Утро начиналось не с кофе. Оно начиналось с тишины. Хрустальной, зыбкой, невероятной тишины, длившейся уже целых сорок семь минут.
Вероника лежала на краю кровати, не двигаясь, боясь спугнуть это чудо. Рядом, отвернувшись к стене, посапывал Артем. На тумбочке электронные часы показывали 06:13. Светало. Где-то за окном, в предрассветной синеве, пронзительно кричали птицы. Но в их спальне, обитой мягкими панелями для дополнительной шумоизоляции, царил благословенный покой.
Гриша заснул в пять двадцать шесть. После трех часов непрерывного, монотонного рева, похожего на сирену, после танцев с ним по комнате, после тщетных попыток дать грудь, после грелки на животик и капель от колик, он внезапно обмяк, выпустив из кулачка мокрую прядь маминых волос, и провалился в сон так глубоко, что даже не вздрагивал.
Вероника боялась пошевелиться, чтобы не разбудить, и вот так, скрючившись, пролежала почти час, слушая тихий его дыхания и отсчитывая секунды драгоценного отдыха.
И тут, как по закону подлости, в тишину врезался не звонок, а отчаянный, дробный стук в дверь. Тук-тук-тук-тук! Нервный, настойчивый, будто кто-то выбивал морзянку.
Артем вздрогнул всем телом, глухо выругался в подушку.
— В шесть утра… Кого, черт побери, принесло? — прохрипел он, не открывая глаз.
Вероника уже знала. По ритму. Так стучала только Валентина Петровна, когда забывала, где кнопка звонка, или когда считала, что ее визит настолько экстренный, что тратить время на поиски кнопки непозволительная роскошь.
В радионяне на тумбочке крякнули. Тихо, сонно. Но стук повторился, еще громче. Гриша завозился, его дыхание сбилось. Вероника, с сердцем, упавшим в пятки, метнулась в детскую, но было поздно. Тонкий, вопросительный писк перешел в обиженное хныканье, а затем в привычный рев. Чудо было разрушено. Один стук и сорок семь минут тишины закончились.
Когда она, с орущим, выгибающимся дугой младенцем на руках, вышла в коридор, Артем, натягивая спортивные штаны, уже открывал дверь. На пороге, одетая в огромную шубу из искусственного котика цвета «мокрый асфальт», стояла Валентина Петровна. За ее спиной, в полумраке лестничной клетки, маячила еще одна фигура — тщедушная, сгорбленная, в стареньком драповом пальто и ушанке. Это был дядя Коля, младший брат Бориса Игнатьевича, вечный холостяк и, как его называла сама Валентина Петровна, «ходячая катастрофа».
— Ну наконец-то! — оглушительно воскликнула свекровь, вваливаясь в прихожую и сбрасывая на пол тяжелые, замшевые угги. От нее пахло морозом и «Шанелью №5», которой она, судя по всему, поливалась щедро, как водой.
— Замерзли ведь! Колян, не стой в проеме, проходи, обувь снимай! Доброе утро, детки! А-а-а, вот и наш бутуз! Орет-то как! Легкие здоровые!
Дядя Коля, виновато улыбаясь и кивая, как китайский болванчик, начал неловко снимать валенки. Валентина Петровна же, не обращая внимания на плач, мощным движением оттеснила Веронику и взяла Гришу на руки.
— Да что же это вы с ним делаете, а? Бедненький, он, наверное, голодный! Или животик болит. Сейчас бабушка всё исправит.
Она понесла ребенка на кухню, оставив за собой шлейф духов и растерянных родственников. Вероника, стиснув зубы, последовала за ней. Артем помогал дяде Коле размотать шарф, который тот накрутил вокруг шеи.
На кухне Валентина Петровна уже хозяйничала. Она устроилась на стуле, пристроила Гришу в неудобном, на взгляд Вероники, положении и совала ему в рот пустышку, которую только что облизала «для дезинфекции».
— Так-с, — сказала она, оценивающе оглядев кухню. — По-спартански у вас. Ни цветочков, ни салфеточек. Холодно. Колян, глянь, у них даже нормального самовара нет. Электрический чайник. Фу, технократия.
— Валь, у них ремонт современный, — робко вставил дядя Коля, усаживаясь на краешек стула.
— Современный! — фыркнула свекровь. — Раньше в печках кашу томили и дети росли, как на дрожжах. А сейчас в этих… микроволновках. Облучение одно. Ну да ладно. Мы, собственно, по делу.
Она выжидающе посмотрела на Веронику. Та молча поставила на стол заварочный чайник и банку с овсяным печеньем.
