Из цикла «Служил Советскому Союзу»
Моя первая армейская зима выдалась на редкость суровой. К тому же воинская часть, куда я попал по распределению после «учебки», дислоцировалась явно где-то в районе полюса холода Латвии. Скажем, если на всей остальной территории союзной республики стояли 10-градусные морозы, то ртуть в термометре за окном КПП падала до минус 20. Стоило среднелатвийской температуре снизиться еще на пяток-другой делений, окружающие в/ч сосны едва не лопались от 30-градусного холода.
Рядовой и сержантский состав поспешил обзавестись разнообразными «вшивниками»*, которые носились под «хэбешными» кителями. Понимая ситуацию, отцы-командиры не весьма ревностно выискивали такие нарушения уставной формы одежды, довольствуясь тем, что лишь время от времени ставили на место особо оборзевших «дедов». Последние, кстати, долго пытались держать форс, отказываясь опускать уши шапок на улице. Но вскоре даже самые упертые из старослужащих были вынуждены капитулировать и превратиться в «спаниелей».
Намного хуже дела обстояли с обувью. Валенки полагались только в карауле, а обычные солдатские «кирзачи» на лютом морозе буквально стекленели, при постукивании друг о друга издавая хрустальный звон. Утеплялись, надевая на ногу сначала казенный синий носок, положенный зимой под парадные ботинки, а уже на него наматывалась опять же зимняя фланелевая портянка. После того как кто-то вспомнил о прекрасных термоизоляционных свойствах бумаги, из подшивки «Правды» в Ленинской комнате исчезла добрая треть номеров. Дальнейшие покушения на печатное слово решительно пресек замполит по прозвищу Хрюня, твердо пообещавший каждого, у кого он обнаружит в сапогах газетные листы, в тот же день отправлять на гауптвахту в Ригу, а по возвращении оттуда бессменно гноить в самых тяжелых нарядах вплоть до наступления весеннего тепла.
Декабрь едва перевалил за половину, как обнаружилась новая проблема. Запасы угля, а особенно - дров убывали так стремительно, что сезонный лимит грозил быть исчерпанным задолго до установленного срока. Первым забил тревогу вольнонаемный кочегар Ричард. Бывший церковный певчий, помнивший не только президента буржуазной Латвии Ульманиса, но и, как подозревали многие, последнего российского самодержца, однажды поутру неожиданно явился в штаб и прошествовал прямо в кабинет командира части. Событие, доселе невиданное: не только любого начальства, но даже рядовых воинов Советской армии старик всеми способами старался избегать, безмолвной тенью проскальзывая в свою кочегарку. Хотя термин «проскальзывать» здесь не очень уместен, ибо ходил престарелый Ричард медленно. Можно даже сказать, ковылял, заметно кренясь на бок.
Итак, фигура облаченного в грязно-серое пальто кочегара вдруг нарисовалась напротив стола подполковника.
- Дров осталось мало, товарищ начальник, - вытянув руки по швам, но при этом привычно глядя куда-то за осененное двухпросветным погоном плечо, доложил Ричард голосом, похожим на долгое время бывший без употребления фальцет. Потом подумал немного и добавил: - Совсем мало.
Изложив свое краткое донесение, Ричард развернулся через правое плечо и вышел, нетвердо печатая шаг.
Подполковник, пожалуй, был единственным в штабе, кто не удивился приходу редкостного посетителя. Он, впрочем, вообще редко чему-нибудь удивлялся, так как постоянно пребывал в одной из трех стадий: преддверии запоя, собственно запое и жесточайшем похмелье. Ричарду еще повезло застать подполковника в наиболее приемлемый для принятия решения момент - очередная попойка только предстояла этим вечером.
Комчасти посмотрел вслед кочегару и приказал сунувшемуся в оставшуюся открытой дверь заму вызвать прапорщиков Берегового и Карпушкина. Вскоре явились оба. Однофамилец прославленного космонавта был худ, носил очки в роговой оправе и, возможно, поэтому производил впечатление сухаря и педанта, кем был лишь отчасти. Небольшого росточка, но с заметным животиком, Карпушкин славился умением договариваться с любыми военными и гражданскими лицами, ответственными за материальные ценности. Поэтому ему часто поручали решение проблем снабжения, и еще не было случая, чтобы ушлый прапор возвращался из поездки с пустым кузовом грузовика.
