Антонина Павловна всегда считала, что старость имеет свой собственный, ни с чем не сравнимый запах. Это не запах лекарств или пыли, как думают многие. Это запах тишины, пропитавшей стены, запах старых книг, которые уже никто не читает, и едва уловимый аромат одиночества. Но сегодня в ее просторной трехкомнатной квартире в центре города, в том самом «генеральском» доме с высокими потолками и лепниной, пахло иначе. Пахло дорогими, резкими духами «Шанель», свежей сдобой и напряжением.
Лизонька, ее единственная и любимая внучка, порхала по квартире, словно экзотическая птичка. На ней был безупречный бежевый костюм, подчеркивающий тонкую талию, а волосы лежали идеальной волной, будто она только что вышла из салона.
— Бабуля, ну что ты там копаешься? — голос внучки звенел колокольчиком, но в этом звоне Антонине послышалась какая-то незнакомая, тревожная нота. Лиза выпорхнула из кухни с серебряным подносом. На нем дымился чай в фарфоровых чашках с золотой каймой — том самом сервизе, который доставали только по большим праздникам, — и лежали румяные, еще теплые ватрушки. — Сергей Викторович торопится, у него плотный график.
В гостиной, за массивным дубовым столом, покрытым кружевной скатертью, сидел нотариус. Сергей Викторович был мужчиной неопределенного возраста, с лицом гладким и невыразительным, как бильярдный шар. Его маленькие, бегающие глазки сканировали комнату, задерживаясь то на хрустальной люстре, то на антикварном буфете. Он напоминал хищную птицу, терпеливо выжидающую момент для броска.
Антонина Павловна поправила очки на переносице. Оправа съезжала на кончик носа от испарины. Руки предательски дрожали — то ли от волнения, то ли от проклятого Паркинсона, который в последнее время подкрадывался все ближе, сковывая движения. Она посмотрела на внучку с нежностью и затаенной болью. В свои двадцать пять Лиза была красавицей. Работала менеджером в крупной логистической фирме, вечно жаловалась на невыносимого босса, бесконечные кредиты и неуютную съемную квартиру на окраине, где зимой дуло из окон, а летом было нечем дышать.
— Лизонька, деточка, — тихо, почти шепотом начала старушка, боясь нарушить торжественность момента, — а точно в договоре все правильно прописано? Что я здесь до самой смерти жить буду, никто меня не потревожит?
Лиза закатила глаза — жест, который Антонина раньше списывала на усталость, но сейчас он показался ей пугающе раздраженным. Однако внучка тут же сменила гнев на милость, ласково улыбнулась и накрыла сухую, пергаментную руку бабушки своей теплой, ухоженной ладонью с идеальным маникюром.
— Ну конечно, бабуль! — заворковала она. — Мы же сто раз обсуждали. Это просто формальность, юридический нюанс, чтобы налоги потом не платить огромные. Ты же знаешь наши законы — оберут до нитки. Дарственная — самый надежный, самый безопасный вариант. Ты мне даришь квартиру сейчас, а живешь здесь, как королева, до ста лет. Я же о тебе заботиться буду. Кто у тебя, кроме меня, есть?
Слова были правильными, сладкими, как мед. И ведь это была правда. Сын Антонины, отец Лизы, погиб десять лет назад в страшной аварии, унесшей жизнь и часть души Антонины. Невестка погоревала полгода, быстро вышла замуж за какого-то предпринимателя и уехала в Черногорию, вычеркнув свекровь из жизни. Осталась только Лиза. Кровиночка. Единственная ниточка, связывающая Антонину с будущим.
Нотариус деликатно, но настойчиво кашлянул, привлекая внимание к бумагам:
— Антонина Павловна, в пункте 4 все указано. Переход права собственности происходит в момент регистрации, но право пожизненного проживания за дарителем в данном типе договора не закрепляется юридически как обременение. Однако, как я понимаю, у вас существует твердая устная договоренность с родственницей, основанная на доверии...
— Сергей Викторович, что вы ее путаете юридическими терминами! — резко перебила Лиза. В ее голосе прозвенел металл, холодный и жесткий, которого Антонина раньше никогда не замечала. Внучка метнула на нотариуса взгляд, от которого тот сразу умолк. — Бабушка мне доверяет. Мы родные люди, одна семья. Бабуль, подписывай. У меня обеденный перерыв заканчивается, мне еще через весь город ехать.