— Дело, — продолжила Валентина Петровна, похлопывая Гришу по спинке так, что он захлебнулся и закашлялся, — в экономии. Вы молоды, неопытны. Деньги на ветер спускаете. Вот, к примеру, памперсы эти. Пачками их покупаете! А знаете, сколько они стоили при советской власти?
— Их не было при советской власти, мама, — устало сказал Артем, входя на кухню и садясь рядом с Вероникой. Он выглядел помятым и несчастным.
— Ну, аналоги! Марлевые подгузники! Стирали, кипятили, гладили! И ничего, все выжили. А сейчас — раз, и на помойку. Экология страдает, а семейный бюджет трещит. Поэтому мы с Колей придумали...
Она сделала паузу для пущего эффекта. Дядя Коля заерзал на стуле.
— Мы вам привезли кое-что из моих стратегических запасов. Из кладовой в деревне, у тети Мани. Там у меня, можно сказать, музей детской советской промышленности.
Артем и Вероника переглянулись. Музей! Звучало зловеще.
— Колян, сходи, принеси, — скомандовала Валентина Петровна. Дядя Коля покорно поднялся и вышел в прихожую. Через минуту он вернулся, согнувшись под тяжестью двух огромных, заскрипевших от старости корзин из лозы, доверху набитых чем-то белым.
С треском поставив корзины на пол посреди кухни, он отступил, вытирая лоб рукавом. Валентина Петровна торжествующе встала, сунула почему-то уснувшего Гришу в ошарашенные руки Вероники и подошла к первой корзине.
— Вот! — Она с размаху выдернула из нее и развернула перед ними, как знамя, гигантское, желтоватое от времени полотнище. Это была пеленка. Но не тонкая, современная. Это был лоскут байки, толщиной в добрый миллиметр, с бахромой по краям и пришитой вручную голубой тесемочкой.
— Байковые пеленки! Двадцать четыре штуки! Универсальный размер! От нуля и до того, как на горшок сам сядет!
Она швырнула пеленку на стол. Из корзины стала вытаскивать и демонстрировать остальное. Это было гипнотическое, почти мистическое зрелище. Вязаные пинетки-сапожки на завязках до колена. Распашонки из грубого ситца с завязками на плечах, от которых пахло нафталином и сыростью. Шесть ползунков на лямках, с заплатками на коленках. Два крошечных стеганых одеялка. И, наконец, венец коллекции — детская меховая шапка-ушанка из какого-то рыжего, свалявшегося меха, похожего на шкуру больного лиса.
— Это от Артемки осталось, — с придыханием сказала Валентина Петровна, поглаживая шапку. — В ней он на первую прогулку вышел, в январе. Мороз был под сорок, и не замерз! Потому что натуральное! Не то что эти синтепоновые пузыри.
Вероника молча смотрела на эту груду. Ей казалось, что она попала в фильм ужасов про советское детство. Она представила, как заворачивает Гришу в эту байковую пеленку, как надевает на него эти сапожки, как эта ушанка съезжает ему на нос… Артем сидел, уставившись в стол, его щеки дергались.
— Мама… Это все очень трогательно, но… — начал он.
— Никаких «но»! — перебила свекровь. — Это же готовая экипировка! Бери и пользуйся! Стираешь, сушишь — и снова в строй. И памперсы эти одноразовые выбросите нафиг. Гриша здоровее будет. И экономия тысячи, я вам скажу, тысячи в месяц!
— Валентина Петровна, — обрела голос Вероника. Он звучал тише, чем обычно, но в нем звучала решимость . — Спасибо за заботу. Но мы не будем этим пользоваться. У нас есть все необходимое. Новое, безопасное, удобное для ребенка.
— Безопасное? — свекровь изобразила на лице гримасу крайнего изумления. — Да в этой синтетике он весь преет! Аллергия будет! А это проверено поколениями! Колян, поддержи!
Дядя Коля, пойманный врасплох, закивал:
— Да, да, Валь, поколениями… Я вот в таких же рос…
— Видишь? — торжествующе сказала Валентина Петровна. — В общем, оставляю вам. Разберете, постираете с хозяйственным мылом, прокипятите, для верности. А мы пойдем. Нам еще в строительный надо, Колян шкаф себе собирает. Экономия, опять же, самодельный дешевле.
Она натянула свою шубу, дядя Коля, кряхтя, поднял пустые корзины. На пороге Валентина Петровна обернулась:
— И памперсы выкиньте! Серьезно! Здоровье ребенка дороже!
