Я ехал по окраине города, где дороги всегда словно влажные от чужих ошибок и выбоин. Серая лента трассы тянулась вперёд, как плохая очередь в регистратуру: ни конца, ни обещанного облегчения. Слева на горизонте маячило солнце, которое, казалось, начало свою смену без особого энтузиазма. Жена рядом что-то писала в блокноте, считала расходы, расставляла галочки, вздыхала. Я слушал радио, где очередной ведущий уверял, что страна движется вперёд. Куда именно — он не уточнял, и это меня всегда настораживало.
Ситуация на дороге была настолько обычной, что даже скучной. Я уже подумывал остановиться за кофе. И вот именно в такие моменты, когда человек расслабляется, судьба любит подбрасывать чужие машины прямо перед носом.
Справа вылетела чёрная легковушка. Она не ехала — она врывалась. Резкий, наглый манёвр. Шины взвизгнули так, будто их заставили выступать без репетиции. Машина прошла перед капотом на расстоянии вытянутой руки. Я даже на секунду подумал, что могу потрогать багажник.
Жена цокнула:
— Только не психуй. Пожалуйста.
А у меня в животе всё сжалось. Было это какое-то особенное чувство, когда вроде бы ты ничего не сделал, но тебя уже назначили виноватым.
Чёрная машина резко затормозила. Не просто остановилась — выставила аварийку, как вызов, словно протянула мне красную тряпку.
— Ты видишь? — спросил я.
— Я вижу, — сказала жена. — Но не надо лезть.
Но я уже знал: от такой встречи уйти невозможно. Тебя как будто втягивает. Это как плохая пьеса — можно уйти, но потом всё равно будешь думать, чем она кончилась.
Я вышел. Холодный воздух ударил в лицо, будто проверяя меня на адекватность. Из той машины вылез первый — высокий, с густой бородой, со взглядом человека, который считает, что ему всё можно. За ним — второй, пониже, но с той же уверенностью в позе.
Первый посмотрел на меня лениво, будто на мелкое недоразумение.
— Эй. Ты зачем дорогу режешь? — сказал он.
— Это не я резал.
— Да ладно тебе. — Он махнул рукой, как человек, который отмахивается от жужжащей мухи. — Пошли. Раз на раз.
Он произнёс это с какой-то торжественностью, будто приглашал не драться, а участвовать в спортивном состязании сельского клуба. Второй, стоявший рядом, кивнул:
— Да. Раз на раз. Чего тянуть?
— Вы что, серьёзно? — спросил я.
Первый приблизился. От него пахло резким одеколоном, который, судя по насыщенности, должен был убивать насекомых.
— Серьёзно. Сейчас решим.
Он попытался сделать угрожающий жест. И тут я понял: драться он вроде хочет, но опыта у него явно не было. В его позе было столько показного, будто он три часа репетировал её дома перед кривым зеркалом.
Жена сзади сказала негромко:
— Только не давай себя ударить.
Это меня рассмешило. Хороший совет, кстати.
Первый бросился на меня почти нелепо. И я понял, что всё — это уже неизбежно. Ситуация требовала бюрократической отметки кулаком. Так бывает: пока не поставишь подпись, тебя никто не услышит.
Удар получился у меня точный. Потом ещё один. Он пытался ответить, но только больше путался. В какой-то момент его взгляд стал растерянным, почти ребёнкиным. Он пятился, отмахивался, что-то выкрикивал. Но выкрики получались вялыми, как реплики актёра, который забыл текст и заменяет его звуками.
Второй начал нервничать. Он топтался на месте, как школьник, которого вызвали к доске.
— Эй! — крикнул он. — Теперь со мной! Раз на раз!
— Ты посмотри сначала на своего друга, — сказал я. — Ему бы лёд приложить.
Первый уже сидел на асфальте, держался за щёку и выглядел так, будто пытается вспомнить родословную. Второй посмотрел на него, потом на меня. Лицо у него вытянулось.
