В квартире Анны Ильиничны пахло старой бумагой, сушёной мятой и тем особым запахом времени, который ничем не вытравить.
Вещи здесь жили дольше людей. На серванте стояла фотография мужа в траурной рамке — Гриша ушёл пять лет назад, тихо, во сне, оставив её одну посреди этой гулкой, двухкомнатной тишины.
Детей Бог не дал. Друзья? Те, кто был жив, сами едва передвигались по своим квартирам-крепостям, а многие уже лежали рядом с Гришей.
Анне Ильиничне было семьдесят восемь.
Её жизнь сжалась до маршрута: кровать — кухня — магазин (только за хлебом и молоком) — аптека. Пенсия была, как насмешка. После оплаты «коммуналки» и покупки лекарств от давления и больных суставов оставались копейки.
Она научилась экономить так, как не снилось ни одному экономисту. Чайный пакетик заваривала трижды. Хлеб, если черствел, резала на сухари. Мясо она видела только по праздникам, и то — в виде дешёвой колбасы.
Но голод — зверь терпеливый. Он ждёт. И однажды он загнал её туда, куда она боялась даже смотреть.
За рестораном «Венеция», что сиял огнями в двух кварталах от её дома, была задняя площадка. Там стояли большие серые контейнеры. Анна Ильинична долго ходила вокруг да около, делая вид, что просто гуляет. Стыд жёг щёки огнём. Она, учительница русского языка и литературы, интеллигентная женщина, будет рыться в помойке?
— Жить захочешь — не так раскорячишься, — прокряхтела женщина и пошла в сторону ресторана.
Первый раз она подошла к бакам в сумерках. Оглядываясь, как вор, приподняла тяжёлую крышку. Пахнуло кислым и гнилым. Но сверху лежал почти целый батон и упаковка ветчины, у которой срок годности истёк всего день назад.
Руки в старых вязаных перчатках дрожали, когда она укладывала добычу в матерчатую сумку. Дома она долго мыла упаковку с ветчиной, обнюхивала её. Съела. И ничего. Живот не скрутило.
Так началась её двойная жизнь. Днём она была аккуратной старушкой в штопаном пальто, а вечером — тенью, скользящей к мусорным бакам за рестораном. Она знала расписание: когда выносят «списанку», когда повара выходят курить (в это время лучше не соваться).
Она вспоминала о своих единственных родственниках — двоюродной сестре Марине. Марина с мужем уехали в Германию ещё в девяностых. Писали письма, звонили. Но потом Гриша заболел, Анна закрутилась, потеряла записную книжку при переезде на время ремонта… Связь оборвалась. Теперь она даже не знала, жива ли Марина. Искать? Как? Интернета у неё не было, да и не умела она им пользоваться.
***
Лена бежала от мужа в чём была. В одной руке — сумка с документами и сменой белья, в другой — ладошка пятилетней Кати.
Игорь был не просто тираном. Он был методичным садистом. Сначала он отрезал её от подруг («они на тебя плохо влияют»), потом запретил работать («твоё место дома»), а потом начал бить. Не по лицу — чтобы синяков не было видно. По рёбрам, по ногам.
Последней каплей стало то, что он замахнулся на Катю, когда та случайно пролила сок на его ноутбук.
Лена, тихая, забитая Лена, вдруг превратилась в фурию. Она схватила тяжёлую вазу и пригрозила ему. А пока он приходил в себя от шока, схватила дочь и выбежала в ночь.
Она сняла крошечную комнатушку в полуподвальном помещении у какой-то пьющей бабки на окраине. Денег, которые она тайком откладывала с покупок продуктов, хватило на первый месяц аренды и еду.
На работу устроиться без опыта (она вышла замуж сразу после колледжа) и с маленьким ребёнком было почти невозможно. Везде требовали график с 9 до 18, а садик им пока не давали — очередь.
Её спас тот самый ресторан «Венеция».
— Посудомойка нужна? — спросила она администратора, высокую надменную женщину. — Я готова на любую работу. Но мне дочку деть некуда. Она тихая, посидит в уголке, рисовать будет.
Администратор скривилась, но посмотрела на измождённое лицо Лены, на испуганную девочку.