В командирском кабинете Береговой и Карпушкин пробыли недолго. Выйдя оттуда, прапорщики устремились в автопарк, и вскоре у ворот КПП уже сигналил разъездной КАМАЗ Жорика Драпезы - некогда преуспевающего рижского таксиста, а ныне вольнонаемного служащего Советской армии.
Грузховик быстро исчез за поворотом аллеи, ведущей к шоссе, и обратно прибыл уже глубоким вечером. Высоко над бортами кузова возвышались перетянутые тросами стволы сосновых бревен. Как только прапорщики выбрались из кабины, стало понятно, что оба в дымину пьяны. Береговой то и дело тыкал указательным пальцем себе в переносицу, возвращая в исходное положение сползавшие очки. На багровом лице Карпушкина с шипением таяли крупные хлопья вдруг повалившего снега. Нетрезв был и вольнонаемный Драпеза. Однако он благополучно доехал до хоздвора и с помощью присланных дежурным по части солдат вывалил там благоухающий смолой груз.
На следующее утро заместитель командира части - майор Логош стоял перед покрытой снегом горой бревен. Пощурившись на неяркое зимнее солнце, он двинулся было в обход новоявленной фудзиямы, но едва сойдя с утоптанного пространства, провалился выше колен.
- Выделяй, Карпушкин, двух бойсов, - с трудом выбравшись обратно, обратился Логош (он немного шепелявил) к хмуро наблюдавшему за его маневрами прапорщику. - С этого дня у них постоянный наряд: после савтрака пилить эти бревна до обеда, после обеда снова сюда - и до оконсяния дня. Обеспесь инструментом, рукависами и валенками.
Выбор Карпушкина пал на только недавно прибывших в часть новобранцев. Райки Онно, мгновенно прозванный Райкиным, был белес и светлоглаз, как и положено истинному эстонцу. Пару чухонцу составил черный, как жук, Хурсанд Хасанов. Первоначально присвоенное ему прозвище Курсант как-то не прижилось, и таджика, не мудрствуя, стали звать просто Хасаном. Хасан попал в пильщики, вероятнее всего, просто из неукоснительно практиковавшегося в многонациональных вооруженных силах СССР принципа: при малейшей возможности поровну обеспечивать лишениями и тяготами службы представителей самых разных народов.
Как только в кубрике узнали о том, кто назначен в незавидный наряд, немедленно стали заключаться пари насчет того, кто из пильщиков первый откинет валенки на лютом морозе. Большинство ставило на Райкина, как на выходца из куда более холодных краев, нежели солнечный Таджикистан. Но Хасан в ответ заявил, что у них в горах зимой бывает даже покруче, и вообще он не страшится ни тяжелого физического труда, ни любого другого шайтана лысого, за исключением разве что занятий по политподготовке. Дело в том, что имевший весьма условное представление о генеральной линии партии таджик постоянно вызывал резкое неудовольствие замполита, который обладал на редкость склочным характером. Как следствие, в дисциплинарных взысканиях у политически малограмотного Хасана недостатка не было.
Со следующего дня в части установилась новая традиция: сразу после завтрака, не выходя на общий развод, Райкин и Хасан, облаченные в бушлаты, ватные штаны и высоченные валенки, брели через белое безмолвие в сторону хоздвора. Эстонец нес лом, которым ворочали смерзшиеся бревна. Таджик тащил под мышкой пилу.
Именно последний инструмент, точнее, то, как произносил его название Хасан, вызывало бурное веселье у прапорщика Логоша - здоровенного, под два метра ростом мужичины, которому повезло после недавней службы в ГСВГ** замениться не в Забайкальский военный округ, как было принято, а притормозить в куда более престижном Прибалтийском. Наверное, помогла травмированная при прыжках с парашютом лодыжка - прапор сильно прихрамывал, фигурируя в неформальных списках жестокосердного личного состава как «Шлёп-нога».
