Уже третью неделю в нашей квартире царила тихая паника. Предстоял юбилей — пятьдесят лет Галине Ивановне, моей свекрови. Не просто день рождения, а событие, к которому она готовилась как генерал к параду. Ресторан, тридцать гостей, программа, дресс-код. И подарки. О подарках можно было слагать отдельную сагу.
Мой муж, Алексей, нервно перекладывал папки с меню и сметами из угла в угол.
— Мама сказала, фуршет должен быть не у входа, а в отдельном зале. Чтобы все сразу прошли к столу. И цветы только белые, — проговорил он, глядя в экран телефона.
— Хорошо, — коротко отозвалась я, проверяя, хорошо ли выглажено его парадная рубашка. — Уже всё согласовали с администратором.
— Ты уверена? Она сегодня спросит десять раз.
— Я уверена.
Я старалась говорить спокойно. Всю нашу семилетнюю совместную жизнь я старалась. Быть идеальной невесткой для Галины Ивановны — задача из разряда подвигов. Бывшая заведующая районным отделом культуры, она и на пенсии сохранила привычку всё контролировать, оценивать и выносить вердикты. Её взгляд, тяжелый и медленный, как сироп, мог заставить меня забыть, как держать вилку. Её реплики — «Мариночка, а это платье не слишком моложавое?» или «Ты бы суп пожирнее сварила, Алексей худой» — въедались в память, как ржавчина.
Алексей… Он был хорошим человеком. Заботливым, когда болела я или сломалась машина. Но в моменты столкновения с матерью он растворялся. Становился прозрачным, стараясь не задеть ни одну из сторон. Его кредо: «Мама уже немолодая, её не переделаешь. Просто не обращай внимания». Не обращать внимания на постоянную критику — это как не замечать камень в ботинке.
Но этот юбилей я решила сделать по-особенному. Не просто отдать дань обязательствам. Я хотела пробить эту стену её высокомерия. Хотела, чтобы она хоть раз посмотрела на меня не как на недотепу, случайно женившую её сына, а как на взрослую, щедрую женщину. Идея родилась полгода назад. Вместо банального конверта с деньгами или золотой серьги (как советовала её сестра) — впечатление. Сертификат на недельный спа-тур для двоих в Карловы Вары. Всё включено. Я копила с каждой премии, отказывая себе в новом пальто и поездке с подругами на море. Сумма выходила внушительная, для нашей семьи — очень.
Но просто вручить конверт казалось скучным. Я придумала маленький спектакль. Сначала — красивая, изящная коробка. Внутри — флакон тех самых духов, которыми она пользовалась последние десять лет, её бессменный, любимый аромат «Shalimar». Они стоили как хороший телефон. Пусть сначала подумает, что это всё. Пусть проявит свою натуру. А потом, в конце вечера, когда все подарки будут вручены, я встану и подарю главное. Путешествие. Чтобы все увидели её радость, её настоящую благодарность. Чтобы все, включая Алексея, наконец-то увидели, как я стараюсь.
Вечером перед юбилеем я перекладывала два подарка на столе. Маленькая бархатная коробка и большой нарядный конверт.
— И зачем такие сложности? — Алексей обнял меня сзади. — Дал бы всё сразу и всё.
—Хочу сделать сюрприз, — уклончиво ответила я. — Чтобы запомнилось.
—Главное, чтобы маме понравилось, — сказал он, целуя в висок. — Ты же знаешь, у неё вкус. Не экономь.
Последние слова повисли в воздухе колким намёком. Он их не meant со зла, просто повторял мантру, вбитую с детства. «Не экономь на маме». Я молча кивнула.
Утром дня «Икс» я надела новое синее платье — скромное, но с дорогой тканью. Смотрелась в зеркало. «Всё будет хорошо, — повторяла я про себя. — Сегодня всё изменится».
Когда мы подъехали к ресторану, у входа уже толпились родственники. И в центре, как пчелиная матка, — Галина Ивановна в блестящем серебристом костюме. Её взгляд сразу нашел меня, скользнул с головы до ног, вынес предварительный вердикт. Удовлетворительно.
— Ну, наконец-то, — произнесла она, позволяя Алексею поцеловать щеку. — Мариночка, поправь воротничок у Лёши. Торчит.
Я машинально потянулась к воротнику мужа. Алексей покорно наклонился. Сердце привычно сжалось. Предчувствие, тяжёлое и свинцовое, опустилось на плечи, как невидимый плащ. Я поправила несуществующую складочку на платье и крепче сжала в руках две коробки: маленькую, с духами, и большую, с мечтой о другом будущем. Спектакль начинался. И я всё ещё надеялась, что он будет с хорошим финалом.
Зал ресторана сверкал хрустальными подвесками и белоснежными скатертями. Стол ломился от изысканных блюд, но атмосфера была прохладной, выверенной, как и всё, что любила Галина Ивановна. Она восседала во главе стола, принимая поздравления. Каждое вручение подарка превращалось в небольшой спектакль с её участием.
— Ой, спасибо, милые! — звонко говорила она, разрывая бумагу на подарке от сестры. — Фарфоровая статуэтка! Какая тонкая работа. У меня, правда, уже есть похожая, но эту поставлю в сервант на самое видное место.
Гостьи заулыбались. Я сидела рядом с Алексеем, пальцы под столом невольно комкали край скатерти. В сумочке у моих ног лежали два подарка. Маленькая бархатная коробка уже казалась раскалённой. Я ловила взгляд мужа, пытаясь найти в его глазах поддержку, но он был поглощён наблюдением за матерью, изредка одобрительно кивая.
Наконец очередь дошла до нас. Алексей вручил конверт — они с братом скинулись на новую мультиварку «премиум-класса», о которой свекровь давно намекала.
— Вот это сыновья! — воскликнула она, довольно похлопав Алексея по руке. — Угадали моё желание. Умнички.
Её взгляд, тёплый и сияющий, медленно пополз в мою сторону и поменял оттенок. Стал оценивающим, предвкушающим. В зале притихли. Все знали о наших непростых отношениях.
— Мариночка, а ты что мне приготовила? — спросила Галина Ивановна сладким голосом, от которого по спине побежали мурашки.
Я заставила себя улыбнуться. Рука чуть дрогнула, когда я достала из-под стола и поставила перед ней маленькую, изящно завязанную лентой коробку. Та самая, с духами.
