В квартире после бабушки витал особый воздух — пахло пылью, лекарственной ромашкой и старыми книгами, которые медленно превращались в труху. Денис распахнул балконную дверь, чтобы впустить свежий, колючий ветер с улицы. Однушку в панельной пятиэтажке на окраине Екатеринбурга ему оставили по завещанию. Теперь это была его единственная собственность. И его обуза.
Он решил начать с ремонта в гостиной, с самого болезненного. Шпателем поддел край обоев — тех самых, с коричневыми цветочками и позолотой, которые бабушка клеила, наверное, ещё при Брежневе. Они отходили со скрипом, обнажая потрескавшуюся штукатурку и пятна сырости. Купил банку краски. Не просто краски, а «Дым над Невой» — дорогой, сложный серо-голубой оттенок. Ему хотелось тишины на стенах. Холодного, чистого пространства, где не будет этого давящего прошлого.
Работал по ночам, после смены в автосервисе. Заливал трещины, шлифовал, снова грунтовал. Ритуальные действия успокаивали, заглушали мысли о кредите, о том, что отец называл его «бесперспективным», и о его взгляде на поминках: «Теперь ты за всё в ответе».
В ту субботу Денис уже наносил первый, пробный слой. Краска ложилась ровно и густо, обещая совсем другую жизнь. В этот момент раздался стук в дверь — не звонок, а резкий, отрывистый, будто стучали костяшками пальцев. Так стучал только отец.
Игорь Сергеевич вошёл, не снимая чёрной кожаной куртки. Его глаза, привыкшие к мелочам на производстве, сразу выхватили перемены.
— Что это у тебя тут происходит? — голос был ровным, но в нём уже звучала сталь.
— Ремонтирую, пап, — Денис вытер руки о штаны.
— Ремонт? — отец сделал шаг вперёд, его ботинки оставили грязные следы на полиэтилене. — А где обои? Мамины обои? Она их полжизни выбирала, на последние деньги брала. Шёлк-винил, импорт. Всю жизнь они здесь висели.
— Они и отвисели своё, — Денис почувствовал, как наливаются тяжестью его ладони, привыкшие держать гаечный ключ. — Пап, это же моя квартира теперь.
— Твоя? — Игорь Сергеевич усмехнулся, окинув комнату владетельным взглядом. — Это семейное гнездо. Твоя обязанность — сохранить память, а не всё крушить. И этот цвет… На тюрьму смахивает. Или морг.
Он подошёл к самой свежей полосе краски, протянул руку и провёл подушечкой большого пальца по влажной стене. Оставил чёткий, жирный отпечаток.
— Закрасишь, — бросил он, вытирая палец о брюки. — И пойдёшь по миру с такими-то фокусами. Ни семью создать, ни порядок навести.
Денис молчал. Этот монолог он знал наизусть: про работу («настоящий мужик у станка»), про несостоявшуюся невесту («девка с деньгами, а ты упустил»), про эту квартиру («уголок памяти, а не малевошная»).
— Завтра приеду с братом, Витькой, — отец уже поворачивался к выходу. — Купим нормальных обоев, поклеим. Всё как было. Не позорь нас.
Дверь захлопнулась с таким звуком, будто хлопнула крышка гроба. Денис остался один. За окном зажигались жёлтые окна фабрики. Он посмотрел на стену. На идеально ровную, бархатистую поверхность «Дыма над Невой», в которой утопал взгляд. И на тот единственный, вызывающий отпечаток посредине.
Он медленно подошёл к банке, снова тщательно перемешал краску, налил её в кювету. Взял валик.
Сначала он просто закрасил след отцовского пальца. Аккуратно, в один проход. Пятно исчезло.
Потом он двинулся дальше. Метр за метром. В тишине, нарушаемой лишь шуршанием валика и тяжёлым дыханием. Он не злился открыто. Он просто красил. Высота потолков в «хрущёвке» — два сорок восемь. Но в тот момент Денису казалось, что до неба — всего три метра. И он готов был красить до бесконечности, слой за слоем, отвоевывая каждый сантиметр этого неба для себя.
