Тихий вечер начинался как сотни других. На кухне пахло тушёной курицей с овощами — Дмитрий любил именно такой ужин после работы. Алина вытирала последнюю тарелку, глядя в окно на темнеющее небо. В гостиной, уткнувшись в телефон, лежал её муж, изредка комментируя что-то под ролик в коротких видео.
— Дим, ужин готов, — тихо сказала она, развешивая полотенце.
—Сейчас, — буркнул он, даже не оторвав взгляда от экрана.
Она вздохнула и поставила кастрюлю на стол. Её собственная тарелка стояла рядом, уже остывая. Она ждала. Так было всегда. Ждать, пока он оторвётся от своих дел. Иногда ей казалось, что она — тень в собственном доме, тихая и услужливая, чьё присутствие замечают, только когда нужно, чтобы что-то появилось, почистилось или приготовилось.
Он пришёл на кухню через десять минут, сел и, не глядя на неё, принялся за еду.
—Соль бы, — бросил он, прожевывая.
Она молча подвинула солонку.Рука наткнулась на его кружку с надписью «Лучшему мужу» — подарок на прошлый день рождения. Сегодня на ней был налёт от чая. Она взяла её, чтобы помыть.
— Слушай, я, возможно, ненадолго в гараж, — заявил Дмитрий, отодвигая пустую тарелку. — Костян там с новой покупкой, посмотреть надо.
—Хорошо, — кивнула Алина. — Только тепло оденься, ветер сегодня.
—Ладно, ладно, — он уже надевал куртку.
Дверь захлопнулась. Тишина, привычная и гулкая, обволокла квартиру. Алина подошла к раковине, включила воду и принялась тереть ту самую кружку. Губка скользила по гладкой поверхности, смывая коричневые разводы. Через шум воды она уловила голос. Его голос. Он говорил громко, с хохотком, прямо под окнами кухни. Он, видимо, задержался у подъезда, чтобы кому-то позвонить.
Она машинально прикрыла кран. И услышала. Отчётливо, каждое слово.
— Да не, ну что ты! Не парься! — хвастался он, и в его голосе звучала та самая слащавая, самоуверенная нотка, которую он никогда не использовал с ней. — Я же сказал — вопрос решён. Она дурёха, я её обработал! Захочу — все её деньги на твой ремонт пущу. У неё там, на её отдельном счету, ещё с продажи комнаты маминой остатки есть. Чего она сделает-то? Поплачет в подушку и всё. Расслабься.
В трубке что-то пискнуло в ответ, и он снова засмеялся.
—Ага, именно! Ладно, я поехал. Завтра переведу первую часть, договорились.
Щелчок. Тишина. Но уже иная. Звенящая, густая, как смола.
Алина стояла, не двигаясь, сжимая в руках мокрую кружку. Вода с неё капала на пол ровными, медленными каплями. «Дурёха». «Обработал». «Её деньги». Каждое слово вонзалось, как заточенный гвоздь. Она посмотрела на кружку в своих руках. «Лучшему мужу». Горькая, циничная шутка.
Она не помнила, как поставила кружку на стол. Как прошла в комнату. Её движения были медленными, точными, будто во сне. Она взяла свой телефон, на экране которого было фото их с дочерью, и разблокировала его. Пальцы, холодные и странно послушные, сами нашли банковское приложение.
Она зашла не в свой счёт. Она зашла в общий семейный счёт, привязанный к его карте. Карте, которой он так любил пользоваться, похлопывая по карману: «У меня всё под контролем». Она открыла настройки лимитов. Дневной лимит на снятие наличных и оплату покупок.
Её палец завис над полем ввода. В ушах всё ещё звенело: «Дурёха... обработал... её деньги...»
Она стерла старую сумму. И ввела новую. Три нуля. И перед ними — цифру три.
300.
Она посмотрела на эту цифру. Триста рублей. Стоимость хорошего обеда в столовой. Или дешёвого букета тюльпанов у метро. Или двух чашек кофе. Его свобода, его самоуверенность, его предательство — теперь имели точно выраженную цену. Триста рублей в сутки.
Она нажала «Подтвердить». Система запросила СМС-код. Он пришёл на его телефон, который лежал, вероятно, в куртке. Но второй фактор подтверждения был привязан к её номеру. Код пришёл ей. Она ввела его.
«Лимит успешно установлен», — сообщило приложение.
Алина вышла из программы, поставила телефон на зарядку и вернулась на кухню. Кастрюля, его грязная тарелка, её нетронутая еда. Она села на свой стул и медленно, очень медленно начала есть. Остывшую курицу. Она жевала, глядя в чёрный квадрат окна, где отражалась бледная женщина с совершенно пустыми глазами.
Где-то в городе мчалась его машина. Он улыбался, предвкушая, как завтра решит проблемы своей сестры. Он даже не подозревал, что его мир только что перевернулся. Тихо. Без крика. Всего одним нажатием кнопки.
А капля с края той самой кружки упала на пол, поставив последнюю точку в этом вечере.
Солнечный луч, игривый и назойливый, пробивался через щель в шторах, выхватывая из полумрака спальни пылинки, кружащиеся в воздухе. Алина проснулась раньше будильника. Не от тревоги — от странного, леденящего спокойствия. Она лежала на спине и слушала, как рядом посапывает Дмитрий, уткнувшись лицом в подушку. Всего двенадцать часов назад это дыхание вызывало у неё привычное чувство близости. Теперь оно казалось чужим, пустым звуком из другой комнаты.
Она осторожно поднялась и пошла на кухню. Действовала на автомате: включила чайник, достала хлеб, масло. Но когда рука потянулась к яйцам, чтобы сделать его любимый воздушный омлет на сливках, она замерла. Нет. Не сегодня. Сегодня — просто яичница. Или пусть сам сделает.
Дмитрий появился на кухне, когда завтрак уже стоял на столе. Он выглядел помятым и невыспавшимся.
—Кофе есть? — прошамкал он, протирая глаза.
—В чайнике кипяток, — безразлично ответила Алина, откусывая кусочек хлеба с маслом. Она не подняла на него глаза.
—Ну ты даёшь... — он буркнул что-то невнятное и насыпал в чашку растворимый кофе.
Он ел молча, уткнувшись в телефон. Потом, не сказав «спасибо», поднялся, надел пиджак, потрогав карман на груди.
—Ключи, ключи... — пробормотал он, затем вспомнил. — А, точно, кофе возьму в автомате внизу. Деньги-то есть.
Он похлопал по другому карману,где лежал его кожаный бумажник с банковской картой.
Алина лишь кивнула, поднося чашку с чаем к губам. Её пальцы не дрожали.
