Господи, ну почему же так вышло? А поначалу-то все складывалось чудно. Верочка росла, он приходил к Шевцовым все чаще, и однажды понял: вот она, судьба его.
И неважно, что денег пока совсем ничего, а в кармане фрака лишь эскизы да несколько медных пятачков. Он еще напишет свои «Бурлаки», получит Большую золотую медаль, поедет учиться в Париж.
А рядом будет она, Верочка, с вдумчивым взглядом кареглазой девочки, которая умеет слушать так, будто впитывает каждое слово...
Илья Ефимович отодвинул холст - осенний свет уже густел, вечерело рано - и прислушался к шагам за дверью. Наталья Борисовна возвращалась из парка.
Сейчас она войдет, накинет на плечи его старый плед (всегда мерзла, хоть и твердила, что холода не чувствует), усядется рядом и будет молчать, глядя на его руки.
Такие странные у нее были взгляды: то насмешливые, то печальные. В последнее время чаще печальные.
Илья Ефимович поморщился, отер тряпкой кисть. Пятнадцать лет прожили вместе в этих «Пенатах». Ровно столько же и с Верой. Будто какой-то рок над ним, отмеряющий жизнь пятнадцатилетними отрезками.
*****
Когда Илюша Репин впервые переступил порог дома Шевцовых, было это в середине шестидесятых, ему едва исполнилось девятнадцать.
В Петербург из Чугуева приехал он без гроша, с одними только надеждами да набросками в папке. Алексей Иванович Шевцов, академик архитектуры, сдавал студентам комнаты, вот и Репину досталась одна, совсем крошечная, в мезонине.
А по вечерам Илья спускался к хозяевам, те не возражали. Больше того, они стали относиться к молодому художнику почти как к родному. Шевцов понимал толк в рисунке, жена Евгения Дмитриевна жалела бедного студента и подкармливала щами. Ну а Софья, Алексей и младшенькая Верочка, дети хозяев, сначала стеснялись гостя, а потом привыкли.
Верочке тогда было всего девять. Но уже и в этом возрасте в ней чувствовалась какая-то особенная серьезность.
Не по-детски сосредоточенная, она могла часами сидеть с книжкой, не шелохнувшись.
«Можно вас нарисовать, Верочка?» — робко спросил как-то Илья.
Девочка кивнула, и так началось то, что потом станет главным в их отношениях: он пишет, она позирует. Терпеливо, молчаливо, будто понимая, что для художника это важнее всяких слов.
Годы шли, Верочка взрослела. Репин, окончивший Академию с отличием и получивший за дипломную работу «Воскрешение дочери Иаира» Большую золотую медаль, стал человеком заметным.
Крамской, которого он всегда будет называть учителем, взял его под крыло. Стасов познакомил с нужными людьми. В доме Шевцовых Илью Ефимовича встречали теперь уже не как квартиранта, а как желанного гостя. И когда в шестьдесят девятом году двадцатипятилетний художник попросил руки Верочки, родители согласились почти без колебаний.
Правда, свадьбу отложили на три года, потому что невеста была еще слишком молода. Но что такое три года, когда впереди вся жизнь?
Венчались в феврале семьдесят второго. Вера Алексеевна была в простом белом платье, без всякой мишуры. Репин на последние деньги купил кольца, а на свадебный ужин пригласили только самых близких.
Молодая жена смотрела на Илью Ефимовича влюбленными глазами и слушала его рассказы о будущих картинах, о поездке за границу, которая вот-вот должна была состояться.
«Ты только представь, Верочка, мы с тобой увидим Париж! Лувр, старых мастеров!»
А она кивала, улыбалась и думала про себя:
«Лишь бы с ним быть. Хоть в Париж, хоть на край света».
И в самом деле они уехали. Целых три года прожили в Европе. Родилась Верочка, потом Наденька, потом Юрочка.
Репин писал, искал свой стиль, спорил с французами-импрессионистами, которые казались ему слишком легкомысленными.
«Нет, — твердил он Вере Алексеевне по вечерам, когда дети засыпали, — искусство должно говорить правду. Не мазню какую-то, а правду жизни».
