Предыдущая часть:
Деревянный дом пропах перегаром и отчаянием, в воздухе висели крики и постоянный страх. Сергей научился становиться невидимкой, сливаться с окружением, прятаться по углам. Мать не вмешивалась. Её молчание ранило сильнее отцовских ударов. Её бездействие, вызванное отчаянием и физической слабостью, было страшнее любого синяка. Она могла только отвернуться в страхе или запереться в комнате и тихо всхлипывать. От этого внутри всё каменело и черствело.
Сергей был сложным подростком: прогуливал занятия, грубил учителям, редко выполнял домашние задания, ходил в мятой одежде с нестрижеными волосами. Его считали отстающим, без будущего, без надежды, кандидатом в юные правонарушители. Одноклассники обходили стороной, игнорировали. Да он и сам не стремился к общению, держался отчуждённо, с показной гордостью, но внутри чувствовал себя невыносимо одиноким и никому не нужным.
Однажды после особенно жестокой отцовской взбучки — за тройку по математике — Сергей в очередной раз пропустил школу. Синяки на руках и спине ныли нестерпимо, но ещё сильнее жгло внутри от стыда, унижения и полной безысходности. Он лежал на диване, свернувшись, и ждал вечера, когда отец вернётся и всё повторится.
Именно тогда на пороге появилась она — Элеонора Дмитриевна. Он до сих пор помнил детали того прихода. Лёгкий аромат её духов с оттенком свежести и чего-то книжного. Строгий, но чистый плащ. Под ним платье и та самая брошь на груди, которая тогда казалась ему входом в другой, недоступный мир.
Она не стала ругать или устраивать разборки с родителями, зная, что это только ухудшит ситуацию. Она просто посмотрела на него проницательно, с пониманием, без осуждения. Её глаза чуть сузились, когда она увидела, как он инстинктивно прижал руку к боку.
— Сергей, — произнесла она мягко. — Ты не пришёл сегодня в школу, я беспокоилась.
Он молчал, уставившись в пол.
— Вставай, — скомандовала она вдруг твёрже, и в тоне появилась нотка, которая заставляла подчиняться. — Немедленно. Есть синяки? Покажи.
Он послушался, сам не зная почему. Элеонора Дмитриевна осторожно осмотрела его, обработала царапины, которые он даже не прятал, а потом села рядом и взяла за руку.
— Сергей, послушай меня внимательно, — продолжила она тихо, но чётко. — То, что творится в твоём доме, — это неправильно, но ты в этом не виноват. Не позволяй этому определять, кем ты вырастешь. Ты способный парень, я знаю. Ты должен учиться, чтобы изменить свою жизнь и не стать похожим на отца. Твоё будущее в твоих руках, и только в твоих.
Он поднял глаза, полные сомнения и недоверия. Он, кого все считали безнадёжным хулиганом, может чего-то добиться.
Элеонора Дмитриевна будто угадала его мысли.
— Да, способный, — подтвердила она. — У тебя отличное сочинение по "Капитанской дочке". Ты уловил суть добра и зла с первого раза, не всем это даётся.
Она протянула ему потрёпанную книгу — томик Льва Толстого, "Война и мир".
— Читай, — добавила она. — Не всю сразу. Просто начни и запомни: мир гораздо шире, чем этот дом. Твоя судьба не здесь. Ты можешь быть другим, быть собой. Я в тебя верю.
Её слова, тон, вера в него — это было то, чего Сергей никогда раньше не слышал. Словно спасательный круг в океане безнадёги. Он начал читать, сначала через силу, потом втянулся. Литература стала его убежищем, где не было отцовских криков.
Элеонора Дмитриевна занималась с ним после уроков, когда другие спешили домой. Она видела, как он жадно впитывает знания. Она не требовала идеальных отметок, её цель была другой — дать ему веру в себя и надежду. Через книги она показала, что жизнь — это не только страдания, но и красота, к которой стоит стремиться.
