Двадцать девятое декабря зудело под кожей усталостью. День, вымотанный до последней капли в марафонском забеге по магазинам. Толкотня, духота, бесконечные очереди, а я, как ишак, навьюченный пакетами, волокла добычу домой, где ждала гора неглаженых дел. Пыль, словно серый саван, накрыла мебель, полы молили о влажной ласке, а скатерть требовала идеально выверенных складок. К вечеру ноги ныли так, будто в них вбили гвозди, и мечталось лишь об одном – рухнуть на диван и заснуть вечным сном до самой весны.
Но разве ж такое возможно? Нет, конечно. Потому что завтра снова адский забег по лавкам, потому что тридцать первого нужно вскочить над собой, потому что… потому что я всегда должна быть на посту. Такая уж у меня должность.
— Оль, ты не запамятовала, да? — Валера просунул голову на кухню, когда я запихивала продукты в недра холодильника. — Мы ж к маман на Новый год.
Я застыла с банкой соленых огурцов в руке, словно окаменела.
— Как обычно, — бросил он, словно песок в лицо, и исчез в комнате.
«Как обычно». Давящая плита этих слов обрушилась на меня. Я поставила банку, закрыла лязгнувший дверью холодильник и прислонилась лбом к холодному металлу. Горло сдавил невысказанный крик: «А может, сукин сын, хоть раз не как обычно?!» Но я проглотила его, как всегда.
Двадцать три года. Двадцать три года я укладываю чемоданы на Новый год и еду в логово свекрови. Двадцать три года слушаю, как она ядовитыми стрелами критикует мою жизнь, а он снисходительно улыбается в сторонке. Улыбается, будто это – мой персональный ад, прописанный в контракте.
Когда-то я наивно полагала: семья, надо терпеть. Потом надеялась: может, со временем подобреет, примет как родную. А теперь спрашиваю себя: во имя чего я это выносила, словно почетную повинность?
Тридцатое декабря прошло в кухонном плену. Шинковка, варка, запекание – каторжный труд под чутким руководством Тамары Николаевны, диктующей рецепты по телефону.
— Олечка, не забудь салатик с крабовыми палочками, Леша его очччень уважает. И холодец чтоб был домашний, не магазинный. А Светочка наша на диете, ей чего-нибудь полегче сооруди.
Я кивала в пустоту, словно заводная кукла. Автоматизм, доведенный до совершенства.
— Конечно, Тамара Николаевна. Все будет исполнено.
— Ну и умница. Ты у нас мастерица на кухне, это твое призвание.
Мое призвание. До изнеможения гнуть спину у плиты? Вполне возможно.
К вечеру контейнеры с едой выстроились у двери, сложенные в безликие сумки. Валера, развалившись на диване, бесцельно скроллил ленту в телефоне.
— Завтра к шести, да? — буркнул он, не отрывая взгляд от экрана.
— Угу, — отозвалась я.
— Отлично. Я подарочки в багажник кинул, кстати. Проверь, все ли на месте.
Подарки. Те самые, что я выбирала, оплачивала и упаковывала. Он просто забросил их в машину, и посчитал, что выполнил свой долг.
Я забрела в ванную и встретилась взглядом со своим отражением. Усталое, осунувшееся лицо, тусклые волосы, под глазами залегли предательские тени. Когда я в последний раз баловала себя хоть чем-то? Когда кто-то искренне поинтересовался моим самочувствием?
Провал в памяти.
Тридцать первое декабря расцвело на рассвете. В восемь утра я уже стояла у плиты, доводя до блеска последние штрихи. Валера соизволил проснуться к полудню, наспех поел и снова погрузился в царство Морфея.
— Оль, ты там скоро будешь? — заорал он из комнаты около пяти.
— Сейчас, почти готова.
Я натянула затёртое тёмно-синее платье, купленное лет пять назад. Оно уже не сидело так идеально, как прежде, да и выбирать особо не из чего. Сделала макияж, пригладила причёску. Из зеркала на меня смотрела незнакомая, измученная женщина.
К Тамаре Николаевне мы подъехали без десяти шесть. Дверь распахнулась мгновенно.
— Ой, явились! Заходите, чего на пороге встали! — Свекровь тискала Валеру в объятиях, чмокала его в щеку. На меня бросила беглый взгляд. — Олечка, ты чего такая зелёная? Приболела?
— Да нет, просто немного утомилась.
— Утомилась, говоришь… — Она криво усмехнулась. — Ладно, проходи, вещи на кухню тащи.
Я, как груженая баржа, двинулась на кухню, расставила сумки на столе. Тамара Николаевна заглянула, покивала с видом знатока.