— С юбилеем, Галина Ивановна. Желаю вам здоровья и радости.
Она не стала сразу открывать. Взяла коробку в руки, потяжелевшие от множества колец, и медленно, как эксперт, повертела её.
— И что же здесь может быть такого маленького, но драгоценного? — игриво спросила она у всей компании, вызывая сдержанный смешок.
— Откройте, надеюсь, вам понравится, — тихо сказала я, чувствуя, как горит лицо.
Она с театральным вздохом развязала ленту и приподняла крышку. В белой атласной подложке лежал квадратный флакон с золотистой жидкостью. Узнаваемый силуэт «Shalimar».
На её лице сначала промелькнуло удивление, затем — быстрое разочарование, и наконец оно застыло в маске ледяного, уничижительного презрения. Она вынула флакон, поставила его на стол с лёгким, но отчётливым стуком и подняла глаза на меня. В зале стало тихо, слышно было только шипение шампанского в бокалах.
— Мариночка… — начала она, и её голос, тихий и ясный, накрыл собой весь стол. — Ну что же ты. Опять духи?
Мне показалось, что температура в зале упала на десять градусов.
— Я… это ваши любимые… — попыталась я вымолвить.
— Мои любимые! — перебила она, уже обращаясь к гостям, как будто я была невидима. — Дорогие мои, она дарит мне мои же любимые духи уже третий год подряд! В прошлом году, помните, был такой же флакончик? И в позапрошлом! Я уже, прости господи, вся пропахла этим «Шалимаром»!
Громкий, натянутый смех тёти Люды, её сестры, прозвучал как хлопок.
— Марина, ну надо же фантазию проявлять, — сказала тётя Люда, качая головой. — У Галины целая коллекция.
Свекровь продолжила, наслаждаясь моментом всеобщего внимания.
— Все дарят что-то нужное, полезное. Деньги, технику, украшения. А ты… — она махнула рукой в сторону флакона, будто отмахиваясь от надоедливой мухи. — Ну что с тобой поделать. Небогатая фантазия, что уж. Спасибо, конечно. Поставлю в туалет, может, воздух освежит.
Всё. Земля ушла из-под ног. В ушах загудел оглушительный звон, сквозь который я слышала сдержанный шёпот, покашливания, звон ножа о тарелку. Я видела, как Алексей опустил глаза в свою тарелку, его шея покраснела. Он не посмотрел на меня. Не сказал ни слова. Его молчание стало вторым, не менее сильным ударом.
Я сидела, вжавшись в спинку стула, пытаясь сглотнуть ком, вставший в горле. Слёзы предательски застилали глаза, но я изо всех сил моргала, чтобы они не потекли. «Не сейчас. Только не сейчас». Мои пальцы нащупали под столом гладкую поверхность второй коробки, большой и тяжёлой, лежавшей в сумоске. Весь мой продуманный план, моя наивная надежда на признание — всё это рассыпалось в прах под её ядовитым, унизительным смехом.
Она уже повернулась к соседу, продолжая рассказывать о достоинствах новой мультиварки, как будто маленького, позорного представления с моим участием и не было.
Я отодвинула стул. Скрип ножек прозвучал невероятно громко.
— Извините, — прошептала я в пространство, не глядя ни на кого, и быстрыми шагами, спотыкаясь, пошла к выходу из зала, в сторону таблички с силуэтом женской фигурки.
За спиной на мгновение воцарилась тишина, а потом голос свекрови, уже беззлобный и довольный, продолжил:
— Ну что ж, продолжим! Кто там у нас следующий с тостом?
Её слова догнали меня уже в коридоре, похожие на удар хлыстом. Я не побежала. Я почти бежала, жадно ловя ртом воздух, в котором, казалось, не осталось кислорода.
Дверь в женскую уборную с гулким стуком захлопнулась за мной, отгородив от мира звуки праздника. Здесь было тихо, прохладно и пахло дезинфекцией и дорогими ароматизаторами. Я прислонилась спиной к холодной кафельной стене и закрыла глаза, но под веками тут же вспыхнули кадры позора: её брезгливая гримаса, флакон, стоящий на столе как улика, сотни глаз, полных любопытства и жалости.
Дыхание сбивалось, превращаясь в короткие, хриплые всхлипы. Я подошла к раковине, обхватила пальцами холодный фаянс и наклонилась. Слёзы капали на блестящую поверхность, оставляя тёмные круглые пятна. Такого унижения я ещё не знала. Оно было горше прежних колкостей на кухне, обидных советов при гостях. Это было публичное разрушение, спектакль, где я играла роль скучной, бедной и недалёкой невестки, а она — роль утончённой женщины, уставшей от моей бестолковости.
Из сумочки, которую я бросила на поднос, торчал угол большого конверта. Я вытащила его. Красивая тиснёная бумага, надпись «С любовью и восхищением». Внутри лежала распечатка отеля в Карловых Варах, фотографии термальных бассейнов, и сам сертификат — фирменный, с водяными знаками, оплаченный полностью. Я вспомнила, как месяц назад радостно показывала его Алексею.
— Смотри, тут даже процедуры на выбор! Мама будет в восторге!
—Дороговато, — поморщился он тогда. — Может, просто в санаторий под Москвой?
—Но это же юбилей! — возразила я. — Пусть почувствует себя королевой.
Он пожал плечами, но в глазах читалось одобрение. Сейчас этого одобрения не было. Было только стыдливое молчание, когда его мама раздела меня под орех.
Сумочка вибрировала. Телефон. На экране — «Катя». Лучшая подруга, единственный человек, который всегда на моей стороне. Я с дрожащими пальцами приняла вызов.
— Алло? Марин, ну как? Ты как там, королева? — её весёлый, задорный голос едва не заставил меня разрыдаться с новой силой.
—Кать… — мой голос сорвался в шепот. — Всё… всё плохо. Всё пропало.
Я, сбиваясь и всхлипывая, выложила ей всю историю. Про духи, про смех, про взгляд Алексея, про то, как я сидела, превратившись в соляной столб.
— …и я просто выбежала. Не могу я туда больше, понимаешь? Не могу видеть её лицо.
На другом конце провода повисла тяжёлая пауза. Потом Катя сказала медленно, отчеканивая каждое слово.