Антонина Павловна посмотрела на документы. Буквы расплывались, превращаясь в черных муравьев. Она на мгновение прикрыла глаза и вспомнила, как тридцать с лишним лет назад они с мужем, покойным генералом Владимиром Соколовым, впервые вошли в эту квартиру. Запах свежей краски, эхо в пустых комнатах, вид на тенистый сквер... Сколько здесь было счастья, сколько смеха, сколько споров и примирений. Здесь делал первые шаги сын. Здесь Владимир праздновал получение очередного звания. И теперь она отдает это все. Своими руками. Но ведь Лизе нужнее. Ей семью строить надо, детей рожать. Не в съемной же конуре наследников генерала растить.
— Господи, благослови, — прошептала старушка.
С трудом удерживая ручку непослушными пальцами, она вывела свою подпись. Сначала на одной странице, потом на другой, и наконец — в реестре нотариуса.
Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь глухими ударами в висках. Интуиция, та самая женская чуйка, которая не раз спасала ее в гарнизонной жизни, сейчас вопила об опасности. Казалось, она подписывает не дарственную, а смертный приговор. Но чей? Свой или своей веры в людей?
Как только последняя закорючка легла на бумагу, атмосфера в комнате мгновенно изменилась. Словно кто-то выключил отопление. Нотариус с удивительной прытью сгреб папки в портфель, сухо кивнул, буркнул что-то про «регистрацию в Росреестре» и направился к выходу. Лиза пошла его провожать. Антонина Павловна слышала приглушенный шепот в прихожей, затем щелчок замка входной двери.
Она сидела, не шевелясь, и ждала. Ждала, что внучка сейчас вернется, обнимет ее за плечи, нальет остывший чай, скажет: «Спасибо, бабуля, ты у меня самая лучшая».
Лиза вернулась через минуту. Но это была уже не та милая девочка, что пять минут назад предлагала ватрушки. Она стояла в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, скрестив руки на груди. Она смотрела на бабушку с холодным, оценивающим прищуром, каким мясник смотрит на тушу.
— Ну, вот и все, — сказала она, и голос ее был сухим, шуршащим, как осенняя листва под ногами. — Дело сделано. Квартира теперь моя.
— Лизонька, чай будешь? Остыл совсем... — Антонина Павловна попыталась улыбнуться, чувствуя, как по спине пробежал ледяной холодок страха. Улыбка вышла жалкой, заискивающей.
— Какой к черту чай, бабушка? — Лиза прошла в комнату и плюхнулась на диван, по-хозяйски закинув ногу на ногу. Она окинула взглядом комнату, морщась, словно увидела таракана. — Нам нужно серьезно поговорить. Времени у меня мало, так что слушай и не перебивай.
— О чем, деточка?
— О твоем переезде.
Антонина Павловна замерла. Чашка в ее руке звякнула о блюдце, расплескав коричневую жидкость на скатерть. Пятно медленно расползалось, как дурное предзнаменование.
— О каком переезде? Мы же договаривались... Ты сказала... Ты обещала!
— Мало ли что я говорила, чтобы ты подписала, — усмехнулась Лиза, доставая смартфон и начиная что-то в нем листать, даже не глядя на бабушку. — Это называется дипломатия. Слушай внимательно. Эта квартира теперь моя. Юридически, фактически, по всем документам. Я планирую делать здесь капитальный ремонт. Сносить эти уродливые перегородки, объединять кухню с гостиной, менять гнилые полы. Жить здесь во время ремонта невозможно. Грязь, пыль, шум перфоратора. Тем более старому больному человеку. Ты просто не выдержишь.
— Но мне некуда идти! — воскликнула Антонина Павловна, с трудом поднимаясь с кресла. Ноги стали ватными и не держали. — Это мой дом! Я здесь сорок лет живу! Здесь каждая царапина на паркете мне дорога!
— Был твой, стал мой, — жестко отрезала внучка, наконец оторвав взгляд от экрана. В ее глазах не было ни капли сочувствия, только холодный расчет. — Не драматизируй. Я не на улицу тебя выгоняю, я же не зверь. Я нашла отличное место. Частный пансионат «Тихая гавань». В области, километров сто от города. Там сосновый лес, свежий воздух, уход, врачи круглосуточно. Тебе там будет лучше, найдешь себе подружек, будешь сериалы смотреть.