Дверь снова закрылась. Теперь она встала, подошла к окну, отодвинула край шторы. Видела, как его фигура вышла из подъезда и направилась к стоящему в углу двора новенькому кофейному автомату. Он достал карту, вставил её в терминал, тыкал в экран, выбирая свой капучино. Потом наклонился, вводя пин-код.
Его осанка изменилась. Сначала он просто нажал кнопку ещё раз, резче. Потом вытащил карту, посмотрел на неё, снова вставил. Сделал несколько быстрых, нервных движений пальцами по экрану. Со стороны было видно, как его плечи напряглись, а голова наклонилась вперёд, будто бык перед броском.
Он резко выдернул карту, швырнул её в карман и, оглянувшись, направился к машине, на ходу доставая телефон.
Звонок раздался через тридцать секунд. Алина смотрела на вибрирующий экран. «ДИМА». Она сделала глубокий вдох, выдох. И подняла трубку. Голос её был ровным, даже слегка сонным.
— Алло?
—Алина, что с картой? — в трубке прозвучал сдавленный, полный раздражения голос.
—С какой картой, дорогой?
—С моей, естественно! В автомате не работает! Пишет «операция отклонена»! Ты ничего не делала?
—Я? — в её голосе прозвучало искреннее удивление. — Нет, конечно. Я сплю ещё в это время. Может, сбой в банке? Или лимит какой? Попробуй наличными.
В трубке послышалось тяжёлое дыхание.
—Какие наличные? У меня пятьдесят рублей мелочью! Ладно... Чёрт! — он почти выкрикнул последнее слово и бросил трубку.
Алина медленно опустила телефон. На её лице не было ни улыбки, ни торжества. Была лишь холодная концентрация. Она знала, что будет дальше.
Она отошла от окна и взяла со стола маленькое, забытое всеми устройство — радионяню. Их дочь Катя давно выросла, но аппарат валялся в шкафу «на всякий случай». Вчера вечером, пока Дмитрий спал, Алина зарядила его и положила родительский блок под диван в гостиной, рядом с его любимым креслом. А переносную часть со встроенным микрофоном оставила в кармане его пиджака, который он вешал в прихожей. Он никогда не проверял карманы.
Она включила приёмник. Сначала была лишь тишина, прерываемая шумом улицы. Потом — звук зажигания машины, резкий вздох. И набранный номер.
Гудки. И голос Ольги, звонкий и натянуто-сладкий.
—Димуль, привет! Что так рано?
—Оль, слушай, кошелёк пустой? Мне тысячу до вечера скинь, а? Карта глючит.
—Ой, — в голосе сестры мгновенно появилась фальшивая жалость, смешанная с едва уловимым злорадством. — А что, дуреха бюджет не одобрила? Не пускает тебя на кофеёк?
Алина замерла, сжимая в руке приёмник. Пальцы побелели.
— Не гони, не до шуток, — буркнул Дмитрий, но в его тоне не было возмущения. Было раздражённое согласие.
—Ладно, ладно, кину. Только вечером вернёшь, хорошо? У нас самих с ремонтом канитель, ты знаешь.
—Да, да, верну. Спасибо.
Связь прервалась. В приёмнике снова зашипел пустой эфир.
Алина выключила устройство. Слово «дуреха» повисло в воздухе кухни, осязаемое и жирное, как копоть. Оно звучало уже не из его уст, а из уст его сестры. Общий между ними язык, их шутка за её спиной. Не сомнений, не жалости — ни у кого из них.
Она подошла к столу, где стояла её нетронутая тарелка с яичницей. Она взяла вилку, аккуратно отломила кусочек, поднесла ко рту и начала есть. Медленно, тщательно пережёвывая. Её завтрак. Её еда. Её тихое, холодное утро, которое он начал без кофе, а она — с осознания всей глубины их сговора.
Где-то мчалась его машина, и он, наверное, уже получал перевод от любимой сестрёнки. Он думал, что это временная досадная помеха. Он не знал, что это только начало. Что лимит в триста рублей — это не технический сбой. Это первая, тихая щелчок затвора перед выстрелом.
Вечер опустился на город тяжёлым синим покрывалом, в окнах зажглись жёлтые квадраты. Алина мыла посуду, глядя на отражение кухни в тёмном стекле. Она ждала. Внутри неё было тихо и пусто, как в зале после спектакля, когда актёры разошлись, а декорации остались стоять, напоминая о только что отыгранной драме.
Звонок в дверь прозвучал ровно в восемь. Не в дверь квартиры, а в домофон — настойчивый, длинный гудок. Дмитрий, копошившийся в ящике с инструментами на балконе, встрепенулся.
—Кто это ещё? — недовольно пробурчал он и пошёл открывать.
Алина не двинулась с места. Она вытерла руки полотенцем и повесила его на точную, отточенную годами привычку, на крючок. Она слышала, как в прихожей скрипнула дверь, зазвучали голоса. Слишком громкий, слишком сладкий женский смех. Знакомый до тошноты.
— Привет, родной! Мы с тобой на минуточку! — прорезал воздух голос Ольги.
«Мы», — отметила про себя Алина. Значит, не одна. Она медленно вышла в коридор.
На пороге стояла Ольга, закутанная в модное пальто цвета горького шоколада. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, топтался её муж, Андрей. Он всегда напоминал Алине большого, неуклюжего пса, которого вывели на прогулку против его воли. В руках у Ольги красовался пластиковый контейнер.
—Аллочка, привет! — бросила она Алине беглый взгляд, полный дежурного радушия. — Пирог принесла, домашний. Думала, вас побаловать, раз у Димы с финансами, как я поняла, напряжёнка.
Алина уловила едва заметный акцент на слове «напряжёнка». Она лишь кивнула, без улыбки.
—Проходите.
Они ввалились в гостиную, заполняя собой пространство. Ольга сразу заняла место в углу дивана, как хозяйка. Андрей неуверенно присел на краешек кресла. Дмитрий стоял посередине комнаты, растерянный и насупленный.
— Ну что, рассказывайте, — начала Ольга, снимая перчатки с театральной медлительностью. — Дима утром такой расстроенный звонил. Карта не работает, говорит. У меня, знаешь, сразу сердце ёкнуло. Вдруг у вас проблемы? Может, ты, Аллочка, не справляешься с бюджетом? — Она сделала сочувственное лицо. — Это же такая ответственность — семейные деньги. Давай я помогу? У меня, вон, на работе бухгалтерию целого отдела веду, мне не сложно для родни бюджет простенький составить.
Воздух в комнате сгустился. Алина, стоявшая у порога, медленно скрестила руки на груди. Она чувствовала, как Дмитрий смотрит на неё, ожидая обычной реакции: смущённого оправдания, тихого «спасибо, не надо».
