– Сто тысяч рублей? – я даже растерялась. – Вы серьёзно хотите, чтобы мы подарили вам робот-пылесос за сто тысяч?
Свекровь стояла в дверях нашей кухни так уверенно, будто пришла принимать работу у собственных подчинённых. Губы тонкой линией, руки на бёдрах, взгляд – тяжёлый, с укором. Она явно ждала от нас покаянных вздохов и стремления исполнить её благородный запрос.
– Конечно серьёзно, – ответила она тоном, каким обычно говорят с людьми, которые ничего не понимают в жизни. – У меня спина болит, суставы, я устаю. Вы молодые, вам проще. Да и… – она посмотрела на сына так, будто он должен встать и сделать ей предложение века, – нормальные дети помогают своим родителям.
Я заметила, как у Игоря дёрнулся уголок рта. Его любимая защитная реакция — притвориться частью мебели. Я даже почти слышала, как он мысленно шепчет: «Только бы они не начали». Но мы уже начали.
Мы оба работаем на совесть. Денег ровно столько, чтобы держаться на плаву. И копили мы вовсе не на подарок свекрови, а на стиральную машину, потому что наша старая уже оглушительно стонала при каждом отжиме. Мы хотели хоть маленькую передышку: меньше быта, больше жизни. Но вот в этот момент возле порога появилась свекровь – словно туча, которую никто не вызывал, но она всё равно пришла.
– Сто тысяч – это не маленькая сумма, – попыталась я сказать спокойно. – У нас свои нужды.
– Нужды! – воскликнула она, будто я сказала что-то оскорбительное. – А я, значит, без нужд живу? Вам жалко меня? Да я всю жизнь…
И понеслось. Рассказы о трудной молодости, о безответственных коллегах, о том, как она одна тянула ребёнка. Всё это я слышала много раз. И каждый раз — в контексте того, что мы ей должны что-то компенсировать.
Игорь тяжело вздохнул.
– Мам, ну зачем…
– Затем! – резко перебила она. – У меня болит спина. Мой врач сказал, что уборка мне вредна. А этот пылесос… он бы меня спас!
Я смотрела на неё и ловила себя на странном чувстве: обычная просьба вдруг обрела вес приказа, а за этим приказом уже маячило что-то вроде укоризны. Будто мы обязаны выполнить её желание только потому, что так «принято». С её интонацией получалось, что этот пылесос мы ей буквально должны: как должны звонить, носиться по любым её делам, приезжать, когда она посвистит, и каждый раз благодарить за то, что она считает себя удобной свекровью.
– У нас ипотека, – тихо сказала я.
– А у меня здоровье! – рявкнула она. – И кто обо мне подумает, если не вы?
И тут я почувствовала, как поднимается волна раздражения. Не громкая, не агрессивная — но плотная, как струна. И если она дёрнется сильнее, стукнет по всем нам.
– А вообще, – продолжала свекровь, – какая вам разница? Вы всё равно собирались тратить деньги! Могли бы сделать доброе дело…
Тут я уже не выдержала.
Я сделала шаг вперёд и посмотрела прямо ей в глаза:
– Если вам так нужна чистота, – сказала я ровно, – вы прекрасно сможете и сами пропылесосить, и пол тряпкой помыть.
Тишина упала мгновенно.
Свекровь округлила глаза, словно я ударила в святое.
– Это ты сейчас что сказала?!
– То, что услышали, – спокойно ответила я. – Мы не обязаны покупать технику за сто тысяч только потому, что вам так захотелось.
Она стояла неподвижно, как статуя оскорблённой королевы. Игорь нервно переминался с ноги на ногу, как будто ждал взрыва. И он случился.
– Я всю жизнь для вас! Для тебя! – она ткнула пальцем в сына. – А теперь твоя жена считает, что я должна сама себя обслуживать!
– Никто так не сказал, – устало сказал Игорь.
– Да она только что это сказала!
Она повернулась ко мне так резко, что я увидела, как дрогнули её ресницы.
– Значит, так? Вот так вы меня благодарите?
И вдруг её голос надломился. Не от боли — от обиды, тщательно подогретой расчётом.
Я молчала. Потому что внутри уже было чёткое ощущение: это не просьба. Это манипуляция. Давление. Попытка выжать из нас то, что ей просто захотелось иметь.
– Я уйду, – сказала она трагическим тоном. – Раз вы такие… черствые.
И ушла. Громко хлопнув дверью.
Игорь сел за стол и прикрыл лицо ладонями.
– Ну вот…
– «Ну вот» что? – спросила я.
Он не ответил.
А я подумала: это ещё не конец. Свекровь просто так не отступит.
После той сцены тишина в квартире стояла какая-то напряжённая, словно воздух прислушивался: продолжим мы конфликт или отложим его до следующего удобного случая. Игорь сидел за столом, уткнувшись взглядом в одну точку, и перебирал пальцами край салфетки — его старый жест, когда он не знает, что сказать.
