Ключи от квартиры Марина нашла в кармане мужниного пиджака случайно — искала зажигалку для свечей, когда отключили свет. Связка была незнакомой: два ключа на брелоке в виде серебряной подковы. Она сразу поняла — это не от их съёмной однушки на окраине, где они с Костей ютились третий год. Это были ключи от чего-то другого. От чего-то, о чём ей не рассказывали.
Костя в тот момент сидел в комнате, уставившись в телефон. Его лицо освещал голубоватый свет экрана — единственный источник света во всей квартире. Он переписывался с матерью. Марина знала это по особому выражению его лица: смесь покорности и детского желания угодить. Так он выглядел только когда общался с Зинаидой Павловной.
— Костя, — позвала она, сжимая ключи в кулаке. Металл врезался в ладонь, но она не замечала. — Это что?
Он поднял голову. В полумраке было плохо видно, но Марина могла поклясться, что его лицо дёрнулось. Не удивление — узнавание. Он знал, что это за ключи.
— Где ты это взяла? — вместо ответа спросил он, и голос его прозвучал глухо, словно из-под воды.
— В твоём пиджаке. Том самом, который ты надевал на встречу с маминым юристом в прошлую среду. Что это за ключи, Костя?
Свет в квартире мигнул и включился. Яркая лампа под потолком залила кухню безжалостным светом, и Марина увидела лицо мужа целиком. Он смотрел на неё так, как смотрят на ребёнка, который нашёл припрятанные конфеты раньше времени. С досадой. Не с виной — именно с досадой.
— Это... — он замялся, потом махнул рукой. — Ладно. Всё равно бы узнала. Это ключи от бабушкиной квартиры.
Бабушка Кости — Антонина Михайловна — скончалась четыре месяца назад. Тихо, во сне, в своей двухкомнатной квартире в центре города. Квартире, которую она обещала оставить внуку, единственному из всех родственников, кто навещал её каждую неделю, возил на дачу, чинил текущие краны и слушал бесконечные истории о войне. Марина помнила эти визиты. Она ездила вместе с Костей, пекла для старушки пироги, помогала мыть окна. Антонина Михайловна называла её «доченькой» и шептала на ухо: «Хорошая ты, Маришка. Береги моего оболтуса».
После её кончины началась волокита с документами. Марина тогда не вникала — Костя сказал, что всё улаживает мать, что это сложно и долго, что нужно ждать. Она ждала. Четыре месяца.
— Подожди, — Марина медленно села на табуретку, чувствуя, как ноги становятся ватными. — Документы уже оформлены? Квартира уже наша?
Костя сглотнул.
— Не совсем.
— Что значит «не совсем»?
Он встал, прошёлся по кухне. Его походка была нервной, дёрганой. Так он всегда ходил, когда готовился сказать что-то неприятное.
— Мама... В общем, мама предложила другой вариант. Более разумный. Она считает, что нам рано владеть такой недвижимостью. Мы можем её потерять, сделать глупость, вляпаться в мошенников. Поэтому квартиру оформили на неё. Временно. Пока мы не встанем на ноги.
Марина смотрела на мужа и не узнавала его. Этот мужчина, которому через месяц исполнится тридцать два года, стоял перед ней и объяснял, почему его мать забрала их наследство. И в его голосе не было ни возмущения, ни протеста. Только монотонное повторение чужих аргументов, заученных наизусть.
— Временно, — повторила она. — На маму. Твою маму, которая живёт в собственной трёхкомнатной квартире и сдаёт дачу за городом.
— Ты не понимаешь...
— Я прекрасно понимаю, Костя! — Марина вскочила. — Я понимаю, что твоя свекровь... прости, твоя мать только что украла у нас квартиру. Квартиру, которую Антонина Михайловна оставила тебе. Тебе, а не ей!
— Не украла! — он повысил голос, и в его глазах мелькнула злость. — Она защитила семейное имущество. Ты вообще знаешь, сколько стоит такая квартира в центре? Почти восемь миллионов! Мы с тобой даже не потянем налог на неё! А коммуналка? А ремонт? Мама сказала, что мы сможем там жить, но оформление пока останется на ней. Это логично, Марина. Это по-взрослому.