— Ну что ж, сойдёт. Холодец жидковат, правда, ну да ладно.
Я сдержала протест. Холодец был безупречен, я лично дегустировала. Диспут с королевой – себе дороже.
К семи часам потянулись гости. Валеркин брат, Алексей, с женой Светой. Золовка Ирина с мужем. Тамара Николаевна, словно дирижер оркестра, руководила парадом, накрывала на стол, раздавала ценные указания. Я, в роли безмолвной тени, крошила хлеб, перекладывала салаты, подавала приборы.
За столом воцарилась теснота и какофония звуков. Ирина восторженно делилась впечатлениями об отпуске в Турции, Света жаловалась на деспотичного начальника, Алексей травил бородатые анекдоты. Валера, щедрой рукой разливая водку, хохотал во весь голос. Тамара Николаевна восседала на троне во главе стола, источая материнскую мудрость.
Я ютилась на краю, стараясь не привлекать к себе внимания. Ела молча, расплывалась в дежурной улыбке, когда это требовалось. Внутри зрело странное ощущение отчужденности, словно я здесь лишняя. Будто меня наняли в качестве бесплатной прислуги, а теперь позволили посидеть в углу.
— Оля, а ты чего молчишь? — Ирина обратила на меня свой благосклонный взор. — Что-то случилось?
— Да нет, все в порядке. Просто слушаю вас.
— Слушает она! — Алексей давясь от смеха. — Оль, ты с возрастом стала какая-то… задумчивая, что ли.
— Скорее тяжеловесная, — подмигнул брату Валера.
Взрыв хохота сотряс стены. Я судорожно сжала руки под столом.
— Валер, ну что ты такое говоришь? — попыталась смягчить ситуацию Света, но в ее голосе читалось нескрываемое веселье.
— Да ладно вам, шучу я! — отмахнулся муж. — Оля же понимает.
Я молчала. Да, я прекрасно понимаю. Понимаю, что для него все это – невинная шутка. Как и все остальное в нашей жизни.
— Кстати, об оливье, — Тамара Николаевна, подцепив ложкой салат, скептически оценила его вкус. — Олечка, ты опять с солью переборщила.
— Мне кажется, нормально, — робко возразила я.
— Тебе кажется, а мне виднее. Я салаты всю жизнь готовлю.
— Мам, да все нормально, не придирайся, — неожиданно вступился Валера.
Я вздрогнула от неожиданности. Неужели он решил меня защитить? Впервые за весь вечер?
— Я не придираюсь, — отрезала Тамара Николаевна. — Я говорю, как есть. У Светки вон оливье просто идеальный, правда, Светочка?
— Ну… я стараюсь, — смущенно пролепетала Света.
— Вот видишь! А Оля… она тоже старается, конечно, но не всегда получается. Да, Оленька?
Внутри меня что-то надломилось. Все уставились на меня, ожидая ответа. Валера уткнулся в тарелку, демонстративно демонстрируя равнодушие.
— Да, бывает, — прошептала я, едва слышно.
— Вот и я о том же! — торжествуя, кивнула свекровь. — Но ничего, Олечка у нас хозяйка хорошая. Хоть и не красавица, конечно, не как вон та невестка моей Люськи – врач, да еще и модель, глаз не оторвать! А наша Оля… ну, зато готовит сносно.
Тишина повисла в воздухе, как нависший топор.
Я медленно подняла глаза, встретилась взглядом с Тамарой Николаевной. Затем перевела взгляд на Валеру. Он продолжал жевать, делая вид, что ничего особенного не происходит.
Внутри что-то оборвалось. Словно кто-то перещёлкнул выключатель, и я перестала быть собой прежней.
Я резко встала.
— Ты куда? — с удивлением спросила Ирина.
— Мне нужно выйти.
— Но ведь еще даже…
— Простите.
Я вышла в коридор, нашарила в шкафу пальто. Кончики пальцев будто заледенели, дрожали, отказываясь слушаться. Словно чужие, они неуклюже возились с пуговицами, норовя промахнуться мимо петель. Кое-как справившись, услышала за спиной голос:
— Оль, ты чего? — Валера возник в дверном проеме. — Куда это ты собралась?
— Домой.
— Как это — домой? Мы ведь еще толком и не отметили!
— Отмечайте без меня.
— Да ты с ума сошла?! — Он грубо схватил меня за запястье. — Из-за чего вообще весь этот цирк?
— Отпусти. Мне больно.
— Оля, да мама просто пошутила! Что ты кипятишься-то?
Я резко выдернула руку, освобождаясь от его хватки.
— Я больше не хочу слышать эти шутки. Ни от нее, ни от тебя. Надоело.