— Ладно. У нас как раз тётя Валя запила. Вставай на мойку. График — два через два, с десяти утра до закрытия. Оплата каждый день. Но если ребёнок пикнет или вылезет в зал — вылетишь сразу.
Это был адский труд. Горы жирной посуды, пар, духота, разъедающая руки химия. Лена тёрла тарелки до скрипа, спина отваливалась, ноги гудели. Катя сидела на ящике из-под овощей в подсобке, рисовала огрызком карандаша или играла с самодельной куклой из полотенца.
Им платили немного, но здесь кормили. Лена ела сама и тайком подкармливала Катю супом, который оставался в кастрюлях.
Они выживали. Но это было лучше, чем ждать удара дома.
***
Был промозглый ноябрьский вечер. В ресторане был банкет, посуда шла непрерывным потоком. Кате стало скучно в душной подсобке.
— Мам, тут воняет. Можно я подышу, у черного входа? — попросила она.
— Только никуда не уходи! — крикнула Лена сквозь шум воды. — Прямо у двери стой!
Катя вышла на задний двор. Там пахло сыростью и жареным луком. Она попрыгала на одной ножке, потом подошла к большим серым бакам. Ей было интересно посмотреть на кошку, которая часто там сидела.
Вместо кошки она увидела старушку.
Маленькая, сухонькая, в смешной вязаной шапочке, она стояла, склонившись над баком, и пыталась достать оттуда пакет с чем-то ярким. Пакет зацепился, старушка тянулась, кряхтела, но роста не хватало.
Катя смотрела на неё широко открытыми глазами.
— Здрасте, а вам помочь? — звонко спросила она.
Анна Ильинична вздрогнула так сильно, что чуть не упала. Она обернулась, прижимая к груди пустую сумку. Стыд затопил её с головой. Ребёнок. Маленькая девочка видит её позор.
— Нет, деточка, не надо… — прошептала она, пятясь. — Я… я просто… кошечек кормлю.
— А кошечка уже ушла, — сказала Катя. — Я видела, рыжая такая. Я её покормила и она убежала. А вы кушать хотите?
Анна Ильинична замерла. Глаза девочки смотрели на неё не с осуждением, а с каким-то взрослым, серьёзным пониманием.
— Хочу, — неожиданно для себя честно ответила старушка.
Катя кивнула.
— Подождите. Мама там работает. Она добрая.
Девочка метнулась в дверь. Через минуту она вернулась, таща за руку Лену. Лена была в мокром фартуке, с красными руками, уставшая до смерти.
— Мам, вон бабушка, она голодная, — показала Катя.
Лена посмотрела на Анну Ильиничну. Она увидела не бомжиху, не алкоголичку. Она увидела чистенькое, но ветхое пальто, ясные, полные слёз глаза и интеллигентное лицо, искажённое страхом и унижением. Она увидела в ней своё возможное будущее, если бы не убежала от мужа.
— Здравствуйте, — мягко сказала Лена. — Подождите минуту.
Она вернулась в кухню. Схватила контейнер, навалила туда гречки с гуляшом (осталось от бизнес-ланча, повар разрешил забрать), положила пару кусков хлеба, яблоко.
— Возьмите, — она протянула еду старушке. — Это свежее. Не из бака.
Анна Ильинична взяла тёплый контейнер дрожащими руками.
— Спасибо… — голос сорвался. — Храни вас Господь.
— Приходите завтра, — тихо сказала Лена. — В это же время. Я соберу что-нибудь. Не надо там… рыться. Пожалуйста.
Так началась их дружба. Анна Ильинична приходила к заднему входу, Лена выносила ей еду. Иногда — пакет молока, иногда — булочки, которые пёк кондитер.
Однажды, когда ударили первые морозы, Лена вышла к ней в одной кофте, дрожа.
— Замерзнете, Леночка, — покачала головой старушка. — А где Катюша?
— Заболела, — у Лены на глаза навернулись слёзы. — Кашель сильный. В той комнате, что мы снимаем, сквозняки жуткие, отопление еле греет. А хозяйка ещё и цену подняла… Не знаю, что делать.