Сергей вырвался. Сразу после школы уехал из деревни, поступил в университет, учился на пределе, потом работал без передышки, строя карьеру. Стал успешным предпринимателем, окружил себя роскошью, отгородился от всего, что напоминало прошлое. Хотел забыть нищету, унижения, боль. Элеонора Дмитриевна осталась в воспоминаниях — важной, но далёкой.
Он обещал себе навестить её, отблагодарить, но всегда находились дела поважнее: контракты, расширение фирмы, бесконечные обсуждения. Эта отстранённость, неумение строить связи, бегство в работу от болезненных воспоминаний разрушили его брак. Наталья устала стучаться в закрытые двери его души. Он не умел открываться, быть уязвимым, потому что в детстве уязвимость означала поражение.
Теперь эта брошка, которую никто не хотел брать, вернула его в тот решающий момент. Брошка женщины, которая спасла его. И эта женщина, его спасительница, теперь нуждается в помощи, как он когда-то.
Чувство вины вспыхнуло с новой силой. Он должен был исправить всё. Вернуть долг, накопленный годами. Помочь своей учительнице — не просто учительнице, а человеку, который в него поверил.
Он открыл глаза. Мир вокруг казался теперь не бесцветным и отчуждённым, а полным жизни, с примесью боли, но и с надеждой. Брошка в руке весила тяжелее обычного. Для Сергея она стала символом неоплаченного долга и шанса на искупление.
Сергей решительно встал с лавочки. Прошлое, только что обрушившееся на него, теперь витало в осеннем воздухе парка, как тяжёлая невидимая дымка. Вины жгла, но под ней росла решимость, острая потребность что-то сделать.
Он быстрым шагом вернулся к девочке. Она сидела на лавочке, крепко держа купюру, будто боялась, что её отнимут. Глаза были настороженными, но с искрой надежды, что этот дядя не обманет.
— Я вернулся, — сказал Сергей, садясь рядом. — Ты говорила, это любимая бабушкина брошка. А где она сейчас? В больнице? Ей совсем плохо?
— Нет, бабуля дома, — ответила девочка, опуская голову. — Она почти всё время спит и кашляет сильно.
Вдруг она заплакала тихо, почти беззвучно. Но когда подняла голову и посмотрела на Сергея, он почувствовал, как сердце сжимается. Это отчаяние в детских глазах он помнил по себе, из своего детства, из отражения в зеркале.
Сергей понял, что нужно успокоить ребёнка, хотя опыта с детьми у него не было.
— Расскажи мне про бабушку, — попросил он. — Чем она занималась раньше, где работала? Где вы живёте? И как тебя зовут? Меня — Сергей.
Он протянул руку. Девочка немного помедлила, оценивая его, но потом пожала по-взрослому.
— Меня зовут Маша, — начала она. — Бабушка Элеонора Дмитриевна всегда была сильной и справедливой, любила рассказывать про стихи, которые меня завораживали. Но последние месяцы ей плохо. Пенсии хватает только на еду, а лекарства стоят дорого.
— А почему она не идёт в больницу? — поинтересовался Сергей.
Маша посмотрела на него осуждающе.
— Она не может меня одну оставить, — объяснила она. — Я ещё маленькая, чтобы справляться со всем дома.
— А родители? Где мама и папа? — спросил Сергей.
Глаза Маши потухли сильнее, и Сергей понял, что задел больное.
— Мама Света уехала, — ответила она. — Бабушка говорит, в долгую командировку, но скоро вернётся. Она всегда писала, но уже две недели от неё ничего.
Это объясняло, почему Маша решилась продавать брошки. Связь с мамой прервалась, и девочке некому было посоветоваться. Она выбрала единственный выход: продать вещь, чтобы порадовать бабушку.
— А папа? — осторожно спросил Сергей.
Маша нахмурилась.
— Папу я не знаю, не видела никогда, — сказала она. — Бабушка говорит, он плохой, маму обидел и исчез.