— По-взрослому? — Марина горько рассмеялась. — Знаешь, что по-взрослому? По-взрослому — это когда тебе тридцать два года, и ты сам принимаешь решения о своей жизни. А не когда мамочка приходит и говорит: «Сыночек, отдай тёте ключи, ты ещё маленький».
— Не передёргивай!
— Я не передёргиваю! Я четыре месяца ждала, пока ты «улаживал документы». А ты в это время подписывал отказ от наследства в пользу матери, да? Вот что вы делали у юриста? Вот почему она не хотела, чтобы я приходила на эти встречи?
Костя отвернулся к окну. Его плечи напряглись, как у человека, которого застали врасплох.
— Мама сказала, что тебе лучше не знать деталей. Что ты расстроишься и наделаешь глупостей. Начнёшь скандалить, требовать. Мы хотели сначала всё уладить, а потом поставить тебя в известность. Чтобы без истерик.
— Без истерик, — повторила Марина шёпотом. — Вы с мамой решили мою судьбу, даже не спросив моего мнения. Как вы решаете всё в этой семье. Помнишь, как она выбирала нам обои в эту квартиру? Помнишь, как она запретила мне устраиваться на работу в ту компанию, потому что там «сомнительный коллектив»? Помнишь, как она отменила наш медовый месяц, потому что у неё заболела спина и ей нужна была помощь?
— Марина, хватит!
— Нет, не хватит! — она подошла к нему вплотную. — Я терпела три года. Три года я была хорошей невесткой. Я улыбалась твоей маме, когда она говорила, что я неправильно готовлю борщ. Я молчала, когда она рылась в нашем шкафу «чтобы проверить, хорошо ли я глажу твои рубашки». Я делала вид, что не замечаю, как она каждый раз уносит из нашего холодильника продукты, которые я купила. Но это — это уже слишком!
Костя обернулся, и на его лице было написано усталое раздражение.
— Ты драматизируешь. Как всегда. Квартира никуда не денется. Мы будем там жить. Просто оформление...
— Просто оформление на чужого человека! — перебила Марина. — Ты хоть понимаешь, что юридически мы теперь — никто? Что твоя мать может завтра продать эту квартиру и потратить деньги на круиз вокруг света? Или переписать на свою сестру? Или на соседского кота?
— Мама никогда так не поступит.
— Откуда ты знаешь? Ты вообще знаешь свою мать, Костя? Или только ту версию, которую она тебе показывает?
В дверь позвонили. Длинный, настойчивый звонок. Так звонила только она. Зинаида Павловна не признавала коротких сигналов — это было ниже её достоинства.
Костя метнулся к двери с облегчением человека, получившего отсрочку. Марина осталась стоять посреди кухни, всё ещё сжимая в руке ключи с подковой. Подкова на счастье. Какая насмешка.
Зинаида Павловна вошла, как всегда, по-хозяйски. Сняла туфли, аккуратно поставила их на коврик, повесила плащ на вешалку и только потом удостоила Марину взглядом.
— Добрый вечер, — сказала свекровь, оглядывая невестку с ног до головы. — Что у тебя с лицом? Опять давление?
— У меня всё хорошо, Зинаида Павловна.
— Не похоже. Бледная, глаза красные. Костя, ты кормишь жену? Вон, худая какая стала.
Костя промычал что-то невнятное, суетливо помогая матери пройти на кухню. Зинаида Павловна села на табуретку — ту самую, с которой только что встала Марина, — и положила на стол свою неизменную сумку из кожзаменителя.
— Я заехала по делу, — объявила она, не обращая внимания на напряжённую атмосферу. — Марина, поставь чайник. Костя, сядь, не маячь. У нас важный разговор.
Марина не двинулась с места.
— Мы как раз обсуждали квартиру, — сказала она ровным голосом. — Квартиру Антонины Михайловны. Которую вы оформили на себя.
Зинаида Павловна даже бровью не повела.
— Я знала, что Костя не удержит язык за зубами. Сынок, я же просила — подождать до выходных. Мы бы сели все вместе, я бы объяснила...
— Объяснили что? — Марина шагнула вперёд. — Как вы обокрали собственного сына?
Свекровь медленно повернула голову и посмотрела на невестку так, как смотрят на назойливую муху. Без гнева. С лёгким недоумением и желанием прихлопнуть.