— Слушай меня внимательно, Марина. Ты сейчас там одна?
—Да.
—Хорошо. Выпей воды. Ледяной. Сейчас же.
Я машинально подставила ладонь под кран, сделала несколько глотков. Холод обжёг горло, но прочистил мысли.
— Теперь слушай, — продолжила Катя. Её голос стал твёрдым, почти командирским. — Ты сделаешь сейчас одну вещь. Ты умоешься, поправишь макияж, вытрешь слёзы и вернёшься в этот зал.
— Я не могу! — вырвалось у меня. — Я не вынесу ещё одного её взгляда!
—Именно поэтому ты должна вернуться! — резко сказала Катя. — Если ты сбежишь сейчас, как испуганный щенок, она победит навсегда. Ты навсегда останешься для неё, для всех них, для Алексея, в конце концов, этой… этой тряпкой, которую можно выбросить после использования. Ты хочешь этого?
Я молчала, глядя на своё заплаканное отражение в зеркале. Глаза красные, тушь размазана, всё лицо — маска страдания и слабости.
— Нет, — тихо ответила я.
—Значит, слушай план, — сказала Катя. — У тебя же есть второй подарок, верно? Тот, настоящий?
—Да, — я посмотрела на конверт.
—Отлично. Ты возвращаешься. Ты садишься за стол. Ты держишься с ледяным спокойствием. Не оправдывайся, не пытайся шутить. Просто будь. А в конце, когда все подарки будут вручены, ты делаешь то, что планировала. Только уже не для того, чтобы ей угодить. А для того, чтобы показать всем, кто ты на самом деле. Чтобы поставить её на место. Не злорадствуя, понимаешь? С достоинством. С высоты. С которой на мелкие пакости не обращают внимания.
Её слова падали, как капли воды на раскалённый камень, шипя и охлаждая пылавший стыд. Страх начал отступать, уступая место новой, незнакомой и оттого пугающей силе — холодной, целенаправленной ярости. Это была не истерика, а тихий, стальной гнев.
— А если Алексей… — начала я.
—Особенно если Алексей, — перебила Катя. — Он должен увидеть, кого он на самом деле получил в жёны. Не жертву, а женщину с характером. Теперь иди. И позвони, когда всё закончится.
Она положила трубку. Я ещё минуту стояла, глядя на свой телефон, потом глубоко вдохнула и выдохнула. Подошла к зеркалу. Достала влажные салфетки, сняла размазанный макияж. Умылась холодной водой до мурашек на коже. Лицо было бледным, но чистым. Я нанесла новый тональный крем, немного туши, почти незаметную помаду. Не для того, чтобы выглядеть празднично. Для того, чтобы создать броню. Каждый взмах кисти был как застёгивание невидимой кольчуги.
Я поправила волосы, расправила плечи. В зеркале на меня смотрела не та растерянная девушка, что выбежала из зала. Смотрела другая женщина. С прямым взглядом и сжатыми губами. В её глазах ещё жила боль, но ей уже не позволяли руководить.
Я бережно положила сертификат обратно в конверт, а сам конверт — в свою сумочку. Маленькая коробочка от духов валялась на подносе. Я посмотрела на неё и оставила лежать. Мне она больше не была нужна.
Я ещё раз глубоко вдохнула, взяла сумочку, и моя рука не дрожала. Я повернулась к двери. За ней был шум праздника, смех, голос свекрови и десятки глаз, которые, я знала, снова устремятся на меня. Но теперь это было не важно.
Я вышла из уборной. Шаг был твёрдым. Я шла не для того, чтобы просить прощения. Я шла, чтобы закончить начатое. По-своему.
Дорога от уборной до зала показалась бесконечным коридором. Каждый шаг отдавался в висках ровным, гулким стуком. Я слышала из-за дверей смех, звон бокалов, разрозненные фразы. Собравшись с духом, я мягко надавила на ручку и вошла обратно.
Первые секунды никто не заметил моего возвращения. Потом взгляд тёти Люды скользнул по мне, задержался, и на её лице отразилось нескрываемое любопытство. Она толкнула локтем соседку. По столу пробежала волна тишины, как круги по воде от упавшего камня. Галина Ивановна, рассказывавшая что-то с важным видом, замолчала на полуслове, увидев меня. Её брови чуть приподнялись — в них читалось удивление и лёгкое раздражение, как от назойливого насекомого, которое вернулось.
Алексей встретил мой взгляд. В его глазах мелькнуло что-то сложное: вина, растерянность, мольба не устраивать сцену. Я не стала его успокаивать. Я просто прошла на своё место, плавно отодвинула стул и села. Движения были медленными, осознанными, будто я выполняла какой-то священный ритуал. Я положила сумочку на колени, расстегнула замок. Рука нащупала гладкую поверхность конверта.
Я не стала сразу что-то делать. Я взяла свой бокал, сделала маленький глоток воды. Лёд внутри уже почти растаял. Я чувствовала на себе десятки глаз, но теперь их тяжесть не заставляла меня сжиматься. Она была как доспехи. Пусть смотрят.
Праздник пытался набрать прежние обороты, но уже не получалось. Беседа стала искусственной, голоса — через чур громкими. Все ждали развития драмы.
Когда официанты начали разносить десерт, я поняла, что момент настал. Это было время для финальных тостов и главных подарков. Мой желудок сжался в комок, но разум был кристально чист и холоден.
Я не стала вставать. Я положила руки на стол, обхватив бокал с водой, и заговорила. Голос прозвучал тихо, но так чётко, что перекрыл все остальные разговоры.
— Галина Ивановна.
Замолкли все. Даже официант с блюдом фруктов замер у серванта. Свекровь медленно повернула ко мне голову. Её взгляд выражал вежливое, снисходительное ожидание: «Ну, что ещё?»
— Вы были не совсем правы, — продолжала я, глядя прямо на неё. Мои пальцы не дрожали. — Позвольте мне закончить то, что начала.
Я наклонилась, достала из сумочки большой, тяжёлый конверт из плотной, фактурной бумаги цвета слоновой кости. Он был перевязан шёлковой лентой и украшен восковой печатью — всё, как в самых дорогих бутиках. Я видела, как глаза свекрови сузились, пытаясь понять, что это. Любопытство пересилило высокомерие.
