Я обнаружила эти бумаги совершенно случайно. Вернее, меня к ним подтолкнула обычная человеческая забывчишка. Андрей забыл паспорт дома перед важной встречей с клиентом. Я мчалась через весь город, чтобы передать ему документ, и заодно решила заехать в его офис — он как раз просил привезти забытую на кухне коробку с образцами ткани для нового проекта. Его кабинет был пуст, секретарь сказала, что он ушел на обед в соседнее кафе с мамой. Я оставила паспорт на столе и уже собиралась уходить, когда мой взгляд упал на открытую сумку Андрея, стоявшую рядом с креслом. Из неё торчал край знакомой папки. Синей, плотной, с логотипом нотариальной конторы «Правовест». Та самая папка, которую я видела у него неделю назад, и на мой вопрос «что это?», он, не отрываясь от телефона, буркнул: «Рабочая ерунда, договора по проекту».
Но сейчас что-то внутри щелкнуло. Может, интонация. Может, слишком нервное движение, когда он убирал папку тогда в шкаф. Я замерла на пороге. Рука сама потянулась и вытащила её. Внутри лежали не договора подряда. На первом листе, под стеклянной крышкой папки, громоздилась шапка: «СОГЛАШЕНИЕ О ПЕРЕДАЧЕ ИМУЩЕСТВА В ОБЩУЮ ДОЛЕВУЮ СОБСТВЕННОСТЬ». Ниже — фамилии. Андрей Викторович Круглов. Круглова Галина Степановна. И адрес объекта: г. Москва, ул. Арбатская, дом такой-то, квартира такая-то.
Мир накренился. Воздух выветрился из легких. Это был адрес моей квартиры. Той самой однокомнатной «сталинки» в самом центре, которую мне оставила бабушка три года назад. Моё наследство. Моя крепость, мой воздушный шлюз в этой душной атмосфере семейных интриг. Ключи от которой лежали в моей сумочке, а документы о праве собственности — в моём сейфе в банке.
Я села в кресло Андрея, не замечая, как похолодели пальцы. Листала страницу за страницей. Сухой юридический язык обретал плоть и кровь, кричал об измене. Согласно этому документу, я, якобы добровольно, передаю 1/2 долю в праве собственности на указанную квартиру своему супругу Андрею Викторовичу Круглову. На основании какого-то «устного соглашения» и в целях «укрепления семейных отношений». Рядом стояла доверенность, выданная мною же Андрею на представление моих интересов в Росреестре и совершение любых регистрационных действий. Подпись была моя. Точная, до запятой, копия моей подписи. Но я её не ставила.
В голове загудел нарастающий шум. Я вспомнила, как месяц назад Андрей принес домой стопку бумаг из банка по ипотеке на нашу общую «трешку». «Подпиши здесь, здесь и вот здесь, солнце. Все уже проверено, остались формальности. Я завтра сдам». И я, доверчивая дура, поглощенная срочным отчетом на работе, подмахнула, не глядя. Среди тех бумаг, наверняка, и была эта доверенность. Он подсунул её под общий ворох. А я, его законная жена, которую он клялся беречь, поставила крест на своём единственном капитале.
Дверь в кабинет открылась. Вместе с потоком воздуха из коридора в комнату вплыли смех и знакомый, сладковатый голос моей свекрови. «Ну вот, сынок, всё и уладили. Теперь можно спокойно спать. Я же говорила, что она не будет вникать, главное — подать правильно».
Они вошли вдвоем. Андрей нес два бумажных стаканчика с кофе. Галина Степановна — небольшую коробку кондитерских пирожных. Их лица, озаренные самодовольством успешно завершенной миссии, застыли в одинаковых масках ужаса, когда они увидели меня. Я сидела в кресле моего мужа. А на коленях у меня лежала их тайна, извлеченная на свет.