Но Алина улыбнулась. Лёгкой, вежливой, совершенно безжизненной улыбкой.
—Спасибо за заботу, Оля. Но у нас всё под контролем. Просто, — она сделала маленькую паузу, глядя прямо на Дмитрия, — просто Диме, видимо, пора учиться тратить деньги более разумно. А не так, чтобы до тысячи рублей в кармане не находилось.
Дмитрий покраснел. Ольгина улыбка замерла, превратившись в тонкую напряжённую полоску.
—Что это значит? — спросила она, и слащавые нотки исчезли из её голоса.
—Это значит, что я установила дневной лимит на его карте. В триста рублей. Достаточно на проезд и на обед. Чтобы не возникало соблазна спонсировать чей-то ремонт за наш счёт.
Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Андрей сглотнул, уставившись в пол. Ольга медленно поднялась с дивана, её глаза сузились.
—Ты что это позволяешь себе? — прошипела она. — Это его деньги тоже!
—Это наши общие деньги, Ольга, — спокойно парировала Алина. — А общие решения мы, видимо, принимать разучились.
Дмитрий, наконец, взорвался. Он сделал шаг вперёд, его лицо исказила злость.
—Алина, хватит дурочку строить! Прекрати этот цирк! Немедленно верни лимит! Ты слышишь меня?
Он кричал, как всегда, когда терял контроль. Раньше этот крик заставлял её сжиматься внутри. Сейчас она наблюдала за ним, как за незнакомым, не очень умным животным.
Она не отвечала. Она смотрела на него. Прямо в глаза. Так пристально и холодно, что он невольно умолк.
— Дурочку? — тихо переспросила она. Голос её был ровным, но каждое слово падало, как капля ледяной воды. — А кто, собственно, такая «дурёха», Дмитрий? Можешь объяснить?
Он замер. Его рот приоткрылся, но звука не последовало. В глазах промелькнуло дикое, паническое понимание. Он увидел в её взгляде не обиду, не слёзы, а ту самую вечернюю темноту за окном, когда он стоял внизу и бросал в трубку: «Она дурёха, я её обработал».
— Что... что ты... — он попытался что-то сказать, но язык не слушался.
—Я всё слышала, — сказала Алина, не повышая голоса. — Каждое слово. И про «дурёху», и про «обработал», и про деньги на ремонт. Слышала я и сегодня утром, как ваша сестра, — она перевела взгляд на Ольгу, — так же мило поинтересовалась, одобрила ли «дуреха» бюджет.
Ольга побледнела. Андрей заёрзал.
—Это... это было просто между своими шутки... — начала запинаться Ольга.
—Молчи! — рявкнул на неё Дмитрий, но это был крик отчаяния, а не гнева. Он смотрел на жену, и в его взгляде был ужас человека, внезапно осознавшего, что почва под ногами — не твердь, а тонкий лёд, и он уже проваливается.
В этот момент в прихожей щёлкнул замок. Дверь открылась, и на пороге гостиной появилась Катя. Их дочь, двадцати трёх лет, с огромным рюкзаком за плечами и наушником в одном ухе. Она замерла, снимая вторую капсулу, оглядывая странную сцену: отец, багровый и немой; тётка, бледная, как полотно; дядя, сгорбленный в кресле; и мать — прямая, спокойная, с лицом сфинкса.
— Мам? Пап? Что происходит? — спросила Катя, её взгляд метнулся от одного к другому.
Никто не ответил. Алина посмотрела на дочь. Их глаза встретились. И Катя, всегда чуткая, всегда понимавшая мать без слов, прочитала в этом взгляде всё. Боль, предательство, ледяную решимость. Она медленно опустила рюкзак на пол. Не сказав ни слова, она переступила порог и встала рядом с Алиной. Не касаясь её, просто — рядом. Молча. Спиной к отцу и тётке.
Этот простой жест, эта безмолвная солидарность, были красноречивее любых криков. Дмитрий отшатнулся, будто получив пощёчину. Ольга, увидев, что игра проиграна, схватила своё пальто.
— Ну, если здесь такое отношение к родне... — начала она пафосно, но голос дрогнул.
—Да, Ольга, — тихо, но чётко закончила за неё Алина. — Именно такое. Когда родня оказывается сворой воров и насмешников за спиной. Добрый вечер.
Андрей поднялся, засеменив к выходу. Ольга, не попрощавшись, выскочила в коридор. Дмитрий ещё секунду постоял, глядя на жену и дочь, объединённых невидимой стеной. Потом, опустив голову, он побрёл за сестрой.
Дверь закрылась. В квартире воцарилась тишина, но теперь она была другой. Не пустой, а наполненной смыслом. Катя обернулась к матери.
—Мама... что он сделал?
Алина посмотрела на дочь, и в её глазах впервые за весь вечер дрогнула ледяная плёнка. Она взяла Катю за руку, и её пальцы были холодными.
—Всё, доченька. Он сделал всё, чтобы я это услышала. И я услышала.
Ночь после визита Ольги прошла в ледяной тишине. Дмитрий, вернувшись после их ухода, молча прошёл в спальню, взял подушку и одеяло и ушёл ночевать в гостиную. Щелчок замка в двери прозвучал как окончательный приговор. Алина не спала. Она лежала в пустой кровати, глядя в потолок, и в её голове, словно на киноплёнке, прокручивались годы. Отдельные эпизоды, на которые раньше не обращала внимания, теперь складывались в чёткую, ужасающую картину.
Утром, услышав, как он уходит на работу (видимо, снова заняв у кого-то денег), она позвонила Кате.
—Катюш, ты сегодня свободна? Мне нужна помощь. Компьютерная.
—Я уже в пути, мам. Через двадцать минут буду.
Катя приехала с ноутбуком и решительным видом. Они сели на кухне, где ещё стоял нераспечатанный контейнер с пирогом от Ольги.
—С чего начнём? — спросила Катя, открывая крышку лэптопа. Её глаза были тёмными от недосыпа, но твёрдыми.
—С денег. Мне нужен доступ к полной выписке по нашему общему счёту и по его личной карте. Он пользуется одним паролем везде — дата рождения его матери.
—Это уже диагноз, — усмехнулась Катя, и её пальцы залетали по клавишам.
Алина смотрела, как на экране появляются столбцы цифр, дат, непонятных назначений платежей. Мир, который был от неё скрыт. Мир его финансовой жизни.
—Вот, — Катя прокрутила страницу. — Общий счёт. Смотри: регулярные переводы на карту, замаскированные под «услуги». Но суммы... 30, 50, 70 тысяч. Раз в два-три месяца. А вот получатель... — Она открыла скрытые данные. — Карта Ольги Дмитриевны Соколовой.