— Ваши духи, — я кивнула в сторону маленькой коробки, всё ещё лежавшей возле её тарелки, — были первой частью моего подарка. Традиционной. Как вы верно заметили, я знаю ваш вкус. И я уважаю традиции.
Я сделала небольшую паузу, давая словам просочиться в сознание всех присутствующих.
— Но пятьдесят лет — это не просто круглая дата. Это начало новой жизни. Свободной, яркой, наполненной впечатлениями. Для такой жизни нужны и новые подарки.
Я поднялась со своего места. Теперь я стояла, а она сидела. Это меняло динамику. Я сделала несколько шагов вокруг стола, приближаясь к ней. Все головы поворачивались за мной, как на теннисном матче.
— Поэтому вторая часть моего подарка — для новой, современной и уверенной в себе женщины. Которая, я уверена, живёт внутри вас.
Я протянула ей конверт. Рука была абсолютно steady. Она колебалась всего долю секунды — инстинкт отвергнуть что-то от меня боролся с жадным любопытством и давлением публики. Публика победила. Она взяла конверт. Пальцы с ярким маникюром потянули за шелковую ленту, сломали восковую печать.
Наступила такая тишина, что было слышно, как за окном проехала машина. Она вынула из конверта несколько плотных листов. Сначала там была красивая открытка с видом на старинный европейский город. Затем — подробная программа на глянцевой бумаге. И наконец — сам сертификат, напечатанный на пергаменте, с золотым тиснением.
Галина Ивановна надела очки, висевшие на цепочке на груди. Она начала читать про себя. Её губы беззвучно шевелились. Я видела, как по её лицу прокатилась волна эмоций: непонимание, попытка осознать, затем — шок. Она подняла на меня глаза, и в них впервые за все годы нашего знакомства я увидела не презрение, а полнейшую растерянность.
— Что… что это? — вырвалось у неё, и её голос, всегда такой уверенный, дал трещину.
— Прочитайте вслух, — мягко, но неумолимо попросила я. — Поделитесь радостью с гостями.
Она перевела взгляд на бумагу, потом на лица родственников, замерших в ожидании. Она не могла отказаться. Весь её образ, её репутация требовали сохранить лицо. Она откашлялась.
— Сертификат… — её голос дрогнул. Она начала заново, громче. — Сертификат на недельный спа-тур для двоих в Карловы Вары. Проживание в отеле… термальные источники… все процедуры включены… полный пансион…
Она закончила читать и просто сидела, уставившись на бумагу, будто не веря написанному. В зале повисло ошеломлённое молчание, которое тут же взорвалось вздохами, восклицаниями, перешёптываниями.
— Карловы Вары? Это ж Чехия!
—Спа-тур для двоих? А это сколько стоит-то?
—Да это же целое путешествие!
Кто-то из дальних родственников, мужчина с калькулятором в голове, тихо, но очень отчётливо, на всю тишину, произнёс:
— Ну, это… если всё включено, на двоих… полмиллиона рублей выходит, не меньше.
В воздухе словно что-то лопнуло. Раздался общий восхищённый гул. Все взгляды теперь были прикованы не к свекрови, а ко мне. В них читалось изумление, уважение и жгучий интерес.
Галина Ивановна сидела, побледнев. Она пыталась улыбнуться, но получалась жалкая гримаса. Она смотрела то на меня, то на сертификат, то на своего сына, который уставился на меня широко раскрытыми глазами, будто видел впервые.
— Мариночка… я… — она пыталась что-то сказать, подобрать слова, но её речевой аппарат, всегда работавший безупречно, дал сбой. — Я не ожидала… я не знала…
Я не дала ей договорить. Я наклонилась к ней чуть ближе, так, чтобы слышали только она и самые близкие соседи, и сказала тихо, с лёгкой, почти беззлобной улыбкой:
— Я хотела сделать сюрприз. Чтобы вы сами выбрали, с кем разделите это путешествие. С подругой… — я сделала микроскопическую паузу, переводя взгляд на её сестру, тётю Люду, а потом медленно, очень медленно, посмотрела на своего мужа, Алексея, который замер, не дыша, — …или с кем-то ещё.
И, не дожидаясь её ответа, я выпрямилась, кивнула гостям и спокойно вернулась на своё место. Моя работа на сегодня была закончена. Теперь очередь было за ними.
Глава 5: Цена презрения
Дорога домой была похожа на движение в вакууме. Тишина в машине была густой, тяжёлой, звонкой. Я сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу пассажирского окна, и наблюдала, как за окном проплывают фонари, размазываясь в длинные жёлтые полосы. Алексей молчал. Он сжимал руль так, что костяшки его пальцев белели. Напряжение исходило от него волнами, почти осязаемыми.
Он не сказал ни слова с момента, как мы вышли из ресторана. Он кивнул на прощание матери, которая стояла с застывшей, неловкой улыбкой, держа в руках и духи, и тот самый злополучный конверт. Она что-то попыталась сказать ему на ухо, но он лишь махнул рукой, коротко бросил «Позвонишь завтра» и направился к парковке. Со мной он не заговорил.
Я не стала начинать первой. Всё, что нужно было сказать, я сказала там, за столом. Теперь очередь была за ним. Пусть переваривает.
Он резко, с визгом шин, повернул на нашу улицу и заглушил двигатель во дворе. Сидели ещё с минуту в полной темноте, освещённые лишь тусклым светом фонаря у подъезда.
— Ну и что это было? — его голос прозвучал хрипло, как будто он долго не разговаривал.
Я медленно повернула к нему голову.
—Что было, Лёша?
—Вся эта… эта выходка! — он ударил ладонью по рулю, и гудок коротко и жалко взвизгнул в ночи. — Ты вообще понимаешь, что ты сделала?
—Я подарила твоей матери роскошный подарок. Тот, на который копила полгода. В чём проблема?
—Проблема в том, как ты это сделала! — он выкрикнул это, наконец повернувшись ко мне. Его лицо в полумраке было искажено гневом и непонятной болью. — Ты специально довела её до того, чтобы она выглядела дурищей! Ты подставила её перед всеми!
