Коллеги, добрый день. Сегодня хочу предложить вам довольно парадоксальный разговор о положении художника в мире, где, кажется, все правила диктует рынок. Мы поговорим о мейнстриме, который стал единственным допустимым полем для игры, о фигуре аутсайдера, которая трансформировалась в товарный ярлык, и о вечном споре вокруг автономии творца. В центре нашего внимания — афоризм, приписываемый Малларме: «Живопись — слишком серьёзное дело, чтобы оставлять его на усмотрение художников». Эта фраза, как отточенный скальпель, вскрывает самый болезненный нерв современного искусства: вопрос о его суверенитете.
1. Тренд как диктатура: художник в ловушке коммерческого мейнстрима
Идея Малларме, рождённая в эпоху становления модернизма, сегодня звучит не как предупреждение, а как констатация факта. В XIX веке речь шла о необходимости критического, общественного суждения, оспаривающего монополию академий. Сегодня это «усмотрение» перехватили не столько философы или знатоки, сколько логика рынка, алгоритмы платформ и стратегии брендов. Современный мейнстрим — это не стиль, а механизм. Это система галерей, ярмарок, арт-рынка, медиа, которая определяет, что актуально, а значит — ликвидно.
Художник, стремящийся к признанию и существованию в поле профессионального искусства, вынужден встраиваться в эту систему. Он должен говорить на языке, который поймут кураторы (концептуализм, site-specific, исследовательские практики), производить объекты, удобные для логистики и страхования (масштаб, материалы), генерировать нарративы, упаковываемые в пресс-релизы. Автономия, о которой грезили романтики и за которую боролся модернистский авангард, обернулась ироничной формой зависимости. Свобода творить «что и как хочу» трансформировалась в обязанность быть инновативным, но в рамках допустимого дискурса. Как метко отмечал Борис Гройс, произведение сегодня нуждается в «текстовом одеянии» — кураторском или критическом комментарии, который легитимирует его как искусство в глазах системы. Художник делегирует часть своего авторства институциям, которые «сертифицируют» его творение. Мейнстрим, таким образом, — это не поток похожих визуальных решений, а конвейер по производству легитимности.
2. Аутсайдер: от статуса изгоя к рыночной нише
В этой системе фигура аутсайдера, того самого «непризнанного гения», радикально переосмысляется. Классический аутсайдер — вне системы по определению: Ван Гог, продавший при жизни одну картину; художники ар-брют, творящие вне профессионального поля. Их сила — в аутентичности, неиспорченности чужими правилами. Сегодня же «аутсайдерство» стало тщательно курируемой категорией. Его ищут, коллекционируют, включают в биеннале.
Аутсайдерство превратилось в бренд, синоним подлинности в мире, зализанном гладкой симуляцией мейнстрима. Это рыночная ниша, обладающая своей аудиторией, экспертами (историки наивного искусства, психологи) и финансовой оценкой. Трагический разрыв между творцом и обществом, который и порождал фигуру аутсайдера, сегодня зачастую симулируется как осознанная стратегия. Художник может сознательно культивировать «сырой», маргинальный эстетический язык, чтобы дистанцироваться от коммерческой гладкости. Но, попадая в галерею, он немедленно встраивается в ту же рыночную логику. Теодор Адорно, говоря о десублимации (отказе от возвышенного в пользу сиюминутного удовольствия), предупреждал об опасности растворения искусства в массовой культуре. Сегодня же аутсайдерский жест рискует стать всего лишь ещё одной формой этой десублимации — товаром, который продаёт миф о непричастности к товарности.
3. Анатомия цитаты: Малларме, Гройс и пределы автономии
Так что же имел в виду Малларме (или тот, кому приписана эта мысль)? В контексте защиты Мане — он утверждал, что искусство принадлежит не только тому, кто его создает. Оно становится фактом культуры только в момент встречи со зрителем, критиком, обществом. Это диалог, а не монолог. Живопись «серьезна», потому что она участвует в формировании смыслов, картины мира, общественных идеалов. Доверять её исключительно «усмотрению художников» — всё равно что доверить строительство города только каменщикам, без архитекторов и инженеров.