Сердце Алины упало, но не от боли — от тяжёлого, холодного подтверждения.
—А это что? — она ткнула пальцем в строку с крупной суммой в 150 тысяч полгода назад.
Катя открыла детали.Назначение платежа: «Помощь в лечении». Получатель — снова Ольга.
—Интересно, чем она болела на 150 тысяч? — тихо спросила дочь. — В это время она хвасталась в соцсетях поездкой в Казань.
Алина закрыла глаза. Она вспомнила тот месяц. Дмитрий говорил, что на работе задержали премию, что надо «затянуть пояса». Она отказывала себе в новой зимней куртке, экономила на продуктах. А Ольга ела чак-чак и фотографировалась на фоне Кремля.
— Идём дальше, — голос Кати был жёстким. — Его личная карта, к которой у тебя нет доступа. Сейчас будет веселее.
Она вошла в его личный кабинет, используя тот же пароль. Выписка была похлеще. Магазины электроники, рестораны, которых он с ней никогда не посещал, дорогой алкоголь. И снова — переводы. Меньшими суммами, но чаще. Андрею (мужу Ольги) на «запчасти». Ольге — на «подарок племяннику» (их сыну, который учился в платном институте). Алина вдруг вспомнила, как год назад Дмитрий сказал, что хочет помочь племяннику с учебой, и она, душевно согласившись, предложила скинуться по пять тысяч. Он отмахнулся: «Не надо, я сам как-нибудь». Оказалось, «как-нибудь» — это регулярно, за их общий счёт.
— Мам, смотри, — Катя остановилась на одной дате. Год назад. Сумма — 40 тысяч. Перевод Ольге. — Ты помнишь, что было в этот день?
Алина посмотрела. Дата щёлкнула в памяти, как выстрел. Она побледнела.
—Это... это был день, когда я хоронила маму.
Тишина на кухне стала звонкой. Катя замерла, уставившись на экран.
—Ты уверена?
—Абсолютно. Мы тогда сидели на кухне у тёти Люды, помнишь? Все собирали деньги на памятник. Я сказала, что у меня осталось только 15 тысяч, и мне не хватает. Он... он посмотрел на меня пустыми глазами и сказал: «Извини, солнце, все ресурсы заморожены, кризис на работе». А сам... — её голос сорвался, — сам в этот же день отправил 40 тысяч своей сестре. Своей здоровой, живой сестре!
Слёз не было. Был какой-то чёрный, всепоглощающий холод внутри. Она встала, подошла к окну, спиной к дочери, чтобы та не видела дрожи в её плечах.
—Он оплакивал не моё горе, Катя. Он финансировал её благополучие на фоне моего горя.
Катя молча встала, подошла к матери и обняла её сзади, положив голову ей на спину.
—Всё, мама. Хватит. Теперь мы знаем.
Алина кивнула, стиснув зубы. Она повернулась, её лицо было каменным.
—Мне нужны все эти выписки. Распечатай. И найди всё, что связано с деньгами от продажи моей комнаты. Квартира-то куплена на них. Это ключевое.
Катя вернулась к ноутбуку. Через час на столе лежала аккуратная папка с распечатками. Алина листала их, и с каждой страницей холод внутри крепчал, превращаясь в стальную решимость.
— Мам, а что ты хочешь сделать? — спросила Катя, наблюдая, как мать методично сортирует листы.
—Я хочу, чтобы они вернули каждую копейку, — тихо, но очень чётко сказала Алина. — Не из жадности. Из принципа. Чтобы они поняли цену этим деньгам. Цену моему молчанию, моей работе, моей жизни, которую они считали глупой и ничего не стоящей.
—А папа?
Алина посмотрела на дверь в гостиную,за которой он спал прошлой ночью.
—Твой папа сделал выбор. Он выбрал свою кровную семью — сестру. А я теперь делаю свой. Я выбираю себя. И тебя.
Она подошла к мусорному ведру, взяла контейнер с пирогом от Ольги и, не колеблясь, выбросила его. Пластик громко стукнул о дно бака.
—Всё, что от них, — это мусор, Катя. И нам его больше не нужно.
Она села за стол, взяла ручку и на чистом листе бумаге начала составлять план. Первый пункт: «Юрист». Второй: «Официальное требование о возврате средств». Третий: «Подготовка к разделу имущества».
Её рука не дрожала. Она писала твёрдым, ясным почерком. Женщина, которую считали «дурёхой», начала свою войну. Тихую, расчетливую и беспощадную. Войну за свою жизнь, украденную по частям, под сладкий смех за спиной.
Кабинет юриста находился в старом деловом центре, в двадцати минутах езды от дома. Алина ехала в метро, крепко сжимая в руках кожаную папку с распечатками. Катя хотела составить ей компанию, но Алина попросила об одном: «Пусть это пока будет мой шаг. Мне нужно понять всё самой, от начала до конца». Дочь, понимающе кивнув, лишь попросила выйти на связь сразу после встречи.
Дверь в офис была стеклянной, на ней скромная табличка: «Светлана Игоревна Миронова, юрист по семейному и гражданскому праву». Это была подруга Алины со студенческих времён, их пути разошлись, но редкие, тёплые встречи за чашкой кофе сохранили между ними доверие. Именно Светлане Алина отправила сдержанное сообщение в два часа ночи: «Свет, мне срочно нужна консультация. Дело о разделе и… возможно, о взыскании денег с родственников мужа».
Секретаря не было. Встретила её сама Светлана — высокая, строгая женщина в идеальном деловом костюме, чьи умные, проницательные глаза сразу softenлись при виде подруги.
—Ал, проходи, садись, — она обняла её за плечи, почувствовав напряжение в её осанке. — Я заказала чай. Рассказывай. С начала.
Они сели за небольшой круглый стол у окна. Алина молча открыла папку и начала говорить. Без эмоций, чётко, по фактам: подслушанный разговор, лимит в триста рублей, выявленные переводы, история с деньгами за комнату и похоронами матери. Светлана слушала, не перебивая, лишь иногда делая пометки в блокноте. Когда Алина закончила, в кабинете повисла тишина, нарушаемая только тихим гулом города за окном.
— Первое и главное, — начала Светлана, откладывая ручку. — Брачного договора у вас нет?
—Нет, — покачала головой Алина.
—Тогда всё, что нажито в браке, — общее. Включая долги. И его переводы сестре, если они делались без твоего ведома и согласия, могут быть расценены как растрата общих средств. Это основание для иска о признании этих сделок недействительными и взыскании денег обратно в семейный бюджет.
Алина почувствовала, как в груди шевельнулась первая, робкая надежда.