— Дом престарелых? — прошептала старушка, чувствуя, как темнеет в глазах. Комната качнулась. — Ты сдаешь меня в богадельню? Как ненужную вещь?
— Не богадельня, а пансионат для пожилых людей, — поморщилась Лиза, словно бабушка сказала непристойность. — И стоит он недешево, между прочим. Моей зарплаты на него не хватит, так что придется сдавать эту квартиру, как только сделаю косметику, чтобы оплачивать твое проживание. Или продать ее к чертям и купить что-то попроще, а разницу пустить на твое содержание. Видишь, я все продумала. Я о тебе забочусь!
— Ты лгала мне, — Антонина Павловна тяжело осела обратно в кресло. Слезы, горькие и горячие, катились по морщинистым щекам, капая на бархат платья. — Ты все это время лгала. Ватрушки, звонки, «люблю-скучаю»... Это все ради квадратных метров?
— Бабуль, не начинай этот спектакль, — Лиза резко встала и начала нервно ходить по комнате. — Жизнь сейчас сложная. Ты не понимаешь. Мне нужно устраиваться. У меня парень есть, мы пожениться хотим. Куда я его приведу? В съемную хрущевку с тараканами? А у тебя трешка в «золотом квадрате» пропадает, пылью зарастает. Ты свое уже пожила. У тебя было все — муж-генерал, достаток, курорты. Дай молодым пожить! Почему ты такая эгоистка?
— Пошла вон, — тихо сказала Антонина Павловна.
— Что? — Лиза остановилась и удивленно подняла брови.
— Пошла вон! — закричала старушка с неожиданной, пугающей силой. Голос ее, обычно тихий, сейчас гремел командными нотками покойного мужа. — Убирайся из моего дома!
— Ты забываешься, старая, — холодно процедила внучка, наклонившись к самому лицу бабушки. От нее пахнуло злобой. — Это ты здесь теперь гостья. И гостья нежеланная. Даю тебе два дня на сборы. Возьми только личные вещи, одежду, документы. Мебель, книги, эти твои пыльные сервизы — все это старье я выброшу на помойку. В понедельник утром за тобой приедет машина из пансионата. И не вздумай менять замки или устраивать истерики — документы на право собственности у меня. Полиция быстро объяснит тебе, кто здесь хозяйка, а кто — выжившая из ума пенсионерка, которую любящая внучка пытается спасти.
Лиза развернулась на каблуках и вышла из квартиры, громко хлопнув дверью так, что задребезжал хрусталь в серванте. Звук этот прозвучал как выстрел в упор. Антонина Павловна осталась сидеть в тишине. Тиканье старинных напольных часов казалось оглушительным, как удары молота. Взгляд ее упал на черно-белую фотографию на комоде: маленький сын на руках у мужа, и она, молодая, счастливая, в легком платье, смеется в камеру.
«Ты свое уже пожила», — эта фраза пульсировала в висках, выжигая душу.
Два дня. Сорок восемь часов. У нее есть всего два дня, прежде чем ее вышвырнут из собственной жизни, как старую ветошь, которую жалко выбросить сразу, но и хранить противно. Антонина Павловна медленно встала. Ее шатало. Она подошла к серванту. Там, за парадными хрустальными бокалами, в глубине, стояла неприметная лаковая шкатулка. Не с драгоценностями, нет. Золото она давно раздарила. Там лежал ключ. Маленький, старый ключ от банковской ячейки, о существовании которой никто в семье не знал. Даже покойный муж не ведал всей правды.
Она вытерла слезы ладонью. Плакать было поздно и бесполезно. Пришло время действовать. Старушка подошла к дисковому телефону — единственной вещи, которую она отказалась менять на современную трубку — и набрала номер, который помнила наизусть уже тридцать лет.
Гудки тянулись бесконечно долго.
— Алло? — раздался хрипловатый мужской голос.
— Игорь Петрович? Это Антонина. Да, Соколова. Генеральша. Мне нужна ваша помощь. Срочно. Нет, не здоровье. Жизнь.
Следующие два дня пролетели как в лихорадочном бреду, но Антонина Павловна больше не плакала. Слезы высохли в тот самый момент, когда за внучкой захлопнулась дверь. Внутри нее словно включился аварийный генератор. На смену отчаянию и обиде пришла холодная, ледяная ярость — то самое чувство, которое когда-то помогало ей, молодой жене лейтенанта, выживать в продуваемых ветрами гарнизонах Заполярья, топить буржуйку и держать лицо перед завистливыми женами замполитов.