— Маша, — сказал Сергей, беря её за руку. — Мне очень нужно увидеть бабушку. Это важно. Покажи дорогу к вашему дому, пожалуйста.
Маша, хоть и выглядела немного напуганной, но, видимо, почувствовала в нём надёжность. Она ещё раз глянула на купюру в руке и кивнула.
Они шли по тихим улочкам старого района. Одноэтажные дома с садиками, старые заборы — всё это напоминало Сергею его деревню, вызывая смесь ностальгии и грусти. Он никогда не бывал здесь, но сейчас этот уголок города ясно отражал его прошлое, от которого он так упорно убегал. Наконец Маша остановилась у одного дома. Небольшой, потрёпанный временем. Стены слегка покосились, краска на рамах облупилась, но садик, даже осенью, выглядел ухоженным. Значит, чья-то рука ещё трудилась здесь несмотря ни на что.
Маша открыла скрипучую калитку и ввела Сергея внутрь.
— Бабушка, к тебе гость, — тихо произнесла она, входя в маленькую полутёмную комнату.
Сергей вошёл следом неуверенно. В комнате было прохладно. На кровати, укрытая старым, но чистым одеялом, лежала она — его любимая учительница литературы Элеонора Дмитриевна. Её строгие черты теперь покрывали глубокие морщины. Волосы, раньше аккуратно уложенные, теперь разметались по подушке. Она казалась ослабленной, измождённой, но глаза — те проницательные, умные — всё ещё смотрели с внутренней силой.
Сергей почувствовал ком в горле. Он, преуспевающий и здоровый, стоял перед женщиной, которая дала ему шанс, а теперь сама была на грани.
— Здравствуйте, Элеонора Дмитриевна, — сказал он, и голос дрогнул. — Вы, наверное, меня не помните. Сергей, Сергей Петров, ваш ученик.
Глаза Элеоноры Дмитриевны, сначала затуманенные болезнью, медленно сосредоточились на его лице. Что-то шевельнулось в их глубине, будто она пыталась вспомнить.
— Сергей Петров, — произнесла она слабым, хриплым голосом, совсем не похожим на тот уверенный тон, который он помнил. — Ты тот сорванец, что всегда сидел на задней парте.
Сергей улыбнулся. Она помнит. Тепло разлилось внутри.
— Тот самый, которому вы дали "Войну и мир" почитать, — подтвердил он.
При этих словах взгляд Элеоноры Дмитриевны прояснился. В нём вспыхнуло узнавание, а потом нежность и лёгкое удивление.
— Серёжа, неужели ты? — спросила она. — Как ты вырос! Как твоя жизнь сложилась? Я верила, что у тебя всё выйдет. Ты всегда был смышлёным.
— Я никогда бы не добился ничего, если бы не вы, — честно ответил Сергей. — Знаете, Элеонора Дмитриевна, я много лет помнил тот день, когда вы пришли ко мне домой и увидели меня в таком состоянии. Вы будто знали, что происходит. Я гадал, почему вы, учительница литературы с кучей учеников, так обо мне заботились. Почему именно я? И так и не понял. Но я бесконечно благодарен за то, что вы в меня поверили. Без этого я бы не выкарабкался.
Элеонора Дмитриевна сжала его руку. Её глаза увлажнились. Она собирала силы, чтобы держаться, но то, что она хотела сказать, видимо, было слишком тяжёлым даже для такой женщины.
— Вадик, мой младший брат, единственный, — начала она. — Он был точной копией тебя, Серёжа, такой же упрямый и с доброй душой внутри. Погиб молодым, в глупой драке, не нашёл свою дорогу. Я тогда пообещала себе, что ни один другой парень с такой искрой в глазах не пропадёт. Когда увидела тебя, не смогла пройти мимо. Ты стал моим шансом загладить ту боль, которая сидела внутри после его смерти.
— Я очень рада, что смогла тебя вытащить из той ямы. Значит, моя жизнь прошла не напрасно, — произнесла Элеонора Дмитриевна, и её слова повисли в воздухе, полные тихой теплоты.