—Но… у неё же есть муж. И они могут сказать, что это были займы, подарки…
—Могут, — кивнула Светлана. — Но тогда пусть предъявляют расписки, заверенные у нотариуса, с твоей подписью как созаёмщика или хотя бы с указанием твоего согласия. Ты подписывала что-то подобное?
—Никогда, — твёрдо сказала Алина.
—Отлично. Без твоего согласия на крупные траты из общего бюджета, он действовал в ущерб интересам семьи. Это ключевой момент. Теперь про квартиру. Ты говоришь, её купили на деньги от продажи твоей унаследованной комнаты?
—Да. У меня есть договор купли-продажи комнаты и сразу после — договор купли-продажи квартиры. Деньги шли одним траншем. Но квартира оформлена на двоих.
—Это важнее, чем ты думаешь, — Светлана откинулась на спинку кресла. — Суд при разделе имущества учитывает источник средств. Если ты докажешь, что твои личные, добрачные средства (а наследство — это личное имущество) были вложены в покупку общего жилья, ты можешь претендовать на большую долю или даже на компенсацию всей суммы вложений перед разделом оставшейся части. Фактически, его доля в квартире может оказаться мизерной. Это твой главный козырь, Алина.
Слова юриста падали, как камни, выстраивая перед Алиной чёткую, неумолимую дорогу. Дорогу к справедливости, вымощенную не эмоциями, а статьями закона.
—Что мне делать? — спросила она тихо.
—Пошагово. Первое: я составляю для тебя досудебное требование к Ольге и её мужу о возврате всех перечисленных сумм в связи с отсутствием твоего согласия. Даю им семь дней. Это часто срабатывает, люди пугаются. Второе: параллельно начинаем готовить иск о разделе имущества с учётом твоего финансового вклада. И третье: фиксируем всё. Все разговоры с Дмитрием, все угрозы, если будут. Он уже пытался давить?
—Пока только кричал, — сказала Алина.
—Если начнёт угрожать, или если его родня начнёт действовать, будем фиксировать и, при необходимости, писать заявление в полицию о мошенничестве или о давлении. Для них это будет серьёзным сигналом.
Алина перевела дух. Всё звучало так… реально.
—Свет, а что… — она запнулась, подбирая слова. — Что обычно происходит в таких случаях? Они же не отдадут деньги просто так.
—Опыт показывает, — сказала Светлана, глядя на подругу с мягкой, но профессиональной прямотой, — что когда халявщики сталкиваются с перспективой суда, с необходимостью открывать свои счета, доказывать источники доходов, они часто предпочитают отдать награбленное, лишь бы отстали. Особенно если понимают, что юридически они голые. И ещё один вопрос, Аля. Главный.
Она наклонилась вперёд.
—Чего ты хочешь в итоге? Сохранить семью? Или наказать их и забрать своё?
Алина долго смотрела в окно,где по серому небу ползли тяжёлые облака. Она вспомнила его лицо, искажённое злобой, когда он кричал «дурочку». Вспомнила смех Ольги в трубке. Вспомнила свою маму и те сорок тысяч в день её похорон.
—Я хочу справедливости, Свет. А семья… — её голос дрогнул, но она не сломалась, — семья, в которой один супруг называет другого «дурёхой» и годами обкрадывает, чтобы угодить третьим лицам, — это не семья. Это фикция. Я хочу забрать своё. И свою жизнь.
Светлана медленно кивнула, и в её глазах читалось уважение.
—Тогда мы работаем. Я подготовлю документы. Ты держишься. И помни: с этого момента ты не жертва. Ты — сторона, защищающая свои законные интересы. Юридически ты на более сильной позиции, чем они.
Алина вышла из офиса, держа в руках не только свою папку, но и небольшой блокнот с первыми инструкциями от Светланы. Воздух, холодный и колкий, ударил в лицо. Она не стала спускаться в метро, пошла пешком. Шла быстро, чётко ступая по плитке. В груди вместо ледяной пустоты теперь горел ровный, уверенный огонь. У неё был план. И был козырь.
Она достала телефон и написала Кате: «Всё хорошо. Еду. Есть чёткий план. Расскажу вечером». Потом, почти не задумываясь, она зашла в маленькое кафе, заказала не растворимый, а большой капучино с сиропом, который всегда себе запрещала. Села у окна и сделала первый глоток. Напиток был сладким, тёплым и невероятно вкусным.
Она смотрела на улицу и думала не о Дмитрии, а о цифрах в исковом заявлении, которые ей предстояло подсчитать. Война только начиналась, но у неё на руках оказалась карта местности и надёжный союзник. Впервые за многие годы она чувствовала себя не «дурёхой», а человеком, твёрдо стоящим на земле. И это ощущение было слаще любого кофе.
Тишина в квартире после визита к юристу была обманчивой. Алина чувствовала её, как затишье перед бурей. Она знала — они придут. Не просто Ольга с Андреем, а с подкреплением. И она не ошиблась.
Вечером в дверь позвонили снова, но на этот раз звонок был коротким, властным. Алина открыла. На пороге стояла Валентина Петровна, мать Дмитрия и Ольги. За её спиной, как два надменных щитеноносца, высились Ольга и Андрей. Свекровь, невысокая, сухонькая женщина с жёстким взглядом из-под седых бровей, смерила Алину взглядом, полным неодобрения, и вошла без приглашения.
— Здравствуй, Алина, — произнесла она ледяным тоном, снимая пальто и протягивая его, как будто Алина была горничной. — Будем разбираться.
Дмитрий, услышав голос матери, вышел из гостиной. На его лице читалась смесь облегчения и подобострастия.
—Мама, ты зачем приехала? Я же говорил, всё уладится...
—Молчи, Дмитрий, — отрезала Валентина Петровна. — Когда в семье такой беспорядок, разве можно оставаться в стороне? Садитесь все.
Она заняла главное место на диване. Ольга устроилась рядом, бросив Алине победный взгляд. Андрей скромно притулился на краю кресла. Дмитрий стоял, прислонившись к косяку, словно подросток, вызванный к директору. Алина осталась стоять напротив них, у стола, скрестив руки на груди.
— Ну, — начала свекровь, складывая руки на коленях. — Объясни мне, Алина, что за дикарские методы ты применяешь? Лимиты на карту мужа, скандалы, оскорбление родной сестры? Ты забыла, что значит семья?
—Я как раз очень хорошо поняла, что она значит для вас, Валентина Петровна, — спокойно ответила Алина. — Означает она кошелёк. И молчаливую дуру рядом.
Ольга фыркнула.
—Вот, мама, видишь? Она совсем озлобилась! Из-за каких-то денег готова семью разрушить!