—Я её подставила? — во мне что-то ёкнуло, и холодная ярость, которую я усмирила в ресторане, начала медленно подниматься. — Это она, по-твоему, не подставила меня, когда высмеивала за духи, которые стоят её месячной пенсии? Когда называла меня бедной и без фантазии на весь зал? Ты сидел рядом и не пикнул! Ты даже глаз на меня не поднял!
Он отвёл взгляд, и это было признанием.
—Ну, она же… она всегда такая. Она не со зла. Она просто не подумала.
—«Не подумала» унизить меня публично? Это прекрасное оправдание, Алексей. Как всегда. Она никогда «не со зла». А я, выходит, всегда «со зла»? Я шесть лет терплю её «несо зла» шпильки, а когда позволила себе один раз ответить с достоинством — я становлюсь монстром?
— Ты могла ответить иначе! Ты могла сразу отдать оба подарка! Или потом, наедине! Зачем было этот цирк устраивать? — он говорил с какой-то детской обидой, как будто я испортила ему праздник.
—Потому что, дорогой мой, наедине она никогда не оценила бы этот подарок по достоинству! — мой голос сорвался, и я сделала паузу, чтобы взять себя в руки. — Наедине она сказала бы: «Ну, спасибо», и всё. А так… так она почувствовала, каково это. Почувствовала на себе взгляды. Увидела, какое выражение бывает на лицах у людей, которых только что оскорбили.
— Так она же мать! — в его голосе прозвучала неподдельная жалость к ней, и это стало последней каплей.
—А я кто? — спросила я тихо, почти шёпотом. — Я на протяжении семи лет для тебя кто? Жена? Партнёр? Или удобное дополнение, которое должно терпеть всё, что исходит от твоей священной семьи? Ты когда-нибудь заступался за меня? Хотя бы раз?
Он промолчал. Этот молчаливый ответ был громче любого крика.
Я открыла дверь и вышла из машины. Холодный ночной воздух обжёг лёгкие. Я не пошла к подъезду, а остановилась, обхватив себя руками. Алексей вышел следом.
— Марина, подожди…
—Нет, ты подожди, — я обернулась к нему. — Ты спросил, сколько это стоит. Полмиллиона, Лёша. Моих денег. С моей работы. Я не брала из семейного бюджета. Я отказывала себе во всём, чтобы сделать твоей маме по-настоящему царский подарок. А она… она сделала из меня посмешище. И вместо того чтобы извиниться или хоть как-то осудить её поведение, ты обвиняешь меня. Меня!
Он опустил голову, копал носком ботинка асфальт.
—Просто… надо было быть умнее. Не опускаться до её уровня.
—Я и не опускалась, — холодно сказала я. — Я поднялась. На тот уровень, с которого наконец-то стало видно, кто здесь на самом деле что стоит. И знаешь что? Мне всё равно, понравился ли тебе мой «уровень». Мне всё равно, считаешь ли ты меня стервой. Я устала. Устала оправдываться, устала прогибаться. Она может ехать в свои Карловы Вары с кем захочет. А я поеду спать. Одна.
Я развернулась и пошла к подъезду, оставив его стоять в темноте у машины. Сердце билось часто-часто, но слёз уже не было. Была пустота и странное, леденящее спокойствие. Я говорила правду. Мне было всё равно.
Но это «всё равно» длилось ровно до той минуты, как я переступила порог нашей квартиры. Знакомая обстановка — наш диван, наши фотографии, его тапочки у двери — ударила по мне новой волной. Здесь, в этих стенах, должно было быть наше общее убежище от мира. А сейчас это было просто место, где жили два чужих, обиженных друг на друга человека.
Я не стала ждать его. Я сняла платье, смыла макияж и легла в постель, повернувшись к стене. Через полчаса я услышала, как щёлкнул замок, как он осторожно прошёл в ванную, как долго там шумела вода. Потом он лёг на край кровати, стараясь ко мне не прикасаться.
Мы лежали спиной к спине в темноте, разделённые целой вселенной молчания. И я понимала, что произошло что-то необратимое. Трещина, которая всегда была тонкой и почти невидимой, теперь разверзлась в пропасть. И я не знала, есть ли через неё мост. И хочу ли я, чтобы он был.
Утро началось с тяжёлого, недоброго молчания. Алексей ушёл на работу, хлопнув дверью, даже не попрощавшись. Я сидела на кухне с остывшим кофе и чувствовала себя как после долгой и изнурительной битвы — пусто, но с остатками адреналина в крови, которые не позволяли расслабиться. Я знала — это не конец. Так не бывает. В их семье всегда решали вопросы сообща, всем кланом. И я была вне клана. Я была чужая, которая осмелилась дать сдачи.
Моё предчувствие не обмануло. Около одиннадцати зазвонил телефон. Незнакомый номер, но с кодом нашего города. Я взяла трубку.
— Алло?
—Марина, это Игорь, — раздался низкий, нарочито спокойный голос деверя, брата Алексея. — Ты дома?
—Да. А что случилось?
—Ничего не случилось. Просто нужно встретиться. Обсудить вчерашнее. Все тут в шоке, мама не спала всю ночь. Приезжай к ней.
—«Все» это кто? — спросила я, чувствуя, как закипает раздражение.
—Ну, я, тётя Люда, вы с Лёхой. Цивилизованно поговорим. Через час.
Он повесил, не дожидаясь ответа. Это был не приглашение. Это была повестка. Я посмотрела на телефон, потом на своё отражение в тёмном экране микроволновки. Страха не было. Была усталая решимость. Я подошла к шкафу и выбрала не домашний халат, а простые джинсы и строгую белую блузку — свою «броню» для будничных сражений. Напялила поверх куртку и поехала.
Дверь в квартиру свекрови открыла тётя Люда. Она осмотрела меня с головы до ног, губы её сложились в тонкую, неодобрительную ниточку.
— Заходи, — буркнула она, отступая в коридор. — Все уже в сборе.
В гостиной царила гнетущая атмосфера. Пахло вчерашним пирогом и напряжением. На диване, в своём любимом уголке, сидела Галина Ивановна. Она выглядела необычайно уставшей и старой, без вчерашнего макияжа и парадного костюма. Напротив, развалившись в кресле, сидел Игорь. Алексей поместился на краю табуретки у окна, не смотря ни на кого. На столе стояли неубранные чашки с чайной гущей на дне. Одна из них, с яркой помадой на ободке, принадлежала свекрови.