- Ну, что Хасан, где «пиля»?! - жизнерадостно хохотал бывший воздушный десантник, утром встречая бойца у дверей инструменталки. - Не потерял ее вчера? Молодец, благодарю за службу! «Пиля» - это теперь твое личное оружие, вроде автомата. Потеряешь - сразу под трибунал, и в дисбат. Тогда родной кишлак еще долго не увидишь!
Вечером произведенные пильщиками дрова грузовик отвозил в кочегарку. На следующий день все в точности повторялось, включая незатейливое развлечение Логоша.
Гром грянул где-то через неделю. Мы как раз что-то делали на Территории - так почтительно именовались окруженные колючей проволокой несколько гектаров леса, где располагались склады. Хранившихся в них боеприпасов в случае их детонации с лихвой хватило бы для того, чтобы половину Риги снесло в Балтийское море. Неожиданно вдали запрыгал по замерзшим кочкам рокадной дороги командирский «газик». На всякий случай все прекратили работы и замерли в ожидании. Но вместо как всегда полупьяного Хряща из кабины выглянул его водитель - латыш Арно Юндзе по прозвищу Философ. Этот бывший житель латвийского городка с чудным названием Огре вовсе не был особо склонен к размышлениям, просто, как и я, до призыва успел окончить первый курс филологического факультета.
- Садись! - позвал меня Арно. - Карпушкин срочно вызывает.
По дороге Философ рассказал, что вскоре после обеда в штабе поднялся какой-то кипеж, но в чем именно дело - он не знает. Полный самых дурных предчувствий, я вошел в «дежурку». Там уже были Карпушкин и замполит. Прапорщик явно только что закончил материться, а у Хрюни лицо было бледнее обычного.
- Надо бы командиру доложить, - продолжая прерванный моим появлением разговор, с какой-то пока непонятной мне тоской промямлил майор.
- Да погоди ты! - без всякого почтения к офицерскому званию отмахнулся Гаркушкин. - Где ты шефа сейчас найдешь? Пошли, сержант, покажу тебе кое-что.
Я еле поспевал за бодро семенившим через плац по направлению к жилой части комплекса зданий прапорщиком. Сначала Карпушкин устремился в Ленинскую комнату. Там на первом ряду кресел (помещение заодно выполняло функцию кинозала части) виднелась согбенная фигура. Присмотревшись (за окном уже начинало темнеть) я узнал Хасана. Когда мы вошли, таджик быстро оглянулся и опять понурил голову.
- Встать, смирно! - будничным голосом отдал приказание прапорщик.
Хасан встал и вытянул руки по швам.
- Вот, сержант, полюбуйся на этого душмана! - с пафосом произнес Гаркушкин, махнув своей коротенькой рукой. - Смотри, какой красавец!
Я, недоумевая, разглядывал Хасана, не находя в нем никаких особых перемен. Даже крючок на вороте гимнастерки был застегнут. Но рядом требовательно сопел прапор, и я вновь всмотрелся в лицо бойца. Он как раз чуть повернул лицо к свету, и стало понятно, что не так: под хасановским левым глазом красовался синяк, который на смуглой физиономии не сразу бросался в глаза.
- Увидел? - заметив, как у меня вытянулось лицо, спросил Карпушкин. - Пошли дальше!
Из Ленкомнаты, миновав длинный коридор, мы переместились в кубрик. При нашем появлении с одной из табуреток вскочил Райкин и сразу же отвернулся. Но так как он был человеком белой расы, да и я уже догадывался, что именно увижу, фингал на эстонском лице был констатирован как факт. Только у Хасана «фонарь» был какого-то зеленовато-фиолетового оттенка, а Райкин щеголял ярко-лиловым.
История, действительно, выходила довольно неприятная. В Советской армии как раз стартовала очередная кампания борьбы с неуставными отношениями. Трибуналы щедро раздавали сроки особо рьяным приверженцам худших армейских традиций, бойцов из частей целыми взводами и даже ротами возили на показательные судебные процессы, при проведении политзанятий особый упор делался на традиции боевого братства. Правда, Хасан и Райкин были «молодыми» однопризывниками, поэтому о собственно «дедовщине» здесь говорить было нельзя. И все же «неуставняк» был налицо (причем в самом буквальном смысле), а уж срок службы пострадавших бойцов делавшие карьеру военные прокуроры вряд ли стали бы принимать во внимание.