Сергей вынул из кармана ту самую брошку и аккуратно вложил её в ладонь учительницы.
— Вот ваша брошка, она вернулась к вам домой, — сказал он.
— А как она оказалась у тебя? — удивилась Элеонора Дмитриевна, переводя взгляд на внучку с лёгким упрёком.
— Не ругайте её, пожалуйста, — вступился Сергей за девочку. — Она просто хотела сделать вам приятно, но ничего другого в голову не пришло.
На глаза Элеоноры Дмитриевны навернулись слёзы. Она повернула голову к внучке.
— Моя дорогая, — произнесла она, и в тоне сквозило лёгкое волнение. — Почему ты выбрала именно эту? Ведь она моя самая любимая.
Маша опустила взгляд.
— Я хотела купить тебе ту булочку с корицей, которую ты так просила, — объяснила она. — Подумала, что если ты её съешь, то быстрее поправишься и будешь снова как раньше.
Слеза скатилась по щеке пожилой женщины. Это было трогательно и тяжело одновременно. Элеоноре Дмитриевне стало жаль свою внучку, которая фактически лишилась обычного детства и вынуждена была дежурить у постели больной бабушки. Она с надеждой посмотрела на Сергея.
— Мы в очень тяжёлом положении, Серёжа, — тихо произнесла Элеонора Дмитриевна, стараясь, чтобы Маша не расслышала все слова. — Приходится продавать вещи. С деньгами совсем плохо, и силы тоже на исходе. А Светочку нельзя ничего говорить, чтобы она там не переживала.
Сергей хотел задать кучу вопросов, но понял, что Элеонора Дмитриевна что-то утаивает от внучки, так что при ней этого делать не стоит.
— Маша, — повернулся он к девочке, протягивая ещё одну пятитысячную купюру. — Сходи, пожалуйста, за булочками с корицей. Будем все вместе пить чай. И шоколадных конфет купи обязательно.
Глаза девочки загорелись при упоминании конфет. Она тут же посмотрела на бабушку и по-взрослому произнесла:
— Нам сейчас не до конфет. Я лучше бабушке сироп от кашля возьму.
— Там хватит и на сироп, и на конфеты, — улыбнулся Сергей и, дождавшись, когда девочка вышла из дома, обратился к учительнице.
— Элеонора Дмитриевна, я всем вам обязан, — начал он. — Послушайте, мне нужно, чтобы вы мне доверились. Я хочу вам помочь. Пожалуйста, разрешите отвезти вас в хорошую клинику. Машу я возьму под свою опеку, всё организую. Только позвольте помочь. Не отказывайте.
Он фактически умолял её принять помощь, зная, какая она сильная и гордая женщина. Элеонора Дмитриевна посмотрела на него сквозь пелену слёз, и в её взгляде читалась глубокая, безмолвная благодарность.
— Серёжа, я не буду отказываться, — ответила она. — Я тебе очень признательна, если ты присмотришь за Машенькой. У нас ведь никого больше нет.
— А где мать Маши? — решился наконец спросить Сергей.
— Света, моя Светочка, в тюрьме, — произнесла она на выдохе. — Ей ещё три года осталось. Но она не виновата, её подставили. Приговор вынесли, а подставил бывший муж, отец Маши, будь он неладен. Он мне никогда не нравился. У неё характер упрямый, она меня не послушала. А потом уже поздно было. Когда Светочку посадили, Маше было всего три годика, представляешь, ребёнок растёт без матери и отца. Мы справлялись, пока я не заболела полгода назад, и как-то уж совсем сильно. Последнее время сил встать с кровати нет.
— А вы в больницу обращались, к врачам ходили? — поинтересовался Сергей.
— Обращалась, — кивнула она. — Сказали: бабушка, у вас это возрастное. Пейте сиропы от кашля, и всё пройдёт.
Продолжение :