— Обокрала? — она усмехнулась. — Деточка, я тебе сейчас объясню некоторые вещи, потому что ты, видимо, не понимаешь, как устроены семьи. Я — мать Кости. Я его вырастила, выкормила, выучила. Я тридцать лет своей жизни положила на то, чтобы он стал человеком. А ты — кто? Женщина, которая появилась три года назад и возомнила, что имеет право на семейное имущество.
— Это имущество оставила Антонина Михайловна. Вашему сыну. Не вам.
— Моя мать, — Зинаида Павловна выделила это слово, — была старым, больным человеком. Она не понимала, что делает. Она не знала, что у Кости проблемы с финансовой дисциплиной. Что вы живёте от зарплаты до зарплаты. Что Марина тратит деньги на какие-то курсы вместо того, чтобы копить на будущее.
— Это курсы повышения квалификации! — возмутилась Марина. — Благодаря им я получила новую должность!
— Должность, — фыркнула свекровь. — Перекладывание бумажек с места на место. Это не карьера, деточка. Это имитация деятельности. Пока мой сын вкалывает, ты играешь в офис.
Костя стоял у стены, переминаясь с ноги на ногу. Он смотрел то на мать, то на жену, и его лицо выражало мучительное желание провалиться сквозь землю.
— Мам, может, не надо... — начал он.
— Надо, Костя. Давно надо было, — Зинаида Павловна достала из сумки папку с документами. — Вот. Здесь все бумаги на квартиру. Я оформила всё на себя, потому что только так могу быть уверена, что имущество останется в семье. Ты, сынок, можешь развестись. Не сейчас, так через пять лет. Статистика разводов знаешь какая? А квартира — это восемь миллионов. Я не позволю, чтобы какая-то посторонняя женщина отсудила половину.
— Я не посторонняя! — голос Марины сорвался. — Я его жена!
— Жена — это временный статус, — отрезала свекровь. — А мать — это навсегда. Я защищаю интересы своего сына. Если бы ты его любила по-настоящему, ты бы это поняла.
Марина почувствовала, как кровь отливает от лица. Три года. Три года она пыталась стать частью этой семьи. Три года терпела унижения, замечания, контроль. И всё это время её считали «посторонней женщиной». Временным явлением. Досадной помехой между матерью и сыном.
— Костя, — она повернулась к мужу. — Скажи что-нибудь. Это ведь и твоя квартира тоже. Твоя бабушка хотела, чтобы мы там жили. Вместе. Как семья.
Костя открыл рот. Закрыл. Снова открыл. И выдавил:
— Марин, ну мама же правильно говорит... Мы правда не готовы к такой ответственности. Давай пока поживём так, присмотримся...
— К чему присмотримся? — Марина не верила своим ушам. — К тому, как твоя мать распоряжается нашим будущим?
— Она не распоряжается! Она просто... страхует.
Зинаида Павловна удовлетворённо кивнула.
— Вот видишь, Марина. Мой сын — разумный мужчина. Он понимает, что мать плохого не посоветует. В отличие от некоторых.
Она встала, убирая папку обратно в сумку.
— Значит, так. Квартира будет стоять пустой ещё месяц — там нужно сделать косметический ремонт, я уже договорилась с бригадой. После этого вы можете переехать. Но есть условия.
— Условия? — Марина почувствовала, как внутри неё что-то сжимается в тугой, болезненный узел.
— Первое: никаких животных. Марина, я знаю, что ты хочешь собаку. Забудь. Собаки портят паркет. Второе: никаких шумных гостей после девяти вечера. Соседи пожилые, им нужен покой. Третье: я оставлю за собой один комплект ключей и буду заходить проверять, всё ли в порядке. Не каждый день, конечно. Раз в неделю. Может, два.
— Вы будете приходить к нам без предупреждения? — Марина не могла поверить в то, что слышит.
— А зачем предупреждать? Это же моя квартира, — Зинаида Павловна пожала плечами. — Я должна следить за своим имуществом. Мало ли, потечёт что-нибудь. Или вы решите стены ломать. Костя, проводи меня.
Она направилась к выходу, на ходу поправляя причёску. Костя послушно засеменил следом, как собачка на поводке.
Марина осталась стоять на кухне. В её голове крутился калейдоскоп мыслей, обрывков разговоров, воспоминаний. Вот она везёт Антонину Михайловну на рынок, и старушка сжимает её руку: «Ты хорошая девочка, Мариша. Я рада, что Костя тебя нашёл». Вот она моет окна в той самой квартире, и бабушка приносит ей чай: «Спасибо тебе, дочка. Зинка-то ни разу не помогла, а ты — приехала».