—Из-за каких-то? — переспросила Алина, её голос всё ещё оставался ровным. — За последние три года твой сын, — она посмотрела на свекровь, — перевёл твоей дочери и её семье свыше шестисот тысяч рублей. Из наших общих денег. Без моего ведома. Ты считаешь это «какими-то»?
Валентина Петровна на мгновение смутилась, но тут же взяла себя в руки.
—Родные люди всегда помогают друг другу! Дмитрий хорошо зарабатывает, он мог позволить...
—Он ничего не мог позволить! — в голосе Алины впервые зазвенела сталь. — Потому что это были не только его деньги! Это были деньги, которые я зарабатывала, откладывала, которые я получила за свою комнату, в которую он не вложил ни копейки! Он позволил себе украсть у своей жены и дочери, чтобы финансировать твою дочь!
— Как ты смеешь так говорить! — вскрикнула Ольга, вскакивая. — Это были займы! Мы всё вернём!
—Когда? — холодно парировала Алина. — После того, как достроите на наши деньги свою квартиру? Где расписки, Ольга? Где документы? Покажи хоть одну, где стоит моя подпись.
Ольга замялась. Андрей заёрзал на стуле.
—Мы... мы по-родственному, устно...
—Устно, — кивнула Алина. — То есть, ты просто брала. А он просто давал. А я, дура, должна была молчать и радоваться за вас.
Дмитрий, видя, что мать теряет контроль над ситуацией, решил перейти в наступление. Он выпрямился, и в его глазах загорелся знакомый Алине гнев.
—Всё, хватит! Алина, ты прекратишь этот цирк немедленно! Ты вернёшь лимит, извинишься перед мамой и Олей, и мы забудем этот неприятный инцидент. Иначе...
—Иначе что, Дмитрий? — мягко спросила она. — Иначе выйдете все вон из моей квартиры?
В комнате повисла шоковая тишина.
—Твоей? — срывающимся от ярости голосом прошипел он. — Это наша квартира!
—Купленная на деньги от продажи моей комнаты, — напомнила она. — У меня есть все документы. Юрист подтвердила: это даёт мне право на большую долю. Фактически, ты живёшь здесь на мои деньги. Как и твоя сестра — достраивает свою квартиру на них же.
Валентина Петровна побледнела. Она смотрела на сына.
—Дима, это правда? Квартира на её деньги?
—Мама, не слушай её! Она всё переворачивает! — закричал Дмитрий, но в его крике слышалась паника.
Алина почувствовала, что настал момент. Она медленно достала из кармана свой телефон.
—Вы хотели знать, с чего всё началось? Началось с этого.
Она нажала кнопку.
Из динамика телефона раздался его собственный голос, хвастливый и сладкий: «...Она дурёха, я её обработал! Захочу — все её деньги на твой ремонт пущу. Чего она сделает-то? Поплачет в подушку и всё...»
Звук заполнил гостиную. Дмитрий застыл, будто его ударили током. Ольга вжалась в спинку дивана, её глаза стали огромными. Валентина Петровна смотрела на сына с постепенно нарастающим ужасом и стыдом.
Запись закончилась. Тишина стала абсолютной, давящей.
— Вот так, — тихо сказала Алина, глядя на свекровь. — Твой сын, ваша семья. «Дурёха». Я даже не удостоилась имени в этом разговоре. Я — кошелёк, который он «обработал». И он был так уверен в своей безнаказанности, что кричал об этом под окнами.
Она положила телефон на стол и взяла в руки папку с распечатками.
—А вот финансовые результаты этой «обработки». — Она открыла папку и начала зачитывать, отчётливо, без эмоций. Даты, суммы, назначения. «Лечение», «ремонт», «подарок». Особенно чётко она произнесла ту самую дату и сумму — 40 тысяч в день похорон её матери.
Валентина Петровна закрыла глаза. Её руки дрожали.
—Дмитрий... как ты мог... — прошептала она.
Ольга попыталась атаковать в последний раз.
—Это подло! Ты подслушивала! Ты сводишь счёты!
—Защищайся, Ольга, — холодно сказала Алина, закрывая папку. — В суде. Потому что сегодня я передала своему юристу все эти документы. И я предъявляю вам официальное требование: в течение семи дней вернуть все незаконно полученные суммы на общий семейный счёт. В противном случае, я подаю иск в суд о взыскании этих средств как ущерба, причинённого нашей семье. А также начинаю процедуру раздела имущества с требованием компенсации за свои вложенные средства.
Она сделала паузу, обводя взглядом их потрясённые лица.
—Так что, вы неверно поняли ситуацию. Это не я перед вами отчитываюсь. Это вы теперь будете отчитываться перед законом. Или расплачиваться. В прямом смысле.
Андрей, сидевший всё это время тише воды, вдруг вскинул голову и тупо спросил, глядя на Ольгу:
—Оль... Значит, квартиру нам не достроить?
Этот идиотский, абсолютно бытовой вопрос в такую минуту стал последней каплей. Ольга зашипела на него: «Заткнись!». Валентина Петровна поднялась, её лицо было старым и разбитым. Она даже не взглянула на Алину, лишь бросила сыну:
—Я уезжаю. Разбирайся в своём бардаке сам.
Ольга, видя, что союзник сломлен, поспешно схватила сумочку.
—Это... это полный беспредел! Мы... мы тебе покажем! — Но угроза звучала пусто и жалко.
—Жду вашего ответа, — сказала им вслед Алина. — И документов. До семи дней.
Дверь закрылась за ними. В квартире остались только она и Дмитрий. Он стоял, опустив голову, его плечи были ссутулены. Всё его величие, вся самоуверенность испарились, оставив лишь жалкую, растерянную фигуру.
Он поднял на неё взгляд. В его глазах не было больше ни злости, ни презрения. Был только животный, непонимающий страх.
—Алина... — хрипло начал он. — Давай поговорим...
—Говорить было время годами, Дмитрий, — перебила она его. Тон её был усталым и окончательным. — Теперь — время действовать. Юридически. Убери свои вещи из спальни. До конца разбирательств ты живёшь в гостиной.
Она повернулась и пошла на кухню. Ей нужно было выпить воды. Руки, наконец, начали слегка дрожать. Битва была выиграна, но внутри всё было выжжено дотла. Она знала, что впереди — война. Но впервые она шла в неё не как жертва, а как равный, и более того, как сильнейший противник. И это знание было горьким, но единственно верным утешением.
Неделя после семейного совета прошла в гробовой тишине, натянутой, как струна. Дмитрий жил в гостиной, утром уходил, вечером возвращался, избегая встречи с Алиной. Она чувствовала это напряжение, но внутри не было страха — лишь усталое, бдительное спокойствие. Она знала, что он не смирится. Его эго не позволит.