— Ну, вот и героиня, — сказал Игорь, не здороваясь.
Я не стала снимать куртку. Осталась стоять посреди комнаты, демонстративно нарушая предполагаемый уют семейного круга.
— Вы хотели поговорить? — спросила я нейтрально.
Галина Ивановна вздохнула, положила руку на сердце.
— Поговорить? Мариночка, после вчерашнего я с сердечным приступом пролежала всю ночь! Ты же видела, в каком я была состоянии! Ты специально довела меня до слёз на моём же празднике!
—Я не видела ваших слёз, — холодно заметила я. — Я видела, как вы смеялись надо мной. Или это тоже было проявлением сердечного приступа?
Алексей резко поднял голову.
—Марина, хватит! Не усугубляй!
—Я не усугубляю. Я прошу пояснить. За что собрался этот… семейный совет? За то, что я подарила дорогой подарок?
Игорь фыркнул и отложил в сторону телефон, на котором он что-то листал.
—Дорогой подарок — это хорошо. Вопрос, откуда деньги на такой «подарок». Полмиллиона, Марина. У Лёхи зарплата, я знаю. У тебя — тоже. Откуда такие свободные суммы? Вы что, ипотеку не платите? Кредиты?
Его тон был обвиняющим, следовательским. Алексей заёрзал на табуретке.
—Игорь, это не твоё дело…
—Как не моё дело? — перебил его брат. — Мама расстроена! Она не может принять такой подарок, не зная источника. Вдруг вы взяли кредит? Или заложили что-то? А потом на маму же и лягут упрёки, что она вас разорила.
Я не могла поверить своим ушам. Но в то же время могла. Это была их классическая тактика — перевести стрелки, найти в благородном жесте подвох и предстать жертвами.
—Это мои деньги, — чётко произнесла я. — Мои личные сбережения. Моя премия за большой проект. Никаких кредитов. Ипотеку мы платим исправно. Можете проверить, если не верите.
— Личные сбережения? — встряла тётя Люда, скрестив руки на груди. — А семейный бюджет — это как? Отдельно твоё, отдельно наше? Так что ли? Нормальная жена все деньги в общий котёл несёт. А тут такие суммы на ветер…
— На ветер? — перебила я, чувствуя, как гнев начинает прорываться сквозь ледяную плотину. — Это на ветер? Подарить человеку путешествие мечты? А что, по-вашему, не на ветер? Новая мультиварка? Вам, Игорь, должно быть стыдно. Вы скинулись на ту мультиварку с Лёшей, сэкономив, наверное, тысяч двадцать каждый. А я одна отдала сумму, в десять раз большую. И вместо благодарности я слышу допрос.
— Никто у тебя не спрашивал про такие жертвы! — вдруг закричала Галина Ивановна, вскакивая с дивана. Её лицо исказилось обидой. — Ты хотела меня унизить! Хотела показать всем, какая ты богатая и какая я… скупяга! Ты выставила меня жадиной!
—Вы сами себя выставили, — парировала я, не отступая. — Я хотела сделать красивый жест. А вы решили сыграть на публику. Кто начал этот цирк? Кто высмеял духи, не открыв вторую коробку?
Алексей встал, пытаясь встать между нами.
—Прекратите! Мама, Марина… Давайте успокоимся. Марина, может, ты просто извинишься за форму подачи, и мама примет подарок, и всё…
—Я не буду извиняться, — отрезала я, глядя прямо на него. — Ни за что. Она должна извиниться передо мной. Публично. Как оскорбила при всех, так и извиниться.
В комнате повисло гробовое молчание. Галина Ивановна смотрела на меня с таким ужасом, будто я потребовала от неё отречься от родни.
—Чтобы я… перед тобой?.. Да ты с ума сошла!
Игорь захохотал, сухой, злой смех.
—Вот видите, Лёх? Видишь, какую жену себе привёл? Гордячка. Деньги есть — ума нет. Мама, мы тебе и без её подачек поможем машину выбрать. А эту её бумажку пусть сама использует. Или лучше продаст, раз такие «личные сбережения» водятся.
Последняя фраза прозвучала как удар хлыстом. Алексей побледнел.
—Что? Продать? Это же подарок!
—А что такого? — пожал плечами Игорь. — Она же сама сказала — её личные деньги. Значит, и подарок её личный. Пусть распоряжается.
Я посмотрела на мужа. На его растерянное, несчастное лицо. На его мать, которая снова села на диван с видом оскорблённой невинности. На его алчного брата и злорадную тётку. И я поняла абсолютно всё. Я была здесь одна. Совершенно одна.
Я медленно расстегнула сумку, достала кошелёк и положила на стол рядом с неубранными чашками пятьсот рублей.
—На такси сюда я потратила меньше. Но пусть будет. За чай, который мне не предложили, и за моральный ущерб от этого совета. А что касается подарка…
Я повернулась к Галине Ивановне.
—Вы правы. Вы не можете его принять. Вы не достойны. Ни поездки, ни даже этих духов. Я заберу сертификат обратно. А вы, — мой взгляд скользнул по всем собравшимся, — можете продолжать варить здесь своё злое варево из жадности и обид. Без меня.
Я развернулась и пошла к выходу. На этот раз меня никто не пытался остановить. За спиной раздался только сдавленный всхлип свекрови и гневное бормотание Игоря: «Видел? Видел это хамство?».
Алексей не вышел за мной. Дверь закрылась за мной с тихим, но окончательным щелчком.
Он вернулся домой поздно. Я уже не ждала. Сидела в темноте на кухне, глядя на свет в окнах соседнего дома. Меня не трясло, не болела голова. Было странное, почти отрешённое спокойствие. Я перебирала в голове возможные сценарии, и все они вели к одному — точке невозврата. Я услышала, как ключ поворачивается в замке, как он снимает обувь, как идёт в гостиную, не включая свет. Он, видимо, думал, что я сплю. Потом увидел мою силуэт в дверном проёме кухни и вздрогнул.
— Ты не спишь?
—Нет.
Он постоял в нерешительности, затем вошёл, сел напротив меня. Его лицо было серым от усталости, под глазами — тёмные круги. Он положил на стол связку ключей, и этот звук был единственным в тишине.
— Я не знаю, что сейчас говорить, — начал он, глядя на свои руки.