Она методично перебирала вещи. Но не для того, чтобы ехать в богадельню. Она готовилась к своей последней битве.
В понедельник утром, ровно в девять, тишину подъезда разорвал требовательный звонок в дверь. Антонина Павловна посмотрела в глазок. На пороге стояли два дюжих санитара в синей униформе с эмблемой «Тихая гавань» и Лиза. Внучка выглядела триумфально: яркая, вызывающая помада, новый кожаный плащ (видимо, уже отметила получение квартиры покупкой), в руках — стаканчик кофе на вынос.
— Ну что, бабуля, готова? С вещами на выход! — Лиза открыла дверь своим ключом и прошла в коридор, даже не поздоровавшись. — Ребята, вещи в спальне, наверное. Берите чемоданы, не стесняйтесь.
Антонина Павловна вышла из гостиной. Она была одета в свое лучшее платье — темно-синий бархат, который удивительно шел к ее седине, на шее — нитка настоящего морского жемчуга. Волосы были аккуратно уложены в высокую прическу. В руках она держала лишь небольшую театральную сумочку.
— Чемоданов не будет, — спокойно, с ледяным достоинством произнесла она.
Лиза нахмурилась, отпивая кофе:
— В смысле? Ты что, ничего не собрала? Я же русским языком говорила: возьми одежду! Там в пансионате выдают казенное, конечно, халаты там всякие, но в своем приятнее. Не тупи, бабушка.
— Я никуда не поеду, — твердо сказала Антонина Павловна, глядя внучке прямо в глаза.
Лиза вздохнула, картинно закатив глаза, и повернулась к санитарам, изображая мученицу:
— Я вас предупреждала, у нее может быть деменция, агрессия и сопротивление. Возрастные изменения, сами понимаете. Ребята, давайте аккуратно, под белы рученьки. Укол успокоительного сделаем в машине.
Один из санитаров, жуя жвачку, шагнул к старушке, протягивая широкие ладони. Но Антонина Павловна неожиданно резво выставила вперед трость с тяжелым бронзовым набалдашником в виде головы орла.
— Не подходи! — ее голос хлестнул как кнут. Парень от неожиданности опешил и остановился. — Лиза, отошли своих церберов на лестницу. Нам нужно поговорить. Наедине. Последний раз.
— Опять? — раздраженно бросила внучка, сминая пустой стаканчик. — Мы все обсудили. Документы у меня. Квартира моя. Машина ждет, счетчик тикает. Бабушка, не позорься перед людьми, не устраивай цирк.
— Если ты сейчас же не выслушаешь меня, ты потеряешь гораздо больше, чем эта квартира. Ты потеряешь будущее, — отчетливо, чеканя каждое слово, произнесла Антонина. — Речь идет о завещании деда. О той секретной части, которую он скрыл от всех. Даже от отца.
В глазах Лизы мелькнул жадный, хищный огонек. Алчность всегда была ее ахиллесовой пятой, и бабушка прекрасно это знала, нажимая на нужную кнопку. Она властным жестом велела санитарам подождать за дверью. Те, переглянувшись, вышли на площадку.
— Пять минут, — буркнула Лиза, захлопывая дверь на задвижку. — Что еще за тайное завещание? Ты бредишь? Дед же все оставил отцу, а отец — маме, а мама, дура, все промотала со своим альфонсом. У нас ничего не осталось, кроме этой халупы и твоей пенсии.
— Сядь, — приказала Антонина Павловна. Она сама села во главе стола, как делала это последние сорок лет на семейных советах. — Ты думаешь, ты самая умная? Думаешь, обвела выжившую из ума старуху вокруг пальца? Дарственная... Да, юридически квартира твоя. Ты можешь выгнать меня силой. Но тогда ты никогда не найдешь то, что спрятано в стенах этой квартиры.
Лиза недоверчиво хмыкнула, но села напротив, нервно постукивая ногтями по полировке:
— Ты про свои «бриллианты»? Те чешские стекляшки, что ты хранишь как зеницу ока? Или про «гробовые» в чулке под матрасом? Бабуль, не смеши. Я все перерою здесь во время ремонта. Стены снесу, полы вскрою. Найду любую заначку.