Первый звоночек раздался через три дня. Позвонила Катя, голос её был взволнованным и сердитым.
—Мам, папа только что звонил. Говорил, что у тебя, цитата, «крыша поехала на почве климакса». Что ты из-за гормонов разрушаешь семью и выгоняешь его из спальни. Спрашивал, не замечала ли я у тебя странностей.
Алина сидела на кухне, сжимая телефон. По щекам пробежали горячие волны стыда и гнева, но голос она сохранила ровным.
—И что ты ответила?
—Я ответила, что прекрасно помню, как он год назад отказывал тебе в деньгах на памятник бабушке, а сам в тот же день переводил сорок тысяч тётке Оле. И спросила, это тоже гормоны? Он бросил трубку.
Алина тихо выдохнула. Гордость за дочь смешалась с горечью.
—Спасибо, дочка. Держись. Это только начало.
—Я с тобой, мам. Всегда.
Следующей была Надежда, их общая знакомая, добрая, но крайне наивная женщина. Она позвонила с жалостливыми интонациями.
—Аллочка, родная, это Надя. Слушай, мне Дмитрий вчера так горестно рассказывал... Говорит, ты его совсем не пускаешь, деньги все заблокировала, сестре его, бедной, денег на лекарства не даёшь перевести. Может, вам к психологу сходить? Или батюшку позвать? Не разрушай семью-то, деть...
Алина слушала, и её тошнило от этой лжи, поданной под соусом искреннего участия.
—Надя, спасибо за беспокойство, — холодно сказала она. — Но лекарства для его сестры стоили ровно сто пятьдесят тысяч полгода назад, и тогда же она летала в Казань отдыхать. А его слёзы о семье звучат особенно трогательно, если знать, что уже подан иск о взыскании с неё шестисот тысяч, которые он у нас с Катей украл. Хочешь ссылку на копию иска прислать? Или фото из Казани?
На другом конце провода повисло долгое, растерянное молчание.
—Ой... Я, пожалуй... Я, наверное, не в курсе всех деталей... Извини...
—Не извиняйся, Надя. Просто в следующий раз, прежде чем жалеть, узнай обе стороны истории. Всего доброго.
После этого звонки «доброжелателей» прекратились. Видимо, Надежда пустила по сарафанному радио, что история мутная и лезть не стоит.
Но Дмитрий не унимался. Через пять дней после предъявления требований Алина обнаружила в одной из родительских чатов в мессенджере (куда её добавили, когда Катя училась в школе) пересланное сообщение. От Дмитрия. Длинный текст о том, как «некоторые жёны, почувствовав власть, забывают о любви и человечности, превращаясь в стервятников, выклёвывающих последнее из родных мужа». Без имён, но всем всё было ясно. Под текстом — пара поддерживающих смайлов от кого-то из его друзей.
Это был последний, отчаянный рычаг давления — публичное унижение. И этот рычаг сломался в её руках.
Алина не стала ничего писать в чат. Она открыла диалог с Светланой и написала коротко: «Свет, начинается травля в соцсетях и через общих знакомых. Пора заявление в полицию?»
Ответ пришёл почти мгновенно: «Да. Приезжай завтра с утра, подготовим. Это остановит его».
На следующее утро они подали заявление в отделение полиции. Не о мошенничестве в полном объёме — для этого нужна была более длительная процедура. А о факте мошенничества и о клевете, с целью оказания процессуального давления. Светлана объяснила следователю ситуацию, показала выписки и запись. Следователь, усталая женщина средних лет, внимательно просмотрела документы и кивнула: «Понятно. Мы вызовем его, вашего мужа и его сестру, для дачи объяснений. Само по себе это не дело ещё, но как сигнал — работает на сто процентов».
Сигнал сработал. Дмитрия вызвали в отдел через два дня. Он вернулся домой поздно вечером, смертельно бледный. Алина сидела на кухне, пила чай и читала книгу. Она слышала, как он слонялся по прихожей, потом тяжёлые шаги приблизились к кухне. Он стоял в дверном проёме, в помятой рубашке, с потухшими глазами.
— Ты подала на меня в полицию, — сказал он глухо. Это не был вопрос.
—Я подала заявление о факте мошенничества и клеветы, — поправила она, не отрываясь от книги. — Чтобы прекратить твои попытки решить вопрос через травлю.
—Ты что, хочешь, чтобы меня посадили? — в его голосе прозвучал настоящий ужас.
—Я хочу, чтобы вы с Ольгой вернули мои деньги и оставили меня в покое. А как вы этого добьётесь — через суд или через участок — мне всё равно.
Он медленно вошёл на кухню, опустился на стул напротив. Он смотрел на неё, и в его взгляде не осталось ничего — ни злобы, ни высокомерия. Только растерянность и страх взрослого ребёнка, которого впервые в жизни спросили по-настоящему строго.
—Я... не думал, что всё так серьёзно, — прошептал он.
—Потому что ты никогда не думал, — сказала она, наконец закрыв книгу. — Ты действовал. Брал, не спрашивая. Говорил, не думая. Считал меня глухой, слепой и безмозглой. Ты ошибся только в одном — я не глухая.
Он опустил голову в ладони.
—Я прошу прощения, Алина. Честно. Я был ослом. Я не знаю, что на меня нашло...
—На тебя «нашло» чувство полной безнаказанности и уверенность в моей глупости, — перебила она. — Ты не извиняешься. Ты просто испугался последствий. Если бы не полиция, ты бы и сейчас распускал слухи.
Он молчал, глядя на узоры столешницы.
—Что мне делать? — спросил он наконец, и это был самый искренний вопрос за всю их совместную жизнь.
—Что написано в требовании от юриста. Вернуть деньги. Все. И подписать соглашение о разделе имущества с учётом моих вложений. А дальше — решать, как жить. Но не вместе, Дмитрий. Доверие — не резинка. Его нельзя растянуть, порвать, а потом склеить, и пусть всё будет как прежде. Оно рвётся один раз. Тихо. Как я порвала в ту секунду, когда услышала слово «дурёха».
Он вздрогнул, будто его ударили.
—Я не это имел в виду... это просто слово...
—Просто слово, которое стоило тебе семьи. И твоих трёхсот рублей в день.
Он удивлённо поднял на неё взгляд.
—Почему именно триста?
Алина отпила чай,поставила кружку на блюдце с тихим звонком.
—Потому что это сумма, на которую ты мог купить мне цветы каждый день за последние восемь лет. Хоть раз в неделю. Хоть раз в месяц в день нашей свадьбы. Но ты никогда не покупал. Ни разу. Я подсчитала как-то, от скуки. Вышло как раз около трёхсот рублей в день за весь наш брак. Получилась точная цена твоего уважения, твоей заботы, твоего внимания. Ноль рублей и ноль копеек. Так что я просто округлила. В большую сторону.