«Зинка ни разу не помогла».
И вдруг Марина вспомнила. Антонина Михайловна говорила это не просто так. Она говорила это с горечью. С разочарованием в собственной дочери, которая навещала мать раз в месяц и то — с претензиями. А теперь эта дочь забрала себе всё.
Дверь хлопнула. Голоса в коридоре стихли. Костя вернулся на кухню, избегая смотреть жене в глаза.
— Я знаю, что ты злишься, — начал он примирительно. — Но попробуй понять...
— Нет, — перебила Марина. — Это ты попробуй понять. Ответь мне на один вопрос: если завтра твоя мать решит продать квартиру и купить на эти деньги домик у моря для себя — ты сможешь ей возразить?
— Она не сделает этого.
— Но если сделает?
Костя молчал. Его молчание было красноречивее любых слов.
— Вот и ответ, — Марина кивнула. — Ты не сможешь. Потому что за тридцать два года ты ни разу не сказал ей «нет». Ни разу не поставил свои интересы выше её капризов. Ни разу не защитил меня, когда она говорила гадости. Ты даже сейчас стоишь и ищешь оправдания для неё, а не для нас.
— Это моя мать, Марина!
— А я — твоя жена! Или уже нет?
Она прошла мимо него в комнату. Достала из шкафа дорожную сумку. Начала складывать вещи. Не торопясь, методично. Документы, ноутбук, необходимая одежда. То, что можно унести за один раз.
Костя появился в дверях спальни.
— Что ты делаешь?
— Собираю вещи.
— Куда ты пойдёшь? У тебя даже родственников здесь нет.
— Есть подруга. Есть работа. Есть голова на плечах, — Марина застегнула сумку. — Знаешь, Костя, я всё думала: почему мне так тяжело в этой семье? Почему я постоянно чувствую себя виноватой, хотя ничего плохого не делаю? А теперь поняла. Я — лишняя деталь в вашем механизме. Вы с мамой — отлаженная система. Она командует, ты подчиняешься. А я торчу посередине и мешаю шестерёнкам крутиться.
— Ты несёшь чушь, — Костя скрестил руки на груди. — Куда ты пойдёшь ночью? Это глупо и по-детски. Утро вечера мудренее. Давай ляжем спать, а завтра всё обсудим.
— Завтра я буду на работе. Послезавтра — тоже. Я не собираюсь тратить свою жизнь на обсуждение того, почему твоя мать имеет право решать, как мне жить.
Она закинула сумку на плечо и пошла к выходу.
— Марина! — окликнул он. — Если ты уйдёшь сейчас — можешь не возвращаться! Я не буду умолять!
Она остановилась на пороге. Обернулась.
— Я знаю, Костя. Ты никогда не умел умолять. Ты умеешь только слушаться. Удачи тебе с квартирой, которая не твоя. С жизнью, которая не твоя. И с мамой, которой ты принадлежишь целиком.
Дверь закрылась с тихим щелчком.
Марина вышла на улицу. Ночной воздух был свежим и холодным, пах осенней листвой и свободой. Она достала телефон, набрала номер подруги.
— Лена? Да, я. Можно у тебя переночевать? Объясню при встрече. Спасибо.
Она пошла к остановке, чувствуя странную лёгкость. Словно с плеч упал груз, который она несла три года, не замечая его веса.
Её телефон завибрировал. Сообщение от Кости: «Мама говорит, что ты ведёшь себя как истеричка. Остынь и возвращайся».
Марина усмехнулась. Даже в этот момент он транслировал слова матери. Не свои мысли — её указания.
Она удалила сообщение и заблокировала номер. Потом подумала — и заблокировала номер свекрови тоже.
Автобус подъехал через пять минут. Марина села у окна и смотрела, как проплывают мимо ночные улицы. Она не плакала. Слёзы высохли где-то там, на кухне, когда она поняла, что её муж выбрал не её.
Впереди была неизвестность. Съёмная комната у подруги, поиск нового жилья, развод. Но это была её неизвестность. Её выбор. Её жизнь.
И впервые за три года Марина чувствовала, что дышит полной грудью.