Борис Гройс развивает эту мысль в эпоху тотальной медиатизации. Автономия искусства, по Гройсу, — это не свобода художника от внешнего мира. Это специфический режим существования произведения в мире, который возможен лишь благодаря внешним силам — музеям, критике, теории. Произведение не самодостаточно; оно нуждается в институциональной рамке, которая объявляет: «Это — искусство». Без этой рамки оно просто вещь, жест, акт вандализма. Мнение Гройса резонирует с институциональной теорией искусства Джорджа Дики и Артура Данто: произведение становится таковым, будучи признанным неким «арт-миром». Таким образом, автономия — это не внутреннее свойство объекта, а сложный договор между художником, институциями и публикой. Художник не может быть абсолютным монархом в своём творчестве — он участник парламентской системы, где его голос важен, но не единственен.
Марат Гельман добавляет к этому прагматичный социально-политический контекст: искусство сегодня всегда встроено в систему заказов — будь то коммерческий заказ рынка или идеологический заказ государства или активистских групп. Автономия в вакууме невозможна. Вопрос лишь в том, на каких условиях и с кем художник вступает в этот диалог.
4. Вечный двигатель искусства: талант и харизма как контр-система
Однако, признавая всю мощь системного анализа Гройса, Бурдье или Гельмана, я как практик не могу согласиться с тем, что художник — лишь функция поля. История искусства — это не только история институций, но и история личностей, чья индивидуальная энергия ломает любые предписания. В любую эпоху, включая нашу гиперкоммерциализированную, многое, если не всё, зависит от силы таланта и харизмы самого автора. Это та самая «точка сборки», где внешние детерминанты сталкиваются с внутренней необходимостью творческого высказывания и либо трансформируются им, либо отступают.
Талант — это не просто умение рисовать или придумывать концепции. Это способность создавать новые языки, формировать реальность, а не отражать тренды. Харизма — это сила притяжения, которая заставляет систему считаться с собой. Это способность создать вокруг себя собственное силовое поле, которое перетягивает правила игры. Приведу несколько конкретных примеров из разных эпох, где личный гений и харизма переломили логику своего времени:
Караваджо (1571-1610). В эпоху, когда искусство было жёстко регламентировано церковными и аристократическими заказами, а идеалом была возвышенная красота, Караваджо, скандалист и бунтарь, совершил переворот. Его талант — в беспрецедентном натурализме, драматизме светотени (кьяроскуро). Его харизма — в абсолютной, почти насильственной убедительности его видения. Он писал святых как римских босяков с грязными ногами, делая религиозные сюжеты шокирующе телесными и настоящими. Церковь отказывалась принимать его работы, но их мощь была такова, что они формировали вкус новых поколений коллекционеров и породили целую армию «караваджистов». Он не подчинился системе — он заставил систему измениться, создав новый визуальный канон.
Винсент Ван Гог (1853-1890). Идеальный пример аутсайдера, чья абсолютная невписанность в систему при жизни обернулась величайшим триумфом после смерти. В эпоху расцвета салонного академизма и утончённого импрессионизма, его живопись казалась варварской, «недоработанной». Его талант — в открытии иррациональной, экспрессивной силы цвета и фактурного, пастозного мазка, которые стали прямым выражением душевного состояния. Его харизма — в фанатичной, жертвенной преданности живописи как единственному способу существования, что читается в каждой его работе. Он не продал при жизни почти ни одной картины, был отвергнут критикой и публикой. Но непреодолимая сила его живописного языка, его личная трагедия и эпистолярное наследие создали мифологию такой мощи, что она полностью переопределила ценности в искусстве. Система не признала его, но в итоге была вынуждена капитулировать перед гением его живописи, сделав его главным символом художника-страдальца.
Фрида Кало (1907-1954). В Мексике середины XX века доминировало искусство монументальных муралистов (Диего Ривера, Сикейрос) с их глобальными социальными темами. Фрида Кало обратилась к малому формату, к автопортрету, к боли собственного тела и души. Её талант — в создании уникального символического языка, сплавляющего национальный фольклор, сюрреализм и личную трагедию. Её харизма — в невероятной силе личности, превратившей страдание в мощнейшее высказывание. Она не вписалась в мейнстрим мурализма, она создала параллельную вселенную, которая сегодня является одним из самых узнаваемых и коммерчески успешных «брендов» в искусстве. Её сила личности перевесила логику господствующего направления.