— Не найдешь, — Антонина Павловна усмехнулась, и в этой усмешке было что-то пугающее. — Потому что это не деньги и не золото. Это документы и коды доступа. Твой дед, генерал Соколов, был не просто штабным военным. В девяностые он курировал вывоз... скажем так, стратегических материалов. И у него остались активы за рубежом. Акции на предъявителя. Офшорные счета.
Лиза подалась вперед, хищно раздувая ноздри, как гончая, почуявшая дичь. Глаза ее расширились.
— И где они? Сколько там?
— Миллионы долларов, Лиза. Миллионы. Документы лежат в банковской ячейке в одном из европейских банков. Но ключ от ячейки, магнитная карта и шифр спрятаны здесь, в квартире. В тайнике, который дед сделал своими руками. Если ты выгонишь меня сейчас, я умру в твоем пансионате от тоски через месяц, и тайна умрет со мной. Срок доверенности истечет, и все эти миллионы отойдут государству или банку.
В комнате повисла звенящая тишина. Лиза лихорадочно соображала. Миллионы долларов... Это меняло все. Это была жизнь на Лазурном берегу, виллы, яхты, свобода. Квартира в центре по сравнению с этим — пыль, жалкая конура.
— Ты врешь, — наконец сказала она, но голос предательски дрогнул. — Почему ты раньше молчала? Почему мы жили на твою пенсию и мамины подачки? Почему ты не воспользовалась этим?
— Потому что я боялась, — тяжело вздохнула старушка, глядя в окно. — Боялась лихих людей. Боялась таких, как ты. Я берегла это для черного дня. Или для достойного наследника. Я думала, это будешь ты, Лизонька. Хотела отдать тебе все после своей смерти, когда ты повзрослеешь и поумнеешь. Но ты решила ускорить процесс. Ты оказалась слишком нетерпеливой.
— Хорошо, — Лиза облизнула пересохшие губы. В ее голове уже крутились планы покупок. — Допустим, я верю. Где тайник? Скажи мне сейчас же, и я... я оставлю тебя здесь. Клянусь. Найму сиделку, лучшую. Будешь жить как королева, правда. Я даже ремонт делать не буду, пока ты... ну, пока ты жива.
— Нет, моя дорогая, — Антонина покачала головой с бесконечной грустью. — Доверия к тебе больше нет. Ты продала меня за квадратные метры. Сценарий меняется.
В этот момент в замке входной двери бесшумно повернулся ключ. Лиза вздрогнула и резко обернулась. Она была уверена, что забрала у бабушки все комплекты ключей, чтобы та не могла сбежать или кого-то впустить.
Дверь распахнулась. В квартиру стремительно вошел высокий седовласый мужчина в безупречном темно-сером костюме. За его спиной маячили два крепких парня в штатском, с цепкими взглядами профессиональных охранников. Они явно не были санитарами.
— Игорь Петрович? — ахнула Лиза. Она узнала старого друга семьи, бывшего сослуживца деда, который когда-то качал ее на коленях и дарил шоколадки. Теперь он был одним из самых известных и дорогих адвокатов города.
— Здравствуй, Лиза, — сухо, как выстрел, бросил мужчина, даже не взглянув на нее. Он прошел к Антонине Павловне и тепло взял ее за руку. — Тонечка, прости, ради бога. Пробки в центре жуткие. Ты как, держишься?
— Все в порядке, Игорек. Мы как раз обсуждаем условия моей капитуляции, — саркастично заметила бабушка, и ее глаза впервые за утро потеплели.
— Что здесь происходит? — взвизгнула Лиза, вскакивая с дивана. Страх начал заползать ей под кожу. — Это моя частная собственность! Моя квартира! Посторонним здесь делать нечего! Я сейчас полицию вызову! Вышвырну вас всех!
Игорь Петрович медленно повернулся к ней. Его лицо выражало брезгливость, словно он смотрел на нашкодившего котенка. Он достал из кожаной папки документ и небрежно бросил его на стол перед Лизой.
— Вызывай. Сделай милость. А пока будешь набирать «102», почитай вот это. Это копия искового заявления о признании договора дарения недействительным, поданное сегодня в 9:00 утра и уже принятое к производству. Основание — статья 178 ГК РФ: сделка, совершенная под влиянием существенного заблуждения. А также статья 179 — сделка, совершенная под влиянием обмана. И, вишенка на торте, заявление в прокуратуру о покушении на жизнь и здоровье лица, находящегося в беспомощном состоянии.