Андрей ахнул, и кофе заплясал в его руке, обливая пальцы горячей жидкостью. Он даже не почувствовал ожога. Галина Степановна резко сжала коробку, хрустящая бумага жалобно смялась.
— Катя?! — выдавил Андрей. — Ты... что ты здесь делаешь?
— Привезла твой паспорт, — мой голос прозвучал ровно и холодно, будто не мой. — А заодно нашла вот это. Объясни.
Я не кричала. Я даже не повысила тон. Но, кажется, в тот момент мое спокойствие испугало их больше любой истерики. Галина Степановна первой пришла в себя. Она поставила коробку на стол, выпрямила спину и натянула на лицо привычную маску заботливой и мудрой матери.
— Катюша, дорогая, не нужно так нервничать, — заговорила она сиреневым, убаюкивающим тоном, которым обычно уговаривала Андрея надеть шапку. — Мы же всё для вас, для семьи. Это просто формальность. Чтобы квартира была в безопасности. Вдруг что с тобой случится? А так Андрюша сможет распоряжаться, чтобы не было проблем.
— Распоряжаться? Моей квартирой? — я медленно подняла голову и посмотрела на мужа. Его лицо было испещрено мучительной гримасой вины и страха. — Андрей. Ты с мамой решил, что моя бабушкина квартира — теперь ваша общая собственность? Без моего согласия? На основании поддельной моей подписи?
— Ты не поняла! — он бросился ко мне, но я резко отодвинула кресло. — Это же для нашей же безопасности! Представь, я умру раньше тебя, мама останется одна... а у тебя своя квартира есть. Это несправедливо! Мы же семья! Всё должно быть общее. Мама просто предложила вариант, как защитить наши активы. Чтобы в случае развода... то есть, не дай бог, чего... ты не могла просто всё забрать.
«В случае развода». Вот оно. Суть. Свекровь боялась, что её мальчика, вложившего все деньги в общую ипотечную квартиру, однажды выставят на улицу хитрая жена со своей отдельной жилплощадью. И она придумала гениальный, с её точки зрения, ход: уравнять шансы. Обезопасить сына. Сделать меня зависимой. А заодно и себе кусочек пирога отхватить — ведь если доля у Андрея, то она, как его мать, всегда сможет на неё претендовать, «в случае чего».
— И ты согласился? — спросила я, глядя только на него. На того человека, с которым прожила четыре года, делила радости и горести, планировала детей. — Ты вместе с мамой подделал мою подпись? Ты тайком готовил документы на отъем моего наследства? Ради «справедливости»?
— Это не отъем! — взорвалась Галина Степановна, сбрасывая маску. Её глаза стали узкими и колючими. — Это приведение имущественного положения к общему знаменателю! Ты живешь в квартире, которую купил мой сын! Пользуешься его машиной! А сама припрятала свою «хабарь» на черный день. Это называется — не доверяешь мужу. Не считаешь его семьей. Мы просто исправили эту ситуацию. Теперь всё по-честному.
Я встала. Колени подкашивались, но я держалась. Собрала бумаги в папку.
— По-честному, — повторила я. — Подделка документов. Мошенничество. Это по-вашему честно, Галина Степановна? И ты, Андрей? Ты юрист, черт возьми! Ты прекрасно понимаешь, что это уголовно наказуемо!
— Никто ничего не узнает! — почти взмолился Андрей, пытаясь заблокировать мне выход. — Катя, прошу тебя, успокойся. Давай обсудим как взрослые люди. Мы отзовем документы. Не будем их подавать. Я всё уничтожу. Просто... просто пойми наше беспокойство. Мама волнуется за меня.
— Отзовем? — я усмехнулась. — Вы их уже подали, не так ли? Доверенность-то действующая. Судя по датам, регистрация в Росреестре уже на этой неделе.