— Ты сейчас мне сцену устроишь?! Прямо в Новый год?! — Валера побагровел, в глазах закипела злость. — Оля, не позорь меня перед семьей!
— Ты прекрасно справляешься с этим сам, — тихо проронила я и распахнула дверь, впуская в квартиру ледяной вихрь.
Мороз обжег лицо. Не оглядываясь, я заспешила к остановке, чувствуя спиной его взгляд. Дверь с глухим стуком захлопнулась, отрезав меня от тепла и уюта. Валера вернулся к праздничному столу.
Не побежал следом. Не позвал. Предал, как всегда.
В пустом автобусе за окном стремительно проплывали размытые огни, в темном небе распускались первые, одинокие бутоны салютов. В тусклом отражении стекла я увидела незнакомую женщину. Кто она? Откуда в ней столько… Нет, не злости. Отчаяния. И выматывающей усталости.
Я устала притворяться. Устала терпеть. Устала делать вид, что все в порядке, когда внутри бушевал шторм.
Дома меня встретила звенящая тишина и давящая пустота. Сбросив туфли, скинув пальто, я прошла на кухню и опустилась на стул. За окном раздался оглушительный грохот, и небо расчертил яркий, вызывающе праздничный салют. Я сидела одна в холодной темноте и гадала: что же будет дальше?
Телефон завибрировал, вырывая меня из мыслей. Валера.
«Оля, ну хватит дуться. Возвращайся, мама извинится».
Я равнодушно прочитала сообщение и отключила звук.
Второе сообщение пришло почти мгновенно.
«Ты совсем оборзела? Тут все переживают, а ты закатила истерику!»
И еще одно.
«Оля, я не понимаю, что происходит. Скажи, что тебе не так? Я все исправлю».
Я положила телефон экраном вниз, отворачиваясь от назойливого света экрана.
Что мне не так? Да всё! Вся эта жизнь фальшивая и лживая. Двадцать три года я пыталась подстроиться под него, под его мать, под их нелепые правила. Молчала, когда хотелось кричать. Терпела, когда нужно было бежать. Улыбалась, когда душа разрывалась от боли.
И вот он спрашивает: что мне не так?
Я поднялась из-за стола и подошла к окну. Город искрился мириадами огней, на улицах смеялись, обнимались, целовались люди. Счастливые. Свободные.
А я?
Впервые за долгие годы я почувствовала небывалую легкость. Словно с плеч свалился неподъемный камень, который я волокла за собой всю жизнь.
Утром первого января меня разбудила четкая, кристально ясная мысль: мне нужно уехать.
Валера заявился около полудня. Пьяный, помятый, с небрежными следами вчерашнего разгула на лице.
— Ну что, остыла? — спросил он с порога, бесцеремонно вторгаясь в мое личное пространство.
Я стояла у окна, скрестив руки на груди, отгородившись от него невидимой стеной.
— Собирай свои вещи.
— Что? — Он непонимающе нахмурился, будто не расслышал.
— Я уезжаю. К Вере. На несколько дней.
— К Вере?! — Валера противно расхохотался. — Оля, хорош уже клоунаду разводить! Новый год закончился, все разъехались по домам, никто тебя не обижает!
— Вот именно. Никто не обижает. Потому что меня здесь больше нет. И никогда не было.
— О чем ты вообще несешь?
— О том, что я устала быть невидимкой в этом доме. Устала выслушивать, какая я не такая, как надо. Устала терпеть саркастические выходки твоей матери, которая считает своим долгом унизить меня при каждом удобном случае. А ты? Ты трусливо молчишь. Или подло смеешься вместе с ней.
— Оля, ну это же семья! Мама такая, да, немного резкая, но она же не со зла!
— Не со зла, — эхом повторила я, пробуя фразу на вкус. — Интересно. А то, что ты назвал меня «тяжеловатой» — это тоже не со зла?
Он замялся, отводя взгляд.
— Ну… Это была просто шутка.
— Знаешь, Валера, я больше не хочу слышать твои шутки. Ни твои, ни ее.
— Так чего ты хочешь?! — Он сорвался на крик, теряя остатки самообладания. — Чтобы я с матерью поругался?! Оля, очнись! Это моя семья!
— А я кто?
Он вдруг замолчал, ошеломленно уставившись на меня, будто видел впервые.
— Я двадцать три года пыталась стать частью этой семьи, — медленно произнесла я, каждое слово, как удар хлыстом. — Но для вас я так и осталась чужой. Той, кого можно безнаказанно унизить, задеть, обидеть. Потому что я же стерплю. Я всегда терпела.
— Оля… — Он попытался что-то сказать, но я не дала ему шанса.
— Но теперь — нет. Больше не буду.