Дверь закрылась. В квартире снова воцарилась тишина, но теперь она была пропитанной запахом нафталина. Вероника поднялась, подошла к столу, тронула пальцем грубую байковую пеленку.
— Выкинуть? — тихо спросил Артем.
— Нет, — так же тихо ответила Вероника. Глаза ее сузились. — Не выкинуть.
Она посмотрела на ушанку. Потом на Артема.
— Ты говорил, они ждут нас в воскресенье? На уху? Свекор с рыбой вернулся?
— Да… Папа вчера с зимней рыбалки приехал, хвастался уловом.
— Отлично, — сказала Вероника. В ее голосе зазвучали странные, деловые нотки. — Значит, будет свежая рыба и гости. Нам нужно подготовиться.
В субботу она уехала «к подруге-педиатру проконсультироваться», а вернулась с огромной, туго набитой спортивной сумкой на колесиках. На вопросы Артема она отвечала уклончиво: «Пригодится.»
Вечером, пока Гриша спал, она что-то таинственно шила на машинке, доставшейся ей от бабушки. Артем слышал жужжание и видел, как она отпаривает утюгом какие-то странные лоскуты ткани болотного цвета.
Воскресным утром они собирались в гости. Вероника одела Гришу в новый, ярко-синий комбинезон с енотами на капюшоне. Сама надела обычные джинсы и свитер. Но коляску она украсила необычным аксессуаром. К ручке была привязана, на манер рождественского носка, та самая меховая ушанка. Она болталась там, как трофей, вызывающе рыжая и лохматая.
— Ты уверена? — скептически спросил Артем, глядя на это.
— Абсолютно, — ответила Вероника, и в ее глазах вспыхнул странный огонек.
Дом родителей Артема был полон. Помимо свекра, Бориса Игнатьевича, бородатого и пахнущего рыбой и лодочным маслом, и самой Валентины Петровны, там были дядя Коля и тетя Маня из деревни, маленькая, юркая старушка в платочке, с лицом, испещренным морщинами, как старое яблоко. Она привезла гостинцы: банку соленых груздей и вязаный полосатый детский плед, от которого тоже несло нафталином.
Валентина Петровна, увидев ушанку на коляске, на мгновение замерла, но затем широко улыбнулась:
— О! Носим уже! Молодцы, я же говорила — практичная вещь!
— Нет, Валентина Петровна, — вежливо поправила Вероника, развязывая ушанку. — Это просто транспортировка. У нас сегодня, можно сказать, ответный визит музея.
Все уселись за огромный, накрытый клеенкой стол, уставленный тарелками с дымящейся ухой, пирогами с капустой и солеными огурцами. Гришу, накормив, уложили спать в соседней комнате на диване, огородив подушками. Разговор сначала вертелся вокруг рыбы, погоды и здоровья тети Мани. Но Вероника ждала своего часа.
Когда Борис Игнатьевич разлил всем по стопке домашней настойки «для сугреву», она мягко кашлянула.
— Борис Игнатьевич, Валентина Петровна… тетя Маня, дядя Коля. Вы все в таком почетном возрасте, опытные, хозяйственные. Вы столько всего повидали, столько на своем веку сэкономили.
Все посмотрели на нее с интересом. Валентина Петровна насторожилась.
— Мы, молодежь, часто забываем настоящие ценности. Гоняемся за новым, блестящим, а добротное старое забываем. Вы нам в прошлый раз такую наглядную лекцию по экономии устроили… Мы задумались.
Она встала и подошла к своей сумке на колесиках, стоявшей в углу. Все повернулись к ней. Артем смотрел, широко раскрыв глаза, не понимая, куда она клонит.
— И мы решили внести свой вклад в общее дело сохранения… эээ… семейных ресурсов, — Вероника расстегнула молнию и начала вытаскивать содержимое. — Вот, к примеру. Борис Игнатьевич, вы на рыбалку часто на холоде. Пуховики дороги, мембранные куртки — вообще космос. А вот проверенная временем вещь.
Она извлекла и развернула… стеганую ватную безрукавку-жилетку неопределенного серо-бурого цвета. Она была толстой, неуклюжей, с торчащими кое-где клочьями ваты и огромными деревянными пуговицами.
— Это жилет моего деда-железнодорожника. Натуральный ватин, хлопковый чехол. В ней он дежурства на разъезде нес в сорокаградусные морозы. Ни один ветер не берет. Носите на здоровье. Экономия на верхней одежде — процентов триста.