Марк Ротко (1903-1970). В послевоенной Америке, где царила абстрактная живопись действия (Джексон Поллок), Ротко пошел абсолютно против тренда. Вместо динамичного жеста — медитативные, пульсирующие цветом прямоугольные поля. Его талант — в гениальном понимании цвета как пространства, эмоции, почти религиозного переживания. Его живопись — это не объект, а среда. Его харизма — тихая, меланхоличная, но невероятно убедительная в своей серьезности. Он верил, что его картины создают с зрителем интимный, даже трагический диалог. Он боролся с коммерциализацией своего искусства (отказавшись от заказа для ресторана «Четыре сезона»), настаивая на идеальных условиях показа. Ротко не следовал за абстрактным экспрессионизмом — он создал его самую глубокую и философскую живописную ветвь, заставив мир смотреть на цвет как на дверь в иное измерение.
Жан-Мишель Баския (1960-1988). Вхождение Баскии в мир искусства 1980-х — это классический случай, когда рыночный мейнстрим (нео-экспрессионизм, бум арт-рынка) был сметён личной энергией гения. Он пришёл не из академий, а со стен Нью-Йорка (граффити), но ключевым медиумом для него стала именно живопись. Его талант — в взрывной, неистовой живописной манере, соединившей примитивизм, абстрактный экспрессионизм, поэзию и социальный комментарий. Его харизма — как «дикаря», прорвавшегося в салоны Уорхола и на страницы модных журналов, была магнитом. Он стал звездой не потому, что соответствовал тренду, а потому, что его живопись обладала такой сырой, аутентичной силой, которую система не могла игнорировать. Рынок жадно набросился на него, но его живописный язык оставался неуправляемым выражением его внутреннего мира вплоть до трагического конца.
Питер До́йг (род. 1959). Современный пример живописца, который в эпоху тотального доминирования новых медиа, инсталляции и концептуализма совершил триумфальное возвращение фигуративной живописи на авансцену. В 1990-2000-е годы его успех казался аномалией. Его талант — в создании мощных, меланхоличных, почти кинематографических образов, сочетающих личные воспоминания, культурные референции и мастерское, но не академичное владение краской. Его харизма — в упрямой верности медиуму, который многие считали устаревшим. Он не пошел за трендом на дематериализацию объекта, а доказал, что живопись способна говорить на самые современные темы — об одиночестве, памяти, отчуждении — с новой, гипнотической силой. Его аукционные результаты стали не следствием следования рынку, а результатом того, что его уникальный живописный голос создал собственный, крайне востребованный рынок. Он показал, что талантливый живописец может диктовать моду, а не подчиняться ей.
Заключение: Диалектика свободы
Таким образом, мы наблюдаем вечную диалектику. С одной стороны — система (мейнстрим, рынок, институции), которая стремится структурировать, присвоить, каталогизировать, определяя, что есть искусство и каким ему быть. Она даёт ресурсы, но требует подчинения своим законам. С другой стороны — воля художника, его талант и харизма как экзистенциальная сила, способная эту систему игнорировать, взламывать, перепридумывать или создавать параллельные миры.
Цитата Малларме напоминает нам, что искусство — это общественный договор. Оно не рождается в вакууме и не умирает в мастерской. Но голоса, участвующие в этом договоре, не равны. И самый громкий, решающий голос — это всё ещё голос того, кто, рискуя всем, способен сказать нечто настолько новое и убедительное, что мир вынужден либо принять его на своих условиях, либо сломаться, пытаясь его игнорировать. Аутсайдер сегодня — это не тот, кто отвергнут системой, а тот, кто обладает достаточной внутренней силой, чтобы создать собственную систему отсчета. И в этом — надежда. Ведь пока есть такие голоса, искусство остаётся не просто «серьёзным делом», а делом свободы.
🎨 Подпишитесь на наш канал в Дзен — вдохновляйтесь прекрасным!
Присоединяйтесь, чтобы каждый день наслаждаться живописью, которая трогает душу:
✨ Палитра эмоций в статьях о цветах и природе
✨ Секреты мастерства от профессиональных художников
✨ Уютные размышления об искусстве и жизни
📚 Читайте наши любимые материалы:
🌹 Почему я люблю красные цветы — страсть и нежность в одном оттенке
🔵 Синие колокольчики — как холодный цвет становится тёплым воспоминанием
🌿 Мальвы, солнце, ветер и память о свободе — ностальгия по лету в каждом мазке
P.S. Нажмите колокольчик 🔔, чтобы не пропустить новые публикации!