Я решительно прошла в комнату, достала дорожную сумку и начала складывать вещи, игнорируя его растерянный взгляд.
— Ты это серьезно? — Валера, как пригвожденный, стоял в дверях, не в силах поверить в происходящее. — Ты что, уходишь от меня?
— На несколько дней. Мне просто необходимо немного подумать.
— О чем тут думать?! Оля, мы же столько лет вместе!
— Вот именно. Столько лет. А за все это время ты ни разу не заступился за меня. Ни разу не встал на мою защиту.
— Да я всегда на твоей стороне!
— Нет, Валер. Ты всегда был на стороне своей мамы. И своего драгоценного спокойствия.
Он сделал шаг ко мне, попытался обнять, но я отшатнулась, словно от огня.
— Оленька, ну, пожалуйста… Давай просто забудем эту ерунду? Я поговорю с мамой, она больше так не будет…
— Нет, — я отстранилась, избегая его прикосновений. — Не будешь говорить. Как не говорил все эти годы.
— Так что мне делать?! — В его голосе сквозило отчаяние.
Я застегнула молнию на сумке, повернулась к нему лицом.
— Ничего. Просто отпусти меня.
Вера встретила меня с распростертыми объятиями. Ей не нужно было ничего объяснять – все было написано у меня на лице: в запавших глазах, в опущенных плечах, в потухшем взгляде.
— Заходи, — сказала она просто и ласково. — Сейчас чай поставлю.
Я осталась у нее на неделю. Потом еще на одну. Валера названивал каждый день, засыпал сообщениями, умолял вернуться. Я игнорировала его звонки и сообщения.
Тамара Николаевна тоже удостоила меня своим звонком – всего один раз. Сухо сообщила, что я веду себя как капризная девчонка и что мне давно пора повзрослеть. Я молча положила трубку, не дослушав ее нравоучений.
В конце января я сняла небольшую квартиру на самой окраине города. Однокомнатная, скромная, но своя. Впервые за много лет – только моя.
Я ходила по пустым комнатам, расставляла вещи, выбирала шторы, наслаждаясь каждым мгновением. И впервые за долгие годы я чувствовала себя по-настоящему живой.
Однажды вечером ко мне приехал Валера. Он стоял у порога, жалкий, помятый, постаревший.
— Оля, ну сколько можно? Давай уже поговорим по-человечески.
— А о чем нам говорить? — спокойно спросила я, не испытывая ни злости, ни обиды.
— Ну… О нас. О семье. Ты же не можешь отрицать, что так не должно быть?
— Нельзя было так жить, Валер. А я жила. Двадцать три долгих года.
— Я исправлюсь! Мы все наладим, я обещаю!
— Нет. Ты не исправишься. Потому что ты просто не понимаешь, в чем проблема.
— Да в чем, в чем проблема-то?! Оля, ты же знаешь, что я тебя люблю!
Я пристально посмотрела на него. Этот мужчина был рядом со мной больше двадцати лет. Мы вместе прошли через многое. Но он так и не понял, что любовь – это не просто красивые слова. Это еще и поступки. Это защита, поддержка, уважение.
А у нас этого не было. Вернее, не было уже давно.
— Знаешь, Валер, я тоже тебя любила. Очень долго. Но где-то между твоими лицемерными шутками и молчаливым одобрением твоей мамы эта любовь безвозвратно закончилась.
Он молчал, опустив голову. Потом медленно кивнул, развернулся и ушел, растворившись в ночной темноте.
Прошло три месяца. Я нашла новую работу, записалась в бассейн, познакомилась с соседкой – милой, доброй женщиной моего возраста, с которой мы стали вместе гулять по вечерам.
Однажды, случайно заглянув в магазин одежды, я увидела его. Платье моей мечты. Ярко-синее, изысканное, элегантное и совершенно непрактичное. Раньше я бы прошла мимо, даже не взглянув в его сторону. Сказала бы себе: «Зачем мне такое? Куда я в нем пойду?».
Но в тот день, повинуясь внезапному порыву, я зашла в примерочную, надела платье и внимательно посмотрела на себя в зеркало.
И неожиданно улыбнулась своему отражению.
— Беру, — уверенно сказала я продавцу.
Дома я бережно повесила платье в шкаф, налила себе чашку ароматного кофе, села у окна и закуталась в теплый плед. За окном тихо падал снег, большими, пушистыми хлопьями. Город медленно затихал, укрываясь в белоснежное одеяло.
Я подняла чашку, вглядываясь в свое отражение в темном стекле.
— С Новым годом, Оля, — прошептала я.
И впервые за долгие годы эти слова прозвучали искренне и правдиво.
Финал.