— В этой квартире воняет старостью и лекарствами. Я так больше не могу. Ты меня слышишь? Не могу!
Вилка со звоном ударилась о край тарелки. Кусок котлеты отлетел на клеенку. Жирное пятно тут же впиталось в дешевый материал с рисунком «под мрамор», который я купила в «Фикс Прайсе» месяц назад.
Я стояла у раковины, оттирая пригоревшую гречку. Вода шумела, но голос мужа перекрывал этот шум.
В носу зачесалось. Противно так, до слез. Я вытерла лицо плечом, оставив мокрый след на домашней футболке.
Во рту пересохло. Язык прилип к небу.
— Витя, тише. Мама только уснула. У нее сегодня давление скакало, скорую вызывали.
— Скорую! — Виктор вскочил. Стул с противным скрежетом отъехал по линолеуму назад. — Опять скорую! У нас каждый вечер — лазарет! Я домой прихожу, хочу отдохнуть, а тут филиал морга! Корвалол, утки, памперсы эти твои...
Он подошел к окну. Резко дернул штору. Карниз опасно хрустнул — дюбель давно разболтался, все руки не доходили починить.
— Лен, нам надо поговорить. Серьезно.
— Говори.
Я выключила воду.
Повернулась к нему.
Виктор выглядел... чужим. На нем была рубашка, которую я гладила утром. Воротничок свежий. А лицо — злое, брезгливое. Он смотрел на меня не как на жену, с которой прожил двадцать пять лет. А как на препятствие.
— Короче. Я нашел вариант. Пансионат «Забота» в Подмосковье. Нормальное место, я отзывы читал. Сосны, воздух, пятиразовое питание.
— Пансионат? — Я почувствовала, как в ушах начинает звенеть. Тонко, на одной ноте. — Это дом престарелых, Витя.
— Не начинай! Это специализированное учреждение! Там врачи. Уход. А здесь что? Ты с работы приползаешь, злая как собака, и к ней бежишь. Я тебя не вижу! Я женщины в доме не вижу, я вижу сиделку!
— Это моя мать, Витя. У нее деменция. Она меня иногда не узнает. Как я ее сдам? Она же там умрет от тоски через неделю.
— А я умру здесь! От вони!
Он шагнул ко мне. Вплотную. От него пахло дорогим одеколоном и... чем-то еще. Сладким. Чужим. Женским? Или мне показалось?
— Лен, я устал. Я хочу жить. Я хочу в отпуск поехать, а не слушать, как бабка за стенкой стонет. Я хочу гостей позвать, а не стыдиться этого запаха мочи, который уже в стены въелся!
Я молчала.
Смотрела на его нос. Там, на крыле носа, лопнул сосудик. Красная точка. Раньше я бы подумала: надо купить ему мазь, «Троксевазин». А сейчас я думала: какая же он, оказывается, дрянь.
— Выбирай, — сказал он. Жестко. Рубя воздух ладонью. — Или мы оформляем ее туда на следующей неделе. Пенсию ее будем переводить, плюс я добавлю. Или...
Он сделал паузу.
— Или я ухожу. Я не нанимался жить в богадельне. Мне пятьдесят лет, Лена. Я еще мужик хоть куда. Мне нормальная жизнь нужна.
В кухне повисла тишина.
Только холодильник гудел, как трактор. И где-то у соседей сверху работал телевизор — бубнили новости про ипотечные ставки.
Я потерла висок. Голова болела тупо, монотонно.
— Или я, или она? — переспросила я.
— Да. Решай. Даю тебе время до утра.
Он развернулся и вышел из кухни.
Я слышала, как он прошел в зал, включил телевизор. Защелкал пультом.
Я стояла и смотрела на недоеденную котлету на столе.
Мама живет с нами полгода. После инсульта. Она не ходит, только лежит. Я меняю памперсы. Я кормлю ее с ложечки. Я не сплю ночами, когда она начинает бредить и звать своего покойного мужа, моего отца.
Тяжело? Адски тяжело.
Я работаю бухгалтером на удаленке плюс полставки в офисе. Деньги нужны — лекарства, памперсы, еда. Витя свою зарплату тратит на «обслуживание машины» и «представительские расходы».
«Я начальник отдела, мне нужно соответствовать», — говорил он, покупая очередной костюм.
А я хожу в джинсах, которым три года.
Я зашла в комнату к маме.
Там горел ночник. Слабый желтый свет.
Пахло старостью, лавандой (я капаю масло, чтобы перебить запах) и лекарствами.
Мама спала. Рот приоткрыт, редкие седые волосы разметались по подушке. Рука, худая, как птичья лапка, лежала поверх одеяла.
На безымянном пальце — обручальное кольцо. Оно спадает, я его ниткой примотала, чтобы не потеряла. Она им очень дорожит.
«Пансионат». «Сдать». «Обуза».
Я поправила одеяло.
Вышла.
Прошла в нашу спальню.
Витя сидел в зале, смотрел футбол. Он был уверен, что я буду плакать. Думать. Умолять. Искать компромиссы.
Он знал, что я боюсь остаться одна.
В пятьдесят лет, с лежачей матерью, с ипотекой за эту самую «трешку» (осталось платить два года, слава богу, платеж посильный).
Я открыла шкаф.
На верхней полке лежал его чемодан.
Старый, синий, с наклейкой из аэропорта Антальи — мы летали туда пять лет назад. Последний раз, когда были счастливы.
Я достала чемодан. Пыль попала в нос. Чихнула.
Открыла.
Молния заела. Пришлось дернуть.
Начала кидать вещи.
Рубашки. Те самые, наглаженные.
Джинсы.
Свитера.