—Тогда, может, не надо ничего говорить? — предложила я. Мой голос прозвучал ровно, без вызова, просто как констатация.
— Надо, — он потёр лицо ладонями. — Сегодня ты перешла все границы. Ты оскорбила мою мать в её же доме.
—Ты прав, — кивнула я. — Границы действительно перейдены. Только не сегодня. И не мной.
Он взглянул на меня, и в его глазах вспыхнуло раздражение.
—Опять по кругу? Она была не права, но ты отреагировала слишком жёстко! Теперь вся семья в шоке. Игорь говорит, ты вообще потребовала вернуть подарок? Это уже верх наглости!
Я медленно откинулась на спинку стула. Настал момент сказать то, что я продумала за эти часы молчания.
—Алексей, давай разберёмся, как взрослые люди. Без истерик. Тебе нравится твоя работа?
Вопрос застал его врасплох.
—При чём тут это?
—Ответь.
—Нормальная работа. Устраивает.
—А наша квартира? Наш автомобиль? Тебя устраивает то, как мы живём?
—В целом, да. К чему ты ведёшь?
—Я веду к тому, что всё это — наше общее. Ипотека оформлена на нас двоих. Машина в кредите — тоже. И если один из супругов совершает неадекватные, расточительные поступки, это ставит под удар другого. Правильно?
Он молча кивнул, не понимая.
—Так вот, — продолжила я тихо и чётко, — твоя мать и твой брат сегодня публично, при мне, предложили продать мой подарок. Подарок, который является дорогостоящим имуществом. Они считают, что я имею право им так распорядиться. И они правы. Но лишь отчасти.
Я сделала паузу, давая ему вдуматься.
—Сертификат оплачен моими личными средствами. Это подтверждают выписки с моего счёта. Но он уже передан твоей матери. То есть юридически это уже дарение. Однако, согласно Гражданскому кодексу, дарение, совершённое под влиянием заблуждения, обмана, насилия или угрозы, может быть оспорено в суде. В нашем случае есть и заблуждение — я дарила, ожидая нормальной человеческой реакции, а не публичного оскорбления. И есть моральное насилие, которое последовало как до, так и после вручения. Признай, требование продать подарок, который только что вручили, звучит как минимум неадекватно.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Я говорила на языке, который был для него чужд — языке фактов, статей и логики, а не эмоций.
—Ты что, в суд подашь? — прошептал он с недоверием.
—Если будет необходимость — да. В случае развода, например, я буду оспаривать это дарение как недействительное. Чтобы вернуть свои деньги в общую наследственную массу. Или, как вариант, твоя мать может добровольно отказаться от подарка, написав соответствующую бумагу. И тогда я его просто аннулирую. Деньги вернутся мне на счёт. Всё честно.
Он вскочил со стула, начал метаться по маленькой кухне.
—Ты с ума сошла! Развод? Какие бумаги? Марина, это же просто ссора в семье!
—Нет, Алексей. Это не ссора. Ссора — это когда два близких человека поругались и помирились. Здесь же происходит систематическое унижение твоей женой со стороны твоей семьи при твоём молчаливом попустительстве. А сегодня был дан чёткий сигнал: я для них не семья. Я — источник финансов и объект для насмешек. Мне такой семьи не нужно.
Он остановился, упёрся руками в столешницу.
—И что ты предлагаешь? — спросил он, и в его голосе впервые прозвучала не злость, а растерянность и усталость.
—Я предлагаю выбор. И он не за мной, а за твоей матерью и, как следствие, за тобой. Вариант первый: она принимает подарок. Но не так, как она хотела — чтобы тут же продать или поехать с тобой. Она едет с кем хочет — с подругой, с тётей Людой. И публично, в том же семейном чате, где собраны все свидетели её триумфа, пишет мне извинения за свои слова на юбилее. Не за «недоразумение», а конкретно: «Прошу прощения за оскорбительные слова о твоём первом подарке». Это необходимое условие.
— Мама никогда этого не сделает! — вырвалось у него.
—Тогда вариант второй. Она отказывается от подарка письменно. Сертификат сгорает. Деньги возвращаются мне. Мы с тобой идём к семейному психологу, потому что иначе наш брак обречён. Или же… — я сделала долгую паузу, — мы начинаем готовить документы к разделу имущества. И тогда суд будет разбираться не только в квартире и машине, но и в том, является ли оспоримым дарение, сделанное после психологического давления. И, поверь, выигрышная для меня судебная перспектива по этому вопросу у меня есть.
В комнате повисла тишина. Я сказала всё. Спокойно, без слёз и криков. Я поставила на стол не эмоции, а факты и юридические последствия. И это подействовало на него сильнее любой истерики.
— Ты… ты всё продумала, — сказал он наконец, с трудом выговаривая слова.
—У меня было время. Пока вы все на меня нападали, я думала. И я поняла, что хватит. Хватит быть беззащитной. Я предлагаю правила игры, Алексей. Цивилизованные и чёткие. Выбирайте.
Он долго смотрел в пол, потом поднял на меня глаза. И в них я, кажется, впервые за семь лет увидела не сына Галины Ивановны, а взрослого мужчину, который стоит перед тяжелейшим выбором между матерью, чьи методы он всегда оправдывал, и женой, которая внезапно перестала быть удобной и показала зубы.
— Она не поедет со мной, — тихо сказал он, и это была первая капитуляция. Признание того, что манипулятивный сценарий поездки вдвоём, о котором они, видимо, мечтали, рухнул.
—Это её право. Но извиниться — необходимо. Или отказаться. Другого не дано.
Он кивнул, больше самому себе, и вышел из кухни, не сказав больше ни слова. Я слышала, как он включил в ванной воду, долго умывался.
Я осталась сидеть в темноте. Руки наконец-то начали дрожать. Я глубоко вздохнула. Стратегия была объявлена. Теперь всё зависело от них. От их гордыни, жадности и, как ни странно, от степени их здравого смысла. А также — от того, насколько Алексей готов был наконец-то стать моим мужем, а не только сыном своей матери.
Битва перешла в новую, скрытую фазу. И впервые за много лет у меня было преимущество. Я знала, чего хочу. А они всё ещё думали, что имеют дело с той же покорной Мариной. Они жестоко ошибались.