— Ладно, — сказал он. — Не надо. Я передумал.
— Как быстро, — заметил я.
— Ну… — он развёл руками. — Бывает.
Он сделал вид, что очень занят поиском ключей. Хотя ключи были у него в руке.
Я услышал, как кто-то из прохожих смеётся. Вокруг уже скопилось несколько зевак, которые стояли вдалеке, притворяясь случайными наблюдателями, но при этом не упускали ни одной детали.
— Вы сами начали, — сказал я второму.
— Мы… ну… да… — Он кивнул, но почти незаметно. — Но мы уедем. Успокойся.
Они спешно подняли первого. Тот попытался что-то сказать, но получилось только невнятное бурчание, похожее на звук старого холодильника.
Они загрузили его в машину, словно большой мешок с картошкой, хлопнули дверями и попытались уехать быстро. Машина дёрнулась, заглохла, снова завелась. Водитель нервничал так сильно, что чуть не уехал прямо по бордюру.
Перед тем как исчезнуть за поворотом, кто-то из них высунулся и выкрикнул фразу, которая, кажется, была задумана как угроза. Но получилось так смазано, что даже понять было сложно. Что-то вроде:
— Мы ещё… ну… увидимся… когда-нибудь!
— Конечно, увидимся, — сказал я в пустоту. — Вы же ездите здесь каждый день.
Жена подошла ко мне ближе.
— У тебя рука цела?
— Цела.
— Голова?
— Тоже.
— Тогда поехали, — сказала она. — А то сейчас ещё кто-то вылезет выяснять, кто кого подрезал.
Я сел в машину. Руль показался неожиданно холодным. Я посмотрел в зеркало — там я сам, немного взъерошенный, но живой. Жена достала влажную салфетку и попыталась протереть мне щёку, хотя на щеке не было ничего.
— Знаешь, — сказала она, — мне кажется, что люди сейчас ходят по миру как по минному полю. И думают, что если громче крикнут, то выживут.
— Возможно.
Я включил поворотник, и машина мягко тронулась. Трасса впереди растянулась, будто ждала продолжения. Ветер гнал по обочине мусор, и всё вокруг казалось немного раздражённым.
Я подумал: город всё ещё держится. Он терпит чужую наглость, чужое упрямство, чужие выкрики. Но в нём всегда найдётся кто-то, кто не позволит себя унизить. Не потому что герой. А потому что иначе нельзя. Иначе завтра подрежут ещё сильнее. Завтра кто-то ещё решит, что здесь всё можно.
И в тот день этим человеком оказался я.
Город вздохнул. И трасса снова стала просто трассой.
Я шёл к машине и думал: ведь самое мерзкое даже не драка. Самое мерзкое — когда человек сюда приезжает, пользуется дорогой, воздухом, магазинами, чужим терпением, и при этом ведёт себя так, будто ему никто не указ. Будто ему всё должны. Как будто хамство — это пропуск в новый город. И я почувствовал в себе такую усталость, словно этот конфликт был не первым за день, а сотым за год.
Меня злило не то, что он полез в драку. Люди дерутся — это известно. Меня злило, что он ни секунды не сомневался, что виноват я. Что его наглый манёвр — это пустяк, а мой протест — оскорбление. Что он был уверен: если громче крикнет, то всё вокруг присмирит. И вот это желание давить, брать нахрапом, ломиться грудью — оно всегда раздражает. Особенно когда делает это человек, который здесь в гостях, но ведёт себя как хозяин чужого холодильника.
И знаете, я не люблю поучать. Но в тот момент мне хотелось, чтобы он хоть на секунду понял: нет такого места, где хамство становится правом, а наглость — визиткой. Я не герой, я не защитник порядка, я просто человек, которого подрезали и пытались запугать. Но если кто-то считает, что может так себя вести, то рано или поздно кто-то покажет ему обратное. На дороге, на остановке, в магазине — где угодно. И в этот раз этим кем-то стал я.