Анна Ильинична посмотрела на неё внимательно.
— Лена, — решилась она. — А пойдёмте ко мне.
— Куда? — не поняла Лена.
— Ко мне домой. У меня двухкомнатная. Тепло. Чисто. Места много, а я одна, как перст. Денег с вас не возьму, только за коммуналку поможете, если сможете. И Катюше там лучше будет, чем в подвале.
Лена сначала не поверила.
— Вы серьёзно? Мы же чужие люди.
— Какие чужие? — усмехнулась Анна Ильинична. — Вы меня от голода спасли. А я вас от холода спасу. Собирайтесь.
Жизнь втроём оказалась удивительно лёгкой. Лена с Катей переехали в гостиную. Квартира Анны Ильиничны ожила. Запахло не только старой бумагой, но и детским шампунем, жареными оладьями и… надеждой.
Лена продолжала работать, но теперь она знала, что Катя под присмотром. Анна Ильинична, педагог со стажем, занималась с девочкой чтением, учила её писать, рассказывала удивительные истории про писателей и героев. Катя расцвела, перестала бояться громких звуков.
По вечерам, когда Лена приходила с работы, они сидели на кухне, пили чай и разговаривали.
— Анна Ильинична, а расскажите про вашу сестру, — попросила как-то Лена, листая старый альбом.
— Ох, Мариночка… — вздохнула старушка. — Она в Германии. Фамилия у неё по мужу была… Шнайдер. А девичья — Волкова. Жили они в каком-то… Кельне? Или Бонне? Не помню уже. Столько лет прошло.
— А имя мужа помните?
— Ганс. Ганс Шнайдер. Мы ещё смеялись с ней... Ганс, ну, хорошо, что Шнайдер, а не Андерсен.
Лена улыбнулась и задумчиво кивнула. У неё был старенький смартфон, и она умела искать информацию.
— Давайте попробуем поискать? — предложила она.
— Да брось, — махнула рукой Анна Ильинична. — Кому я там нужна, старая развалина.
Но Лена была упрямой. Она зарегистрировалась в «Одноклассниках», в Фейсбуке. Искала по фамилиям, по городам. Писала в группы русских эмигрантов в Германии.
«Ищу родственников Анны Ильиничны Волковой (в замужестве Петровой). Сестра Марина Шнайдер, уехала в 90-х».
Прошёл месяц. Тишина. Анна Ильинична только грустно улыбалась: «Я же говорила».
И вдруг — сообщение. На ломаном русском, с немецкого аккаунта.
«Здравствуйте. Я Алекс Шнайдер. Сын Марины и Ганса. Моя мама умерла три года назад. Но она много рассказывала про тётю Аню. Это правда вы её ищете?»
Лена закричала так, что Катя подпрыгнула, а Анна Ильинична выронила спицы.
— Нашлись! Анна Ильинична, они нашлись!
Они созвонились по видеосвязи. На экране появился мужчина лет сорока пяти, с добрым лицом, чем-то неуловимо похожим на Анну Ильиничну.
— Тётя Аня! — он говорил с акцентом, но понятно. — Боже мой! Мы думали, вы переехали, письма возвращались. Мама так переживала…
Анна Ильинична плакала, гладя экран сухой ладошкой.
— Алекс… Алешенька… Живой…
Через два месяца Алекс приехал. Он оказался успешным архитектором, серьёзным, но очень душевным человеком.
Он вошёл в их скромную квартиру с огромными пакетами подарков и цветов. Обнял тётку, которая казалась совсем крошечной рядом с ним.
— Я приехал забрать вас, — сказал он сразу, без обиняков, за чаем. — Я с мамой живу, дом большой, места всем хватит. Там уход, медицина, климат другой. Тётя Аня, вы не должны жить в нужде. Мама мне не простит, если узнает, что я вас тут оставил.
Анна Ильинична посмотрела на него, потом на Лену, которая сидела в углу, опустив голову, потом на Катю, притихшую с новой куклой.
— Спасибо тебе, Алеша, — тихо сказала она. — Ты хороший сын и племянник. Но я не поеду.