Прошло три дня. Три дня тяжёлого, но уже не враждебного молчания с Алексеем. Он не уходил, но и не пытался говорить. Он думал. И я видела это по его лицу — сосредоточенному, отстранённому. Он больше не звонил матери при мне, не вёл с ней долгих шёпотом бесед в коридоре. Он просто думал. И в этом была маленькая, но важная победа.
На четвертый день, утром, когда я собиралась на работу, он вышел из спальни. Он был уже одет.
— Мама написала, — сказал он просто, протягивая мне телефон.
Я взяла устройство. На экране был открыт семейный чат, где состоялся тот самый юбилейный сценарий. Последним сообщением, отправленным Галиной Ивановной полчаса назад, была длинная скриншотная «простыня» текста, видимо, написанного в заметках. Я начала читать.
«Дорогие родственники и друзья! Хочу обратиться ко всем, кто был на моём юбилее. Праздник был замечательный, спасибо всем за поздравления и тёплые слова. Отдельно хочу обратиться к Марине. Мариночка, я прошу у тебя прощения за свои слова, сказанные в твой адрес, когда я получила от тебя духи. Я была неправа, позволила себе резкие и обидные высказывания. Твой подарок был прекрасным, и я была невнимательна и недальновидна. Огромное спасибо тебе за щедрый и продуманный второй подарок — путешествие. Это очень дорого и для меня неожиданно. Я его с благодарностью принимаю. Ещё раз прости меня. Целую, твоя Галина Ивановна».
Я перечитала текст дважды. Он был идеален. Идеален в своей вымученной, выверенной до запятой неестественности. Никакой конкретики («за оскорбления»), никакого личного обращения, много воды и общих фраз. Но это было публично. И в нём было ключевое слово — «прости». И ещё — «принимаю».
Я подняла глаза на Алексея. Он смотрел на меня с немым вопросом.
—Она ночь не спала, писал Игорь. Составляли всем семейством. Это для неё… невероятно трудно.
—Я понимаю, — ответила я и отдала телефон. — Спасибо.
— И… — он замялся, — она выбрала поездку с тётей Людой. На следующей неделе.
Я кивнула. Всё шло по худшему для неё, но единственно возможному сценарию. Она не поедет с сыном. Она съела публичное унижение (в её глазах) и выбрала путешествие. Жадность и гордыня вступили в схватку, и жадность победила с минимальным перевесом.
В чате начали появляться сообщения. Родственники, которые были свидетелями сцены, теперь спешили замирить волны. «Ой, какие вы обе хорошие!», «Главное — мир в семье!», «Марина, молодец, что нашла в себе силы понять!». Их лицемерие висело в воздухе, почти осязаемое. Я не стала ничего отвечать. Я выключила уведомления на этом чате.
Вечером мы молча сидели на кухне. Разговор не клеился. Слишком много было сказано и не сказано между нами.
—Что теперь? — спросил Алексей наконец, не глядя на меня.
—Что — что? Живём дальше.
—Как? — в его голосе была неподдельная потерянность. — После всего? Ты же сказала про психолога…
— Я сказала много чего, — вздохнула я. — Психолог… да. Он нужен. Если ты хочешь, чтобы у нас было будущее. Чтобы мы научились быть мужем и женой, а не игроками в треугольнике, где ты — вечный арбитр. Я не могу больше жить с ощущением, что я на втором, на третьем месте после твоей семьи. Что мои чувства и моё достоинство ничего не стоят.
Он долго молчал.
—Я не знал, что тебе так плохо.
—Ты не хотел знать.
Он кивнул, принимая удар.
—Хорошо. Я найду психолога. Запишемся.
Это было не «я люблю тебя, давай всё исправим». Это было «я согласен на условия». Для начала — достаточно.
Прошло две недели. Свекровь улетела в Карловы Вары с тётей Людой. В чат периодически прилетали фото: они в термальных бассейнах, у достопримечательностей. Галина Ивановна на них улыбалась напряжённой, вымученной улыбкой. Она ни разу не отметила меня на этих фото и не обратилась лично. И я не писала ей. Мы соблюдали хрупкое, молчаливое перемирие.
Как-то раз, возвращаясь с работы, я зашла в тот самый бутик, где покупала духи. Флакон «Shalimar» всё так же стоял на подсвеченной витрине. Я посмотрела на него, и не возникло ни боли, ни горечи. Просто воспоминание. Я купила другой аромат. Совершенно новый, лёгкий, с нотками морского бриза и чего-то неуловимого, свободного. Консультант завернула коробку в шелестящую бумагу.
Я пришла домой, распаковала её и поставила флакон на туалетный столик в спальне. Алексей, проходя мимо, заметил.
—Новые?
—Да. Захотелось чего-то другого.
Он кивнул и, после паузы, спросил:
—А ты… ты не жалеешь? О тех деньгах? О поездке?
Я повернулась к нему.
—Нет. Эти деньги купили мне не тур для твоей мамы. Они купили мне уважение. Моё собственное, в первую очередь. И, возможно, шанс для нас. Пусть и призрачный.
Он подошёл ближе, осторожно, будто боясь спугнуть.
—Я не знаю, как это — быть мужем, а не сыном. Но я хочу научиться.
—Я тоже не знаю, как быть женой, а не удобной прислугой, — сказала я. — Будем учиться вместе.
Он не обнял меня. Мы ещё не дошли до этого. Но он положил руку мне на плечо, и это был первый, очень осторожный мост через пропасть, которую мы сами и вырыли.
Я посмотрела в окно. Начинало темнеть. Где-то над облаками летел самолёт, увозящий Галину Ивановну к её дорогому, выстраданному отдыху. А я стояла здесь, в тишине своей квартиры, и впервые за долгое время дышала полной грудью. Не потому что победила. Потому что перестала быть участником их игры. Я вышла из поля. И написала свои правила. Жизненные, неидеальные, трудные. Но свои.
Я открыла флакон с новыми духами. Лёгкий, свежий аромат разлился в воздухе, сметая последние следы тяжёлого, приторного «Shalimar». Это был запах свободы. Не от семьи, не от мужа. Свободы от самой себя — той запуганной, вечно оправдывающейся девушки, которой я была раньше. Она осталась в том ресторанном зале. А из уборной вышла другая. И этой другой предстояло теперь жить.