Трусы, носки. Я сгребала их из ящика комода охапками. Не складывала. Просто трамбовала.
Один носок упал на пол. Черный, с дыркой на пятке. Я подняла его. Посмотрела.
Выкинула в чемодан. Пусть сам зашивает. Или та, с «сладкими духами», зашьет.
Зашла в ванную.
Сгребла с полки его бритву, пену, дезодорант. Зубную щетку.
Щетка была старая, щетина в разные стороны. Он просил купить новую, электрическую. Я забыла.
Бросила в косметичку.
Сердце колотилось ровно.
Странно.
Я думала, будет истерика.
А было... облегчение.
Как будто я долго несла тяжелый мешок с мусором, и наконец-то нашла контейнер.
Выкатила чемодан в коридор.
Колесики грохотали по ламинату.
Витя выглянул из зала. В руке банка пива.
— Ты чего гремишь? Мать разбудишь. Куда собралась? К маме в комнату переезжаешь? Правильно. Подумай.
Я поставила чемодан у входной двери.
Сверху положила его куртку. Ботинки выставила на коврик.
— Витя.
— А?
— Подойди сюда.
Он подошел. Вальяжный. Уверенный в своей победе.
Увидел чемодан.
Улыбка сползла с его лица. Глаза округлились.
— Это что?
— Это твой выбор. Ты просил решить до утра. Я решила сейчас.
— Ты... ты меня выгоняешь?
— Да.
— Из-за бабки? Из-за овоща? Ленка, ты дура? Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты одна останешься! Кому ты нужна с таким прицепом?
— Себе нужна. И маме нужна. А тебе... тебе нужна удобная жизнь. Без запахов. Без проблем. Без ответственности.
Я открыла дверь.
Из подъезда пахнуло табаком и жареной рыбой. Соседи снизу опять гуляли.
— Уходи, Витя.
— Я никуда не пойду! Это моя квартира тоже!
— Твоя доля — одна третья. Подавай в суд, выделяй, продавай. Деньги получишь — купишь себе студию. А пока — жить ты здесь не будешь. Я не могу жить с мужчиной, который ставит мне ультиматумы и предлагает сдать мать в утиль.
— Ты пожалеешь! — заорал он. — Ты приползешь! Будешь умолять! Денег просить будешь! Я тебе ни копейки не дам!
Мама в комнате застонала. Проснулась от крика.
— Витя, вон.
Я вытолкнула чемодан на площадку.
Он стоял, хватая ртом воздух. Красный. Потный.
— Сука. Святоша хренова. Ну и гнийте тут вдвоем!
Он схватил куртку. Кое-как натянул ботинки, не завязывая шнурки.
Схватил чемодан.
— Я к Ларке пойду! Она давно звала! Поняла? У меня баба есть! Нормальная, без маразматичных родственников!
— Я догадывалась. Иди к Ларке. Совет да любовь.
Я захлопнула дверь.
Повернула замок на два оборота. Потом задвижку.
Руки затряслись только сейчас.
Меня замутило.
Я сползла... Нет.
Я пошла на кухню.
Налила стакан воды. Выпила залпом. Зубы стучали о стекло.
В комнате заплакала мама.
— Лена... Леночка... Где я? Кто кричал?
Я выдохнула.
Натянула дежурную улыбку.
Зашла к ней.
— Все хорошо, мам. Никто не кричал. Телевизор это. Спи.
— А Витя где?
— Витя уехал. В командировку. Надолго.
— А... Ну ладно. Хороший он у тебя, Витя. Только громкий.
Я поправила ей подушку.
Поменяла памперс — привычными, механическими движениями.
Вышла в коридор.
Там было пусто.
Чемодана нет. Куртки нет. Запаха его одеколона почти не осталось.
Я зашла в «Сбербанк Онлайн».
На счету — пятнадцать тысяч до зарплаты.
Пришло уведомление: «Платёж по ипотеке списан».
Ничего. Проживем.
Я умею экономить. Я умею работать.
Зашла в ванную.
Увидела его забытую мочалку. Синюю, жесткую.
Взяла ее двумя пальцами и брезгливо бросила в мусорное ведро.
Потом взяла тряпку и «Доместос».
Начала мыть пол в прихожей. Там, где стояли его ботинки.
Терла с остервенением, до боли в пальцах.
Мне хотелось смыть каждый след.
Стало тихо.
Впервые за много лет в квартире стало по-настоящему тихо. Никто не бубнил, не переключал каналы, не требовал ужина.
Я села на пуфик в прихожей.
Посмотрела в зеркало.
Уставшая тетка с морщинами и сединой у корней.
Но глаза...
Глаза были живые. Не затравленные.
Телефон пиликнул.
Сообщение в Ватсапе. От Вити.
«Лен, ну ты чего? Я погорячился. Стою у подъезда. Холодно. Открой, поговорим».
Я прочитала.
Представила его внизу. С чемоданом.
Наверное, Ларка не так уж и ждала его с вещами в десять вечера. Или Ларки не существует, и это был блеф.
Жалко?
Да, жалко. Двадцать пять лет не вычеркнешь.
Но потом я вспомнила его слова: «Филиал морга».
Вспомнила мамину руку, похожую на птичью лапку.
Нажала «Заблокировать».
Положила телефон на тумбочку.
Пошла на кухню ставить чайник.
Я буду пить чай. С лимоном. И с сахаром. Я люблю сладкий, а Витя вечно ворчал, что сахар — это вредно.
Теперь можно.
Теперь всё можно.
А как бы поступили вы? Сдали бы пожилого родителя в пансионат ради сохранения семьи и комфорта мужа? Или долг перед родителями важнее личного счастья? Пишите честно, кто здесь прав!