— Какое покушение? Вы бредите! Это клевета! — Лиза побледнела так, что стала похожа на мел. Руки ее затряслись. — У вас нет доказательств!
— А вот это? — Игорь Петрович достал из кармана маленький черный диктофон и нажал кнопку.
По комнате разнеслось, усиленное динамиком:
«...Сдаешь меня в богадельню?.. Не богадельня, а пансионат... Моей зарплаты на него не хватит, так что придется сдавать эту квартиру... Ты свое уже пожила... Мебель, книги, посуду — все это старье я выброшу...»
— Антонина Павловна последние три дня носила этот «жучок» в кармане халата, — пояснил адвокат ледяным тоном. — Качество записи цифровое, идеальное. Твои угрозы, признания в обмане, моральное давление... Судье очень понравится. Особенно тот момент, где ты открыто говоришь, что обманом заставила подписать бумаги, обещая пожизненное проживание.
Лиза застыла с открытым ртом. Она переводила панический взгляд с непроницаемого лица бабушки на жесткое лицо адвоката.
— Вы ничего не докажете! Дарственная подписана добровольно! Нотариус подтвердит! Сергей Викторович — уважаемый человек!
— Сергей Викторович? — переспросил Игорь Петрович с усмешкой. — Этот «уважаемый человек» уже час как дает показания следователю ОБЭП. Мы давно за ним наблюдали, он известен своими серыми схемами с недвижимостью стариков. Твой случай стал последней каплей. Он сдал тебя с потрохами, Лиза, в обмен на смягчение приговора. Рассказал, как ты торопила, как просила не зачитывать пункты про выселение. Ты попала в очень грязную историю. Статья 159 УК РФ, часть 4 — мошенничество, совершенное организованной группой либо в особо крупном размере, повлекшее лишение права гражданина на жилое помещение. До десяти лет лишения свободы.
Лиза рухнула на диван, словно ей перерезали сухожилия.
— Бабушка... — прошептала она, и слезы брызнули из глаз. На этот раз настоящие, от животного страха. — Зачем ты так? Я же твоя внучка... Я же маленькая Лиза...
— Внучка? — Антонина Павловна встала, опираясь на трость. Теперь она казалась величественной статуей Правосудия. — Моя внучка Лиза умерла для меня в тот момент, когда сказала «отправляйся в дом престарелых». А сейчас передо мной сидит чужая, алчная, жестокая женщина, которая хотела лишить меня дома и жизни.
— Но миллионы... — вдруг вспомнила Лиза, цепляясь за последнюю соломинку. — Акции деда! Тайник! Мы можем договориться! Я заберу заявление, верну квартиру добровольно, прямо сейчас напишу отказную! А ты скажешь, где тайник! Мы поделим пополам! Нет, бери 70 процентов! Только не сажайте меня!
Антонина Павловна грустно улыбнулась и посмотрела на Игоря Петровича. Тот едва заметно, понимающе кивнул.
— Убирайся, — тихо сказала она.
— Что? А как же деньги? Мы же богаты!
— Вон отсюда! — рявкнул адвокат так, что задрожали стекла. — Вон! Пока я не дал ход уголовному делу. У тебя пять минут, чтобы исчезнуть из этого города и забыть дорогу в этот дом. Если я увижу тебя ближе чем на километр к Антонине Павловне — ты сядешь. Я обещаю.
Лиза вскочила, схватила сумочку, забыв про стаканчик с кофе, который перевернулся и залил светлый диван бурой жижей, и, спотыкаясь, выбежала из квартиры. Было слышно, как она сбегает по лестнице, и как удивленно вскрикивают санитары, которых она чуть не сбила с ног.
Когда дверь закрылась и щелкнул надежный замок, в квартире повисла благословенная тишина. Антонина Павловна тяжело опустилась на стул. Адреналин отхлынул, оставив после себя чудовищную усталость.
— Спасибо, Игорь, — прошептала она. — Если бы не ты... Я бы пропала.
— Ну что ты, Тоня. Мы своих не бросаем, — он налил ей воды из графина. — Володя мне жизнь спас в Афгане, я перед ним в вечном долгу. Скажи мне только честно, между нами... А что это за голливудская история про миллионы деда и тайник? Володя, конечно, был мужик запасливый, но я его с лейтенантов знаю. Честнейший человек был, бессребреник. Я что-то не припомню никаких акций на предъявителя и оффшоров.