— Почему?! — опешил Алекс. — Здесь же… тяжело. Пенсия маленькая, здоровье…
— Здесь теперь моя семья, — твёрдо сказала старушка, беря Лену за руку. — Вот они — моя семья. Леночка меня от голодной смерти спасла. Катенька мне радость вернула. Как я их брошу? Лена одна, с ребёнком, муж-тиран ищет, жилья своего нет. Я уеду, а они куда? На улицу? Нет, Алеш. Где они, там и я.
Алекс замолчал. Он долго смотрел на Лену, на её усталое, но красивое лицо, на её натруженные руки.
— Вы правда её спасли? — спросил он.
Лена смутилась.
— Мы друг друга спасли.
Алекс ушёл в гостиницу задумчивым.
На следующий день он пришёл не домой к Анне Ильиничне, а в ресторан «Венеция».
Лена стояла на мойке, вся в пару. Увидев его в дверях кухни — в дорогом пальто, среди грязных кастрюль — она испугалась. Что-то с бабушкой...
— Лена, можно вас на минуту? — спросил он.
Они вышли на улицу, к тем самым бакам, где всё началось.
— Тётя Аня рассказала мне всё, — сказал Алекс, глядя ей в глаза. — И про мусорку, и про то, как вы её приютили, и про вашего мужа.
Лена съёжилась.
— Я не могу забрать её одну, — продолжил он. — Она права. Это было бы предательством с её стороны. А она человек чести. Но и оставлять её здесь я не могу.
Он сделал паузу.
— Лена, я хочу предложить вам работу. И жильё. У меня дом под Мюнхеном. Мне нужна экономка, помощница по хозяйству. Но главное — мне нужен человек, который будет рядом с мамой и тётей Аней, потому что я много работаю. Я не могу доверить их чужой сиделке. А вам она доверяет.
Лена смотрела на него, не веря ушам.
— Вы… шутите?
— Нет. Я помогу с документами, с визой, с переездом. Для Кати там отличная школа, язык выучит быстро. Зарплату буду платить достойную, не как здесь. Вы согласны изменить свою жизнь? Уехать? Навсегда?
У Лены перед глазами пронеслась вся её жизнь: побои мужа, нищета, жирная посуда, страх за будущее дочери. И добрая улыбка Анны Ильиничны.
— Я… я согласна, — выдохнула она.
Оформление документов заняло время, но Алекс подключил адвокатов, связи. Он доказал, что Анна Ильинична — его родственница, требующая ухода, а Лена — её официальный опекун и сопровождающая (юристы нашли лазейку).
Прощание с квартирой было недолгим. Вещи раздали соседям, взяли только самое дорогое — фотографии, книги, мамину шкатулку.
Прошло две недели после перелёта.
Лена стояла на широком крыльце большого, светлого дома с черепичной крышей. Воздух здесь был другим — чистым, пахнущим соснами и спокойствием.
В плетёном кресле на веранде сидела Анна Ильинична, укутанная в тёплый плед, и с улыбкой о чём-то болтала с сестрой.
На лужайке перед домом по идеально стриженой траве бегала Катя. Она смеялась, пытаясь догнать большого лохматого пса, а рядом с ней, неуклюже пиная мяч, бегал мальчик лет семи — сын Алекса, который приезжал к отцу на выходные от бывшей жены.
— Schneller! Быстрее! — кричал мальчик.
— Догоняй! — смеялась Катя.
Алекс вышел на крыльцо с двумя чашками кофе. Одну протянул Лене.
— Ну как? — спросил он. — Не жалеете?
Лена сделала глоток. Горячий, ароматный, настоящий кофе. Она посмотрела на свои руки — кожа начала заживать, исчезли цыпки и порезы. Посмотрела на Анну Ильиничну, которая впервые за многие годы выглядела умиротворённой. Посмотрела на счастливую дочь.
— Нет, — улыбнулась она, и в этой улыбке было столько света, что Алекс невольно залюбовался. — Я просто поверить не могу, что так бывает.
— Бывает, — ответил он. — Когда хорошие люди держатся вместе.
Она знала: теперь у них всё будет хорошо. У всех троих. Или даже четверых, если считать Алекса, который смотрел с теплотой, которой давно не было в его доме.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.