Они переглянулись. Этот взгляд был красноречивее любых слов. Процесс был запущен. Они не собирались ничего отзывать. Они собирались поставить меня перед свершившимся фактом, когда из Росреестра придет уведомление о регистрации перехода права. А там, глядишь, и скандалить будет поздно — «что сделано, то сделано, давай жить дружно».
Я посмотрела на мужа. В его глазах я не увидела ни раскаяния, ни ужаса перед содеянным. Только паническое желание замять ситуацию, уложить меня обратно в прокрустово ложе его удобной жизни, где мама решает, а он соглашается. Он был не злодеем. Он был трусом. Трусом, которого мама убедила, что они делают великое дело для сохранения семьи.
— Знаешь, что самое мерзкое? — сказала я тихо. — Не то, что ты пошел на это. А то, что ты даже не попытался поговорить со мной. Обсудить свои страхи. Нет. Ты предпочел тайком, за спиной, с мамой, лишить меня того, что принадлежало только мне. Ты не муж. Ты — марионетка.
Я резко толкнула его плечо, прошла между ними и вышла в коридор. Сердце колотилось где-то в горле, в висках стучало. Но мысли, на удивление, были ясными, как горный поток. Нужно было действовать. Быстро.
— Катя! Куда ты?! — закричал Андрей, выбегая вслед.
— К тем, кто понимает в «честности» получше, — бросила я, не оборачиваясь, и нажала кнопку лифта.
Они не побежали за мной. Наверное, решили, что я поеду домой выть в подушку, а потом всё «обсудим». Они не знали, что в тот момент, когда лифт понес меня вниз, в моей голове уже выстраивался план контрудара. Холодный, четкий и беспощадный.
Первым делом я отправилась не домой, а в ближайшее отделение своего банка. Достала из сейфа оригинал свидетельства о праве собственности и выписку из ЕГРН. Сфотографировала всё, включая сегодняшние «трофейные» документы. Потом поехала в офис к своему другу детства, который работал следователем в экономическом управлении. Дима выслушал меня, не перебивая, просмотрел бумаги и свистнул.
— Кать, это же чистой воды мошенничество, — сказал он, постукивая карандашом по столу. — Подделка подписи на доверенности с целью завладения имуществом. Статья 159 УК РФ. И твой благоверный — юрист, он же в курсе, что это не штрафы, а реальные сроки. Особенно в таком размере. Арбат, однашка... это же десятки миллионов.
— Что делать? — спросила я. В глазах стояли слезы, но я их глотала. Некогда было реветь.
— Первое — заявление в полицию. Прямо сейчас. Чтобы зафиксировать факт обнаружения и попытки мошенничества ДО того, как они успеют подать документы на регистрацию. Второе — срочный официальный отзыв доверенности у нотариуса, который её выдавал. Нужно доказать, что подпись поддельная. Третье — предупредить Росреестр письмом о наличии спора и попытке незаконной регистрации. Я тебе помогу со всеми бумагами.
Мы просидели над заявлениями три часа. Каждую фразу выверяли. Дима звонил знакомым в нотариальную палату и Росреестр, предупреждая о возможной афере. К вечеру у меня на руках было заявление в полицию с отметкой о принятии, заявление об отзыве доверенности и письмо в управление Росреестра. Я чувствовала себя солдатом, готовящимся к битве за свою землю. Свою настоящую, а не вымышленную крепость.
Только тогда я позволила себе поехать домой. В нашу общую ипотечную квартиру, которая теперь казалась мне враждебной территорией. Андрей был дома. Он метался по гостиной, телефон прилип к уху. Услышав, как я открываю дверь, он бросил трубку и ринулся ко мне. Лицо его было серым, под глазами — синяки усталости и страха.
— Катя, ты где была?! Я объездил весь город! Мама звонила, она в истерике! Ты что, правда, хочешь всё разрушить? Из-за каких-то бумажек?