Антонина Павловна лукаво посмотрела на него сквозь очки, и в ее глазах на мгновение вспыхнули молодые, озорные искорки, те самые, в которые когда-то влюбился бравый генерал:
— А это, Игорек, и есть мой последний козырь. Блеф. Чистой воды блеф.
Игорь Петрович поперхнулся водой, закашлялся и удивленно, выпучив глаза, посмотрел на Антонину Павловну.
— Блеф? — переспросил он, вытирая губы платком. — Тоня, ты хочешь сказать, что никаких миллионов не существует? Никаких счетов в Швейцарии, акций «Газпрома» лохматых годов? Никакого тайника в стене?
— Абсолютно ничего, — спокойно ответила старушка, расправляя несуществующую складку на бархатном платье. — У Володи была только кристальная честность, именной пистолет и служебная «Волга». Ну и эта квартира, которую нам дали от Министерства обороны. Все наши скромные накопления сгорели в дефолт девяносто восьмого года, ты же помнишь. Но Лиза... Лиза — дитя своего времени. Она всегда верила в сказки о «золоте партии», о том, что все генералы — подпольные миллионеры. Она выросла на дешевых сериалах, где у каждого второго пенсионера под паркетом слитки золота зарыты. Я просто дала ей то, во что она так страстно хотела верить. Я сыграла на ее жадности.
Адвокат ошарашенно молчал секунду, а затем рассмеялся. Глубоко, раскатисто, до слез. Смех заполнил квартиру, изгоняя остатки напряжения.
— Ай да генеральша! Ай да Антонина! Переиграла! Всухую! На жадности поймала, как глупого карася на блесну! Это же надо... Придумать легенду на ходу, под дулом пистолета, можно сказать!
— Жадность глупит, Игорь, — вздохнула она, и улыбка сошла с ее лица. — Если бы она хоть на секунду включила голову, то поняла бы: будь у меня миллионы долларов, стала бы я терпеть ее редкие визиты раз в месяц и выпрашивать внимание? Я бы давно жила на Канарах или наняла штат прислуги. Но она не думала. Она видела только значки долларов перед глазами. Жадность застилает разум.
— Это точно, — Игорь Петрович стал серьезным, убирая диктофон в карман. — Но с судом, Тоня, это не блеф. Мы действительно подаем иск. И шансы у нас стопроцентные. Запись разговора и показания нотариуса — это железобетонные аргументы. Сделку мы аннулируем, квартиру вернем. Я лично проконтролирую, чтобы все прошло быстро.
— Я знаю, что ты сможешь, — кивнула она. — Но мне горько, Игорь. Невыносимо горько. Горько, что я вырастила такого монстра. Где я упустила ее? Мы же любили ее, баловали...
— Не кори себя, Тоня. Времена сейчас такие, волчьи. Потребление, культ успеха любой ценой, красивые картинки в соцсетях... Ты вложила в нее душу, а то, что она этим даром не воспользовалась — не твоя вина. Это ее выбор.
Следующие полгода превратились в затяжную, выматывающую судебную тяжбу. Лиза, опомнившись от первого шока и поняв, что миллионов не будет, а уголовное дело реально маячит на горизонте, пыталась огрызаться. Она наняла какого-то дешевого адвоката, пыталась доказать, что бабушка недееспособна, что запись смонтирована нейросетью.
Антонина Павловна приходила на каждое заседание. Она сидела прямо, с безупречной осанкой, и молча смотрела на внучку. Она не видела в ней родного человека. Перед ней была чужая, загнанная в угол, озлобленная женщина, которая готова была перегрызть глотку за квадратные метры. Это было похоже на затянувшиеся похороны — похороны любви и семейных уз.
Решающий суд состоялся в конце холодного ноября. Судья, уставшая женщина с суровым взглядом поверх очков, вынесла вердикт: договор дарения расторгнуть, право собственности вернуть гражданке Соколовой А.П. Лизе также присудили выплатить все судебные издержки, которые оказались немалыми.
Когда все закончилось и зал опустел, Лиза подошла к бабушке в коридоре суда. Она выглядела помятой, постаревшей лет на десять. Исчез лоск, исчезла надменность.