– Ты уверена, что надо было так резко? – тихо спросил он.
– А как надо? – я подняла брови. – Сказать ей: «конечно, берите хоть два — мы потом крышу продадим»?
Он вздохнул.
– Она не со зла.
– А по какому тогда принципу она действует? По принципу «кто громче жалуется, тот и прав»?
Игорь не ответил. И я поняла: свекровь ударила в то место, где он всегда сдавал — в чувство вины. И если сегодня он молчит, значит, мысленно он уже стоит где-то между нами двумя, не понимая, кому из нас верить.
Но пауза длилась недолго.
На следующий день, едва мы вернулись с работы, дверь распахнулась так, будто кто-то ждал нас с минуты на минуту. На пороге стояла свекровь. В куртке, с сумкой, с выражением лица, которое говорило сразу всё: «меня обидели», «я страдаю», «я вообще-то святой человек».
– Я решила пожить у вас пару дней, – сказала она тоном человека, который никого не спрашивает. – Мне нужно успокоиться.
И прошла внутрь, будто квартира ей принадлежит с рождения.
Я почувствовала, как внутри всё переворачивается. Это уже не намёки и не жалобы — это наступление.
Она разложила вещи в спальне, заняла половину ванной полочками, на кухне переставила сахар, соль и масло так, как «должно быть у нормальных людей». Я открыла шкаф — и обнаружила, что она даже отодвинула нашу кастрюлю «потому что ей неудобно».
Вечером она села рядом со мной на диван и сказала:
– Ты меня недолюбливаешь. Я вижу.
– Я вас уважаю, – спокойно ответила я. – Но уважение не означает, что мы должны покупать дорогие вещи, которые нам не по карману.
– Это не про вещи! – всплеснула она руками. – Это про отношение! Я вам никогда ничего плохого не делала!
Я чуть не рассмеялась от неожиданности. Не делала? Просьбы, требования, укоры — это, конечно, «ничего плохого». Она смотрела на меня так, будто разговор уже давно сложился у неё в голове, и менять в нём хоть что-то она не собиралась.
А Игорь никак не мог найти себе места: заходил в спальню, выходил, снова шёл на кухню — будто надеялся наткнуться хоть на какой-то угол, где вся эта ситуация не давит.
На третий день её пребывания она устроила спектакль.
Она стояла у раковины и держалась за спину, охая так, будто только что подняла бетонную плиту.
– Ох, вот бы у меня был этот пылесос… он бы делал всё сам, а мне не пришлось бы страдать…
Я положила полотенце, повернулась и сказала:
– Давайте перестанем вокруг одного пылесоса танцевать. Мы его не купим.
Она сжала губы.
– Значит, вы хотите, чтобы я умерла замученная?
– Мы хотим, чтобы вы жили в реальности, а не в трагедиях, которые сами себе пишете, – сказала я.
Её глаза расширились — не от боли, от обиды, густой, колючей.
– Ты не понимаешь… – прошептала она. – Я ведь одна.
– Вы не одна, – ответила я. – Но это не значит, что мы — ваш кошелёк.
Тишина стала такой плотной, что можно было услышать, как часы в коридоре отсчитывают секунды.
Игорь подошёл ближе.
– Мам… – начал он.
Но она подняла ладонь.
– Молчи. Я всё поняла.
Повернулась ко мне:
– Значит, так. Раз вы не хотите помогать, я сама справлюсь. Я уйду, но вы ещё пожалеете.
Она собрала вещи — демонстративно, шумно, бросая в сумку всё подряд, будто хотела, чтобы каждая молния и каждый стук напоминали: «вы виноваты». И ушла так, словно расправила крылья трагической актрисы, покидающей сцену перед бурными аплодисментами.
Когда дверь закрылась, Игорь тяжело опустился на стул.
– Ну и… что теперь?
– Теперь? – я присела напротив. – Когда она остынет, вернётся к обычным разговорам. Не первый раз же.
– Думаешь?
– Думаю, она просто хотела, чтобы её уговорили. Но уговаривать мы должны только тех, кто нас уважает.
Он долго молчал. Потом осторожно спросил:
– Может, всё-таки проще было купить ей этот пылесос?
Я посмотрела на него спокойно, даже мягко — но с твёрдостью, которую невозможно спутать.
– А ты готов каждый раз платить за её «хочу»? Или мы сразу откроем счёт «мамины прихоти»?
И тут он впервые за эти дни улыбнулся — устало, криво, но всё же улыбнулся.
– Ну да, – сказал он. – Когда ты так говоришь, это звучит… логично.
Я встала, потянулась и спросила:
– Интересно, если она решит, что ей теперь нужен массажное кресло за двести тысяч… мы тоже должны будем «проявить уважение»? Короче, кто из нас в итоге должен, а кто просто любит требовать?