— Из-за каких-то бумажек? — я спокойно сняла пальто и повесила его на вешалку. — Андрей, ты пытаешься украсть у меня квартиру. Это не бумажки. Это моя свобода. Моя история. Моя бабушка, которая копила на это жилье всю жизнь. И твоя мама решила, что это станет вашей семейной заначкой. Нет уж.
— Как ты можешь так говорить о маме?! — закричал он. — Она хотела как лучше! Чтобы у нас всё было поровну! Чтобы ты не чувствовала себя принцессой с отдельным замком, пока я тут пашу как вол на ипотеку!
— Я тоже «пашу как вол»! — наконец сорвалась я. — Я плачу половину ипотеки! Половину счетов! Я не сижу у тебя на шее! И моя квартира — это не «замок», это моя личная территория, которую я не собираюсь делить с твоей матерью! Почему ты не можешь этого понять? Почему для тебя её мнение всегда важнее моего?
— Потому что она — моя мать! — выдохнул он, и в его глазах плеснулась искренняя, детская обида. — Она никогда мне плохого не пожелает. А ты... ты сейчас ведешь себя как жадина. Как чужая.
Слово «чужая» повисло в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Оно все объясняло. Для него и его мамы я так и не стала своей. Я была временным попутчиком, которого нужно было обезопасить, привязать, а лучше — подчинить.
— Я подала заявление в полицию, — сказала я, не глядя на него. — О мошенничестве. И отозвала доверенность. И уведомила Росреестр. Ваш план провалился, Андрей.
Он отшатнулся, будто я ударила его. Лицо исказилось от ужаса.
— Ты... ты что наделала?! Ты хочешь посадить меня?! Свою мать?! Мы же семья!
— Семьи так не поступают, — холодно ответила я. — Вы перешли черту. И теперь у вас есть выбор. Либо вы оба, с мамой, идете в полицию и пишете явку с повинной, признаете, что это была ваша инициатива и подделка, и отказываетесь от всех претензий на мою квартиру. Либо дело пойдет своим ходом. А я, как пострадавшая, буду требовать возбуждения уголовного дела. Ты юрист. Посчитай риски.
Он молчал минуту, две, уставившись в пол. Потом медленно поднял на меня глаза. В них не было ни любви, ни даже ненависти. Только животный страх за себя и, возможно, за мать.
— Мама никогда не согласится, — прошептал он. — Она будет доказывать, что это ты всё придумала. Что сама подписала, а теперь передумала.
— Есть экспертиза подчерка, — парировала я. — Есть свидетели в нотариальной конторе, которые, я уверена, покажут, что приходила только ты с доверенностью, а я там и не появлялась. Есть запись с камер в нотариусе, если они там есть. Игра стоит свеч, Андрей?
Он повалился на диван, закрыв лицо руками. Со стороны он выглядел жалко. Но моё сердце было уже заковано в лед. Жалость умерла, когда я увидела в той синей папке свой адрес и чужие подписи.
— Я поговорю с ней, — глухо сказал он из-за ладоней.
— Не «поговоришь». Ты обеспечишь её явку к следователю завтра к десяти утра. Вместе с чистосердечным признанием. И с отказом от всех претензий, оформленным у нотариуса. Иначе — заявление останется в силе.
Я повернулась и пошла в спальню собирать вещи. Не всё. Только самое необходимое. Документы, ноутбук, несколько смен одежды. Я не собиралась оставаться здесь ни минуты дольше. Воздух в этой квартире был отравлен предательством.
— Ты уходишь? — его голос донесся с дивана, слабый и потерянный.
— Да. В свою квартиру. Ту, которая пока еще только моя. А тебе, Андрей, нужно решить, с кем ты. Со своей новой семьей, которую ты создал со мной. Или с той, в которой ты навсегда остался маленьким мальчиком, боящимся маминого гнева. Выбор за тобой. Но учти: если ты выберешь её, обратной дороги ко мне не будет. Никогда.