— Ну что, довольна? — злобно бросила она, глядя исподлобья. — Победила? И что ты будешь делать одна в своих хоромах? Сгниешь там заживо среди пыли. А я... у меня из-за судов долги, ипотеку не дали. Я тебя знать не хочу.
— Я тоже, Лиза, — тихо, но твердо ответила Антонина Павловна. В ее голосе не было злорадства, только усталость. — Я тоже. И насчет «одна» ты ошибаешься.
— Что, заведешь сорок кошек? Или приживалку найдешь?
— Нет. Я продаю квартиру.
Лиза замерла, открыв рот. Глаза ее округлились.
— Как... продаешь? Родовое гнездо? Память о деде? Ты же говорила...
— Так. Мне не нужно три комнаты и сто квадратных метров. Слишком много призраков бродит по этим коридорам. Слишком много боли в этих стенах теперь. Я уже внесла залог за уютную «однушку» в тихом районе, рядом с парком и поликлиникой. Мне хватит.
— А деньги? — голос Лизы дрогнул. — Трешка в центре стоит бешеных денег! Куда ты их денешь?
Антонина Павловна сделала паузу, наслаждаясь моментом. Она видела, как в глазах внучки снова загорается тот самый алчный огонек, и ей стало противно.
— Разницу я переведу в благотворительный фонд помощи одиноким старикам. Тем самым, которых такие вот «любящие» внучки выгоняют на улицу, и которым некому позвонить, нет своего Игоря Петровича. Я уже оформила завещание на фонд. Тебе не достанется ни копейки.
Лиза побагровела от ярости, ее лицо перекосило. Она открыла рот, чтобы выплеснуть проклятия, но, наткнувшись на тяжелый взгляд подошедшего адвоката, осеклась. Она резко развернулась и застучала сбитыми каблуками к выходу, унося с собой свою злобу, долги и разбитые мечты о легкой наживе.
Антонина Павловна вышла на крыльцо суда. Шел первый снег, крупными хлопьями покрывая грязный городской асфальт чистым белым покрывалом. Воздух был морозным, колючим и удивительно свежим. Дышалось легко.
Рядом мягко затормозила черная машина Игоря Петровича. Он вышел и галантно открыл дверь:
— Садись, победительница. Отвезу тебя домой.
— В новый дом, Игорь, — улыбнулась она, садясь в теплый салон, пахнущий кожей. — В новую жизнь.
Она не сказала внучке всей правды. Не только в фонд пойдут деньги. Часть солидной суммы от продажи элитной «сталинки» Антонина решила потратить на себя. Впервые в жизни. Она уже купила путевку в санаторий на берегу моря, а потом... потом она планировала увидеть Байкал. Она всю жизнь мечтала увидеть зимний Байкал, этот прозрачный лед, но то служба мужа по гарнизонам, то дети, то внуки, то экономия... Всегда было не до того. Всегда «потом».
Теперь это «потом» наступило.
Вечером, сидя в своей квартире среди коробок — уже для настоящего, своего переезда — Антонина Павловна нашла старый семейный фотоальбом. Она открыла страницу, где маленькая Лиза, кудрявый ангелочек, смеялась, сидя на трехколесном велосипеде, а дед держал ее за руль. Рука Антонины потянулась, чтобы вырвать фото, сжечь, уничтожить память о предательстве. Пальцы сжали плотную бумагу, но остановились.
«Нет, — подумала Антонина, разглаживая снимок. — Это было. Это часть моей жизни. Вычеркивать нельзя, иначе забудешь урок. Но перелистнуть страницу — необходимо».
Она решительно закрыла тяжелый альбом и убрала его в самую дальнюю коробку, которую заклеила скотчем крест-накрест. Затем подошла к окну. Город внизу сверкал тысячами огней, как россыпь драгоценных камней. Жизнь продолжалась. И, черт возьми, в семьдесят пять лет она только начиналась, если у тебя в кармане есть билет на самолет до Иркутска, на счету — средства на безбедную старость, а в сердце — чувство собственного достоинства, которое, как выяснилось, стоит дороже любой московской недвижимости.
Она достала телефон и набрала номер.
— Алло, туристическое агентство? Это Соколова. Я по поводу тура на Байкал. Да, я подтверждаю. И добавьте, пожалуйста, экскурсию на хивусе. Да, я справлюсь. Я теперь со всем справлюсь.