И жена слушала, кивала. Хотя, если честно, от всех этих разговоров об искусстве она уставала страшно. Дети, стирка, обеды - вот что занимало ее с утра до ночи. А Илья Ефимович все рисовал, рисовал...
Вернулись в Россию в семьдесят шестом. Поселились сначала в родном для Репина Чугуеве, потом перебрались в Москву. Вот тогда-то и начались по-настоящему счастливые годы.
Москва встретила их хлебосольно: Поленов, Васнецов, Мамонтов с его гостеприимным Абрамцевом.
Репин вступил в Товарищество передвижников, писал одну картину за другой. Вера Алексеевна вела хозяйство, растила детей - их было уже четверо, родилась еще и Танечка. Летом выезжали в Абрамцево. Там, на меже, среди золотых полей Илья Ефимович и написал жену с детьми: Вера Алексеевна идет впереди, за ней девочки и нянька.
Тихая, домашняя картина. Будто и не предчувствовал он тогда, что эта тишина долго не продлится.
В восемьдесят втором переехали в Петербург. И жизнь переменилась разом. В столице Репин был уже знаменитостью.
Его «Бурлаки на Волге», «Крестный ход в Курской губернии» гремели на выставках. К нему ехали заказчики, приходили поклонники, собирались по вечерам художники, литераторы, критики.
Дом превратился в своего рода салон. А Вера Алексеевна... Господи, как она устала от всего этого шума! Ей бы тихого семейного счастья, а тут каждый вечер гости, разговоры до полуночи, споры об искусстве. Ни поговорить толком с мужем, ни побыть вдвоем.
Да и сам Илья Ефимович будто переменился, он все больше времени проводил в мастерской, все чаще задерживался у друзей.
И женщины.
Сколько их крутилось вокруг знаменитого художника! Светские дамы, мечтавшие, чтобы он написал их портрет. Молоденькие барышни, заглядывавшие в мастерскую под предлогом посмотреть на работу мастера.
Вера Алексеевна поначалу делала вид, что не замечает. Но как не замечать, когда муж и скрывать-то особо не старается?
«Мне было глубоко жаль его жену — блеклую, какими бывают растения и женщины, оставленные в тени», — писала потом одна из его учениц, художница Вера Веревкина. И сама же добавляла, что «старая привязанность к виновнику этой тени брала верх».
Вера Алексеевна из музы превратилась в тень. Немудрено, ведь четверо детей, хозяйство, вечная нехватка денег, потому что Репин, при всей своей славе, умел зарабатывать, но тратил еще лучше.
А тут еще и светская жизнь, к которой она совершенно не была приспособлена. Не умела она вести салонных бесед, острить, блистать. Да и не хотела.
Ей хотелось чтобы муж принадлежал только ей. Чтобы вечером они могли посидеть вдвоем, поговорить. Чтобы он рассказывал ей о своих картинах, как когда-то. Но Илья Ефимович будто не замечал ее тоски. Или не хотел замечать.
А потом случилось то, что окончательно все разрушило.
Владимир Перов, молодой художник, сын знаменитого живописца, стал бывать у Репиных слишком часто. И не к Илье Ефимовичу приходил, а к его жене.
Говорили, что роман их длился недолго, но Репин узнал. И скандал вышел страшный. Он с позором выгнал Перова из дому, а о «прегрешении» жены тут же разболтал всем знакомым. Вера Алексеевна после этого случая совсем замкнулась в себе. И уже не верила в то, что их брак можно спасти.
В восемьдесят седьмом, после пятнадцати лет совместной жизни, они расстались.
Развод был негласным, потому что венчанный брак не расторгнешь так просто. Но жить вместе больше не могли. Вера Алексеевна уехала с детьми, а Репин остался один.
Все четверо детей встали на сторону матери, и отношения с отцом у них на долгие годы испортились. Лишь старшая Верочка потом простит его и переедет жить в «Пенаты». Но это будет позже, много позже.
*****
Надежда Ивановна поставила на стол самовар, расстелила чистую скатерть. Сейчас Илья Ефимович спустится к ужину, и они будут сидеть вдвоем за длинным столом, за которым когда-то собиралась вся богема Петербурга.