Я вышла из квартиры, хлопнув дверью. Звук был громким и окончательным. Внизу, на улице, я села в такси и дала адрес бабушкиной квартиры. Только когда машина тронулась, я разрешила себе заплакать. Тихо, чтобы водитель не слышал. Плакала не об Андрее — о том призраке любви, в который я верила. Плакала о доверии, которое рассыпалось в прах. Плакала о той наивной девушке, которая подписывала бумаги, не глядя, потому что «муж же не подведет».
Но слезы быстро высохли. Их сменила странная, леденящая ясность. Я выжила. Я вовремя увидела пропасть, в которую меня толкали. И теперь у меня было всё, чтобы не упасть.
На следующий день в десять утра я была у здания следственного отдела. Андрей приехал вместе с Галиной Степановной. Увидев меня, свекровь попыталась натянуть прежнюю маску благородного негодования, но смотрела она в пол, а руки её мелко дрожали. Андрей выглядел как после тяжелой болезни — осунувшийся, с трясущимися веками.
Процедура заняла несколько часов. Галина Степановна, под давлением неопровержимых фактов и спокойных, профессиональных вопросов следователя, в конце концов, сломалась. Она не плакала, не каялась, она просто, сухим, злым голосом, начала выкладывать свою версию: как она боялась, что я уйду и оставлю Андрея ни с чем, как придумала этот «справедливый» план, как уговорила сына, уверяя, что «Катя даже не заметит, а если заметит — будет уже поздно, смирится». Андрей сидел рядом, сгорбившись, и кивал. Он подтверждал каждое её слово. В его покорности было что-то жуткое.
Я подписала все необходимые бумаги об отказе от претензий в связи с добровольным возмещением морального вреда и явкой с повинной. Уголовное дело было прекращено за малозначительностью, но в материалах осталась запись о мошенничестве. Это пятно на репутации юриста Андрея Круглова. Пятно, которое уже не смоешь.
Когда мы вышли на улицу, было уже вечер. Галина Степановна, не глядя на меня, быстро пошла к своей машине. Андрей задержался. Он стоял, понурившись, и казался вдвое меньше своего обычного роста.
— Катя... — начал он.
— Всё, Андрей, — перебила я. — Разговор окончен. Ключи от квартиры оставь в ящике для писем. Документы на развод я пришлю своему адвокату, он с тобой свяжется. Что касается общей квартиры... продавай свою долю, выкупай мою — как договоримся. Но без твоей мамы у руля, пожалуйста.
— Я... я всё испортил, — прошептал он, и в его голосе впервые зазвучало что-то похожее на осознание. Не раскаяние еще, но понимание масштаба катастрофы.
— Да, — просто сказала я. — Испортил. То, что было между нами, уже не починить. Научись жить своим умом, Андрей. Если, конечно, она тебе это позволит.
Я развернулась и пошла прочь. Ветер кружил под ногами первые осенние листья. Я шла по улице, ведущей к моему дому. К моей крепости. Впереди маячили месяцы бумажной волокиты с разводом и разделом имущества. Юридические баталии. Возможно, новые слезы. Но я больше не боялась. Потому что за спиной у меня была не пустота, а крепкая, настоящая стена — моя собственная воля. И та самая однокомнатная квартира на Арбате, которая теперь была не просто недвижимостью. Она была символом. Символом того, что даже когда рушится мир, построенный на чужой лжи, у тебя должно оставаться свое, неприкосновенное пространство. Твое право сказать «нет». Твоя линия, которую никто не имеет права переступить.
И пусть свекровь теперь ненавидит меня лютой ненавистью, а бывший муж будет жалеть о содеянном (или нет) — это уже не имело значения. Я отстояла себя. И это был самый важный урок в моей жизни. Урок, который научил меня смотреть в суть вещей, доверять только себе и никогда, никогда не подписывать бумаги, не прочитав каждую строчку. Даже если их подает тот, кто клялся тебе в любви до гроба. Особенно — если подает.