Борис Игнатьевич замер с поднесенной ко рту стопкой. Его глаза округлились. Он перевел взгляд с жилета на жену, у которой начало подергиваться веко.
— А это, тетя Маня, для вас, — Вероника достала следующее. Это было нечто, похожее на брюки из толстого драпа цвета хаки, с заплатами на коленях и накладным карманом непонятного назначения. — Гамаши. От моей прабабки-доярки. В них и в хлев, и на сенокос. Универсальная рабочая одежда. И стирать нечасто нужно — протерли влажной тряпочкой, и как новенькие. Экономия воды, порошка и времени.
Тетя Маня, ничего не понимая, но вежливо кивала, принимая в руки тяжелые гамаши.
— Дядя Коля! — Вероника обернулась к нему. — Вы говорили, шкаф собираете. Без хорошей спецовки не обойтись. Вот комбинезон рабочего ЖЭКа образца семидесятых. Брезент, пропитанный олифой. Не промокает, не продувается, гвоздем не проткнешь. И главное, смотрите, сколько карманов! — она показала на множество нашитых и накладных карманов разного размера. — Всё, от гвоздя до бутерброда, поместится.
Дядя Коля, окончательно сбитый с толку, взял комбинезон, от которого пахло машинным маслом.
— И наконец, Валентина Петровна, — Вероника сделала паузу, наслаждаясь моментом. — Для вас, как для самой рачительной хозяйки, — особая вещь. — Она достала последнее — огромный передник-фартук из грубого льна, украшенный вышитыми петухами невероятной кривизны и с обшитым клеенкой подолом. — Фартук моей прапрабабки по материнской линии. Считался свадебным. В нем и тесто месили, и полы мыли, и в нем же, говорят, встречали гостей. Прочность на века. Символизирует единство домашнего очага и… экономии бытовой химии. Пятна от любого соуса оттираются тряпочкой.
Она протянула передник. Валентина Петровна сидела, как глыба. Ее лицо было красно-багровым. Она смотрела то на жилет в руках мужа, то на гамаши тети Мани, то на этот ужасный передник. В комнате стояла гробовая тишина. Даже дядя Коля понял, что происходит что-то из ряда вон.
И тут Борис Игнатьевич фыркнул. Один раз, сдавленно, потом еще. Потом он, отставив стопку, схватился за живот, и из его груди вырвался раскатистый, неподдельный, удушливый хохот.
— О-хо-хо-хо! Гамаши! Передник прапрабабки! Да ты, Вероник, даешь! Ох, помираю!
Его смех был заразителен. Тетя Маня, глядя на гамаши в своих руках, тоже начала тихонько посмеиваться, покачивая головой. Дядя Коля неуверенно ухмыльнулся, поглаживая брезентовый комбинезон.
Валентина Петровна сидела неподвижно. Но по ее лицу, сквозь маску гнева и обиды, начало пробиваться что-то другое. Что-то вроде холодного, изумленного уважения. Она медленно подняла глаза на Веронику, которая стояла рядом с пустой сумкой, с невинной улыбкой на лице.
— Ладно, — хрипло сказала свекровь наконец. — Ты меня уделала. Браво.
Она взяла передник, внимательно его рассмотрела, потом швырнула на свободный стул.
— Классовая ненависть в чистом виде. Выкидывай тряпье. Выкидывай. Только… так, чтобы я не видела.
— Договорились, — кивнула Вероника.
— И принеси мне нормальный фартук. С цветочками. А не этого… петушиного ужаса.
— Обязательно, — улыбнулась Вероника уже по-настоящему.
Борис Игнатьевич, отхохотавшись, вытер слезы и поднял стопку.
— Ну что ж, за умную невестку! И за то, чтобы наша семейная экономия была… взаимной и без фанатизма!
Все, кроме Валентины Петровны, которая все еще отходила от шока, чокнулись. Потом тетя Маня вдруг сказала, указывая на гамаши:
— А знаете, они, пожалуй, и правду на огороде сгодятся. Коленки-то целы.
И за столом снова пошли разговоры. Борис Игнатьевич стал рассказывать про щуку, которую еле вытащил. Артем смеялся.
Вероника чувствовала, как камень с души упал. А Валентина Петровна, налив себе еще ухи, вдруг спросила, глядя куда-то мимо всех:
— А из этого брезента, кстати, можно неплохие сумки-тележки смастерить. Для рынка. Экономия на пакетах…
Все замолчали, глядя на нее. Потом снова рассмеялись. Но на этот раз смеялась и она. Скупо, неохотно, но смеялась.