Но те времена прошли. Наталья Борисовна умерла четыре года назад, «среды» давно не устраивались. Дочь Вера молча хлопотала на кухне, готовя очередной вегетарианский суп по привычке, заведенной покойной мачехой.
Странная это была женщина, Наталья Борисовна Нордман-Северова.
Когда Репин познакомился с ней в начале девятисотых, она уже была известной писательницей, феминисткой, суфражисткой. Экзальтированная, взбалмошная, так говорили о ней многие.
Но Илье Ефимовичу, измученному одиночеством после разрыва с Верой, она показалась глотком свежего воздуха.
Наталья Борисовна была на девятнадцать лет его моложе, энергична, полна идей. Она ратовала за освобождение женщин, за права прислуги, за вегетарианство.
В ее имении «Пенаты» в финском поселке Куоккала прислугу сажали за один стол с хозяевами, гости сами снимали пальто и накладывали себе еду из крутящегося подноса. На столе стояли котлеты из овощей и супы из трав.
Маяковский потом жаловался: «Ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень - это не дело».
Но Репин, в молодости зачитывавшийся Чернышевским, все эти чудачества Нордман находил трогательными.
Она была такая живая, такая неугомонная! Не раз он писал ее портреты - то в тирольской шапочке, сияющую и счастливую, то на террасе, рядом с ним, уже постаревшую и усталую.
Она организовала в «Пенатах» знаменитые «репинские среды», то есть по средам к трем часам пополудни в усадьбу съезжались гости - Стасов и Чуковский, Горький и Шаляпин, Куинджи и Поленов.
Наталья Борисовна угощала их своими вегетарианскими блюдами, а Репин писал портреты знаменитых посетителей.
С Натальей Борисовной он прожил те же пятнадцать лет, что и с Верой. И так же все закончилось расставанием.
К тысяча девятьсот четырнадцатому году у Нордман развился туберкулез. Врачи советовали ей отказаться от вегетарианства, но она не послушалась. А тут еще и вино, которое она называла «жизненным эликсиром» и пила все чаще.
Отношения разладились.
Чувствуя, что стала обузой, Наталья Борисовна в марте четырнадцатого года уехала в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных. От денег, которые пытался прислать ей Илья Ефимович, она отказалась.
В июне того же года она умерла. Репин опоздал на похороны. Пришел позже на кладбище и зарисовал в дорожный альбом могилу женщины, с которой много лет.
А потом началась война, революция, и Куоккала вдруг оказалась по ту сторону границы. Финляндия объявила о независимости 6 декабря 1917 года, но граница была закрыта только в апреле 1918 года. В мае 1918 года, когда финские белые разгромили красных, Финляндия окончательно отделилась от России, и Репин оказался эмигрантом.
Дважды ему предлагали вернуться. И в двадцать четвертом, на восьмидесятилетие, и в двадцать шестом. Но он отказывался. То ли боялся, то ли не хотел расставаться с домом. А может, просто устал от всех этих переездов, расставаний, перемен.
В «Пенаты» к нему переехали дочери.
Но радости это не прибавило, так как все они требовали денег, денег, денег.
На себя, на внуков, на домочадцев. Илья Ефимович давал, как мог, но огорчался, ведь не было ни тепла, ни участия. Будто он для них только кошелек. Зато работал до последнего. Когда правая рука отказала, стал писать левой. Палитру вешал на шею на лямке. И все равно писал, писал...
Двадцать девятого сентября тысяча девятьсот тридцатого года, в восемьдесят шесть лет, сердце Ильи Ефимовича Репина остановилось.
Похоронили его в парке усадьбы «Пенаты», под простым деревянным крестом.
А в сорок первом, когда по итогам советско-финской войны Карельский перешеек отошел Советскому Союзу, останки художника оказались на территории России.
Так он, хоть и после смерти, вернулся на родину.
Вера Алексеевна Репина, первая жена художника, угасла в тысяча девятьсот восемнадцатом, так и не узнав, что бывший муж станет классиком, что его картины будут висеть в главных музеях страны.
Наталья Борисовна Нордман-Северова умерла в четырнадцатом, в швейцарской больнице, одна. Обе женщины отдали Репину по пятнадцать лет жизни. Обе любили его по-своему. Обе страдали. И обе так и не стали до конца счастливы рядом с гением.