Рабочая неделя выдалась такой, что хотелось просто лечь на пол и притвориться ковриком. Марина ехала в лифте, прислонившись лбом к холодному зеркалу, и мечтала только об одном. О еде.
И не просто о еде. В её мыслях, как навязчивая идея, крутился образ идеального ужина, который ждал её дома.
Вчера она получила премию. Хорошую, жирную премию за закрытый квартал. И позволила себе шикануть. Заехала в специализированный магазин и оставила там сумму, на которую можно было бы скромно питаться недели две.
В холодильнике, на средней полке, лежали два мраморных стейка рибай. Не замороженных, а охлажденных, с идеальными прожилками жира. Рядом — упаковка настоящего пармезана, выдержанного, твердого как камень. Тончайшая нарезка хамона. И, как венец творения, бутылка дорогого итальянского красного, сухого и терпкого.
Марина представляла, как сейчас зайдет, скинет туфли, откроет вино, чтобы оно «подышало», и бросит мясо на раскаленную сковороду-гриль. Три минуты с одной стороны, три с другой. Кровь, соль, перец. И тишина.
Муж, Антон, должен был вернуться через час. Свекровь, Тамара Павловна, гостила у них третий день. «Я ненадолго, только зубы полечить в столице, у вас врачи лучше», — заявила она с порога. Пока она вела себя прилично: смотрела сериалы в гостевой комнате и лишь изредка вздыхала, что в квартире «слишком много пылесборников». Марина терпела. Три дня — не приговор.
Она открыла дверь своим ключом.
В нос ударил странный запах. Пахло не мясом, не специями и даже не вином. Пахло чем-то унылым, больничным и распаренным. Так пахнет в школьной столовой в день, когда повар украл всё мясо.
Марина нахмурилась. Скинула плащ и прошла на кухню.
У плиты, в цветастом фартуке, стояла Тамара Павловна. Она помешивала что-то в большой эмалированной кастрюле и напевала под нос.
— Ой, Мариночка! — Свекровь обернулась, сияя, как начищенный самовар. — А я тут хозяйничаю. Решила вам сюрприз сделать. Ты же с работы, уставшая, готовить сил нет.
Марина почувствовала неладное. Холодок пробежал по спине. Она подошла к холодильнику.
Резко дернула дверцу.
Пусто.
В буквальном смысле.
Полки сияли девственной чистотой. Исчезли стейки. Испарился хамон. Не было видно сыра. Даже полка с соусами и бутылкой вина выглядела пугающе стерильной.
Одиноко стояла банка с солеными огурцами и пакет кефира.
— Тамара Павловна, — голос Марины предательски дрогнул. — А где... продукты?
Свекровь выключила газ под кастрюлей и вытерла руки о полотенце. Вид у нее был гордый, как у генерала после успешной спецоперации.
— Какие продукты, милая? Ты про ту отраву, что я нашла?
— Отраву? — Марина медленно повернулась к ней.
— Ну конечно! — Тамара Павловна всплеснула руками. — Я как открыла холодильник, так чуть в обморок не упала! Мясо — красное, аж сочится, явно с антибиотиками, да еще и жирное какое! Это же холестерин в чистом виде! Прямая дорога к инфаркту. Антоше такое категорически нельзя.
— Где мясо? — тихо спросила Марина.
— Выбросила, конечно! — радостно сообщила свекровь. — В мусоропровод спустила, от греха подальше.
У Марины потемнело в глазах. Мраморная говядина. По цене крыла от самолета. В мусоропроводе.
— А сыр? — прошептала она. — Сыр с плесенью?
— Ой, фу! — Тамара Павловна сморщила нос. — Он же испорченный был! Вонючий, весь в пятнах. Я не знаю, где ты его купила, может, по акции просрочку подсунули? Я его в пакет и тоже в мусорку. Не хватало еще сальмонеллу подцепить.
— Это был камбоцола... — Марина схватилась за край столешницы, чтобы не упасть. — А ветчина? Тонкая такая?
— Сухая какая-то, как подошва. Тоже выкинула. И бутылку ту, с кислятиной. Алкоголь — это яд, Мариночка. Печень не казенная.
Свекровь подошла к кастрюле и с грохотом подняла крышку. Клубы пара ударили в потолок.
— Зато теперь будете питаться правильно! Смотри, какую я овсяночку сварила. На воде! Без соли и сахара, чтобы отеков не было. Самое то для желудка. Я решила: пока я здесь, я наведу порядок в вашем питании. Спасу здоровье сына, да и тебе полезно, а то кожа какая-то серая.
Марина смотрела в кастрюлю. Там, булькая серыми пузырями, колыхалась склизкая масса. Клейстер.
Она перевела взгляд на мусорное ведро. Оно было пустым. Значит, Тамара Павловна не поленилась. Она вынесла всё в общий мусоропровод на лестничной клетке. Спасти ничего нельзя.
Продукты на половину зарплаты. Деликатесы, которые она выбирала полчаса. Её маленький праздник. Всё это сейчас гнило в общем баке внизу, перемешанное с картофельными очистками со всего подъезда.
— Вы выбросили еды на целое состояние, — сказала Марина. Голос звучал глухо, как из бочки.
— Ой, да не выдумывай! — отмахнулась свекровь. — Здоровье дороже денег. Потом спасибо скажешь. Садитесь, сейчас Антоша придет, будем ужинать. Я еще хлебцы купила, отрубные.
Марина молчала. Внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, зарождался ураган. Сначала ей хотелось заорать. Схватить эту кастрюлю с кашей и надеть свекрови на голову. Высказать всё, что она думает о её «заботе», о её беспардонности, о том, что она не имеет права трогать чужие вещи.
Но она сдержалась.
Орать — значит показать слабость. Орать — значит быть истеричкой. Тамара Павловна только этого и ждет. Она потом сыну расскажет: «Я о вас забочусь, а твоя жена на меня кидается».
Нет. Месть — это блюдо, которое подают холодным. Холоднее, чем тот самый мраморный стейк.
Марина глубоко вдохнула.
— Спасибо, Тамара Павловна, — сказала она ровным, ледяным тоном. — Вы мне глаза открыли.
— Вот и умница! — обрадовалась свекровь, не заметив сарказма. — Иди руки мой.
Марина пошла в ванную. Включила воду. Посмотрела на свое отражение.
«Значит, здоровье? — подумала она. — Значит, химия — это яд? Значит, ты лучше знаешь, что нам нужно, а что нет?».
Она вытерла руки. Злость трансформировалась в холодный расчет.
Тамара Павловна привезла с собой огромный чемодан. И косметичку размером с небольшой саквояж. Свекровь была помешана на своей внешности. В свои шестьдесят она выглядела ухоженно, но эта ухоженность стоила как содержание небольшой яхты.