Он смотрел на неё, и в его глазах что-то окончательно погасло. Он понял. Понял, что речь идёт не только о деньгах. Речь шла о тысячах некупленных цветов, о несделанных чашках кофе по утрам, о невыслушанных рассказах о её дне, о забытых датах, о её матери, о которой он не вспомнил в день её похорон. Речь шла о всей жизни, которую он считал фоном для своей.
— Простить можно, — тихо, но неумолимо закончила Алина, вставая. — Я, наверное, когда-нибудь прощу. Чтобы самой не сгореть от злости. Но вернуть... Вернуть доверие, эти годы, мою веру в тебя — нет. Этого уже не будет никогда. Вынеси свой матрас обратно в гостиную. Завтра к юристу будем ехать вместе. Подписывать бумаги.
Она вышла из кухни, оставив его сидеть в одиночестве в свете холодной люминесцентной лампы. Он сидел, сгорбившись, маленький и жалкий, окончательно разбитый не полицией и не исками, а простой, страшной арифметикой трёхсот рублей. Ценой, которую он сам установил для неё многие годы назад. И теперь ему предстояло платить по этому счёту. По-настоящему.
Прошло полгода. Шесть месяцев, которые вместили в себя целую жизнь, прожитую на высоких скоростях, в бесконечной череде бумаг, подписей, походов к юристам и нотариусам.
Алина стояла у окна своей новой, съёмной квартиры. Она была маленькой, всего однушкой в панельной хрущёвке на окраине, но светлой, с новым ремонтом, который сделала сама, не торопясь, выбирая обои именно того оттенка серо-голубого, который ей нравился. Из окна открывался вид не на привычный двор-колодец, а на небольшую липовую аллею и детскую площадку. Чужая жизнь, чужие голоса детей — и это было хорошо. Это не напоминало ни о чём.
Раздел имущества прошёл, как и предсказывала Светлана, в её пользу. Суд, рассмотрев документы о происхождении денег на покупку квартиры, признал её основным вкладчиком. Квартира была продана. Большую часть денег получила Алина. Дмитрию досталась сумма, примерно равная тому, что он успел вложить в ипотеку за годы брака, минус, конечно, та самая «компенсация» за незаконно переведённые Ольге средства. Требование юриста сработало: узнав, что Алина подала иск и побывала в полиции, Ольга и Андрей, после недели истерик и угроз, вернули львиную долю. Не всю, но значительную. Остальное Алина решила не выбивать — слишком много нервов и времени это отняло бы. Эти деньги она отложила Кате на будущее.
Дмитрий, по слухам, доходившим через общих знакомых, съехал к Ольге. Свекровь, Валентина Петровна, узнав всю правду, постаралась отстраниться от обоих детей, но сердце, конечно, болело за сына. Говорили, она ему ничего из своих сбережений не дала, впервые в жизни заняв принципиальную позицию.
Алина налила себе в турку воды, насыпала кофе с кардамоном — новое увлечение — и поставила на медленный огонь. Аромат пополз по кухне, смешиваясь с запахом свежего хлеба из тостера. Она научилась готовить для одной. И есть без оглядки на то, нравится ли это кому-то ещё.
На столе лежал её телефон. Он vibrated, подав короткий, негромкий сигнал о новом сообщении. Она не спешила. Помешала кофе, перелила его в высокую чашку, отломила уголок тоста. Только потом взяла телефон.
СМС. Незнакомый номер. Но сердце, предательски, ёкнуло. Она открыла.
«Алина, это Дмитрий. Я тут прохожу мимо нашего… мимо старого дома. Всё думаю. Прости меня. Я был слепцом и подлецом. Знаю, что уже ничего не вернуть. Желаю тебе счастья. Ты его заслуживаешь».
Текст висел на экране, чёрные буквы на белом фоне. Простые слова. Слишком простые для той бури, что они подняли. Она прочла его один раз. Второй. Вспомнила его лицо в тот вечер на кухне, сломленное и жалкое. Вспомнила хвастливый голос из-под окна. Вспомнила цифры в выписке, дату похорон матери.
Не было ни злости, ни боли. Была лёгкая, кисловатая усталость, как после долгой дороги. И решимость.
Она нажала на кнопку «Удалить». Подтвердила действие. Сообщение исчезло, будто его и не было. Она поставила телефон экраном вниз.
Потом взяла свою банковскую карту — не общую, не его, а свою собственную, которую оформила, когда начался раздел. Зашла в приложение. Нашла раздел «Лимиты». Дневной лимит на операции. Когда-то давно, в другой жизни, она установила здесь для него триста рублей. Для себя же, когда стала жить одна, машинально выставила лимит в пять тысяч — на всякий случай, от старой привычки экономить и бояться.
Она посмотрела на эту цифру. Пять тысяч. Столько стоила её новая сумка, которую она купила себе в прошлом месяце просто потому, что захотелось. Столько же она могла потратить на ужин в хорошем ресторане с Катей. Или отдать за курс йоги.
Алина стерла лимит. Выбрала опцию «Не устанавливать». Система спросила подтверждения. Она подтвердила.
«Лимит снят», — сообщило приложение.
Она отпила кофе, и он был идеальным: крепким, ароматным, с горьковатым послевкусием. Солнечный луч, пробившийся сквозь облака, упал на стол, на её руку с чашкой, заиграл в гранях простого стеклянного стакана с водой.
Она была свободна. Не только от него. От лимитов, которые устанавливали ей другие. От страха, что денег не хватит. От чувства, что она должна быть удобной, тихой, понятливой. От слова «дурёха», которое теперь казалось не оскорблением, а просто глупым словом из чужого, бедного лексикона.
Впереди была жизнь. Не сказочная, не роскошная. Съёмная квартира, необходимость искать работу поосновательнее (она уже откликнулась на несколько вакансий), заботы о здоровье, о дочери. Но это была её жизнь. Под её контролем. С её лимитами, которые она устанавливала сама. Или не устанавливала вовсе.
Алина допила кофе, подошла к окну, прижала ладонь к прохладному стеклу. Где-то там он ходил, «проходил мимо», сожалел. Где-то Ольга с Андреем ссорились из-за денег и недостроенного ремонта. А здесь, в этой маленькой светлой кухне, было тихо. Было спокойно. Было одиноко, но это одиночество было выбором, а не приговором.
Она улыбнулась. Себе. Своему отражению в стекле. Женщине с новыми, твёрдыми морщинками у глаз и спокойным взглядом.
Финал — это не точка. Это просто новое начало. И она была к нему готова.