Сами пильщики о том, что между ними вышло, лишь что-то невнятно бормотали. Только после настойчивых расспросов нам удалось выяснить минимальные подробности конфликта.
В тот день у Хасанова с Онно работа как-то сразу не заладилась. То ли бревна начали попадаться сучковатые, то ли у пилы испортилась разводка, но инструмент ходил туго, рывками, заставляя еще больше злиться и без того уже раздраженных бойцов. Напряжение между ними копилось несколько предыдущих дней. Началось с обычных разговоров за работой - кто как жил до армии. Естественно, без взаимных подколок обойтись не могло, тем более что каждый втайне считал себя намного выше того, кто тянул за противоположную рукоятку.
- Какой клупый Касан, - с характерными акцентом ворчал Райкин, в очередной раз пытаясь высвободить увязшие в мерзлой древесине зубья пилы. - Такой простой рапота телать не можешь.
- Сам ты глюпый курат! - блеснул недавно усвоенным словцом Хасан. - Зачем пиля дергать, плавно надо тянуть.
- «Пиля, пиля»! - передразнил Онно и тоже припомнил кое-что из казарменного юмора. - Ты ф своем в кишлаке пилу, наверно, и не вител, а потом с гор за солью спустился, расс - и фоенкомат забрал.
- Тяни пиля, говорю! – рассвирепел Хасанов, который до призыва успел получить профессию сварщика, побывать не только в соседнем Ташкенте, но и в Москве, и поэтому очень болезненно воспринимал любые намеки на тему дикой Азии.
- Опять «пиля», - огрызнулся Райкин. - Это тепя надо распилить, клупый чурка!
Тут уж Хасан не выдержал, бросил пилу и налетел на обидчика. Кровавой драки, впрочем, не получилось, так как противники кулаки в ход не пускали, а схватились бороться. В какой-то момент, пытаясь вырваться из захвата Онно, который был немного крупнее, Хасан угодил эстонцу головой в глаз. Райкин разжал руки - и таджик кубарем полетел в снег, приложившись лицом о козлы. С минуту поверженные бойцы лежали, потом сели и уставились друг на друга. Увидев лицо Райкина, Хасан в страхе бросился к недавнему врагу. «Испукался, - пояснял на этом месте рассказа Райкин. - Турной колова, говорит: «Онно, теперь ты меня утарь!» А у самого уше тоже клаз пухнет».
Драка между пильщиками осталась без особых последствий. Резонно опасаясь раздувать это дело, Хрюня и Карпушкин не стали докладывать о ЧП даже командиру части. Тем более, занятый другими проблемами подполковник вообще мало интересовался подробностями казарменной жизни. Была, впрочем, опасность, что «наверх» настучит кто-то из других офицеров и прапорщиков, но и этого не случилось. Поединок Райкина и Хасана вошел в историю и потом при случае с удовольствием (и массой додуманных подробностей) вспоминался солдатами. Ну а прапорщик Логош - тот едва не лопался от смеха при виде обоих «залетчиков» пока у тех не сошли с лиц синяки.
Между прочим, после этой драки таджик и эстонец не то чтобы крепко сдружились - чего не было, того не было. Но, во всяком случае, между ними установились вполне сносные отношения. Дети разных народов частенько продолжали высмеивать друг друга, но уже вполне добродушно. В этом не было ничего удивительного - по-иному в не слишком большом коллективе нашей воинской части жить было трудно.
Наказать драчунов по уставу без придания инциденту нежелательной огласки было невозможно - собственной гауптвахтой батальон не располагал. Наряд тяжелее, чем тот, что уже имелся у Райкина с Хасаном, назначить тоже было затруднительно.
В итоге на следующее утро по снежному полю к хоздвору вновь брели два знакомых силуэта. Райкин нес на плече лом. Хасан тащил под мышкой пилу…
____________________________________________________________________
*«Вшивник» (солд. жарг.) - цивильный свитер или спортивная кофта
** ГСВГ - Группа советских войск в Германии