
И тут она добавила:
— Только… ты поговори с ним. Он переживает. Он тебе не звонит, потому что боится, что ты скажешь, что всё. Но он… он очень тебя любит.
Внутри меня будто что-то село на землю после долгого падения.
— Хорошо, — сказала я. — Спасибо, что позвонили.
— Прости меня, Светочка, — повторила она тихо. — И… с Новым годом тебя.
Когда я положила трубку, я долго ещё сидела и смотрела в одну точку.
Наташа вернулась как раз в этот момент.
— Ты как будто привидение увидела, — сказала она. — Что случилось?
— Свекровь… — начала я. — Позвонила.
— И что, снова сказала, что стрелять в тебя будет, если ты её вазу не поставишь на видное место?
— Она извинилась, — прошептала я.
Наташа округлила глаза:
— Ого. Подожди. Это что, апокалипсис? Если она извинилась, то где-то должны были открыться небеса и слететь четыре всадника.
Я даже усмехнулась.
Но потом сказала:
— Она сегодня уедет.
— Игорь её отправил?
— Она сама. И… сказала, что я должна поговорить с ним. Что он боится всё испортить.
Наташа внимательно посмотрела на меня.
— А ты хочешь поговорить?
Я закрыла глаза.
— Хочу.
— И как думаешь — это что-то изменит?
Я сделала вдох.
И впервые за долгое время ответила честно:
— Не знаю. Но я должна услышать его. А он — меня.
Вечером я набрала Игоря.
Он ответил с первого гудка.
— Свет… — выдохнул он. — Спасибо, что позвонила.
— Нам нужно поговорить, — сказала я. — Не по телефону. Завтра. В парке, где мы гуляли прошлой зимой.
— Я буду. В любое время.
Я кивнула, хотя он меня не видел.
— В двенадцать, — сказала я. — И, Игорь…
— Да?
— Давай… без оправданий. Просто честно.
Он долго молчал.
— Хорошо. Честно.
В ту ночь я впервые спала спокойно.
Но не знала, что встреча в парке станет поворотом — последним шансом.
Тем моментом, где либо всё станет ясно…
…либо закончится окончательно.
Конец.