Я лежала на полу в прихожей и смотрела на старый, местами потертый линолеум. В бедре пульсировала тупая, горячая боль. Казалось, что нога мне больше не принадлежит.
Часы на стене тикали слишком громко. Тик-так. Тик-так.
Три часа. Я лежала уже три часа. Телефон остался на тумбочке в комнате. До него было всего три метра, но для меня эти метры превратились в марафонскую дистанцию, которую я не могла преодолеть.
«Вот и все, Марья Ивановна, — подумала я с горькой усмешкой. — Отпреподавала свое. Заслуженный учитель, отличник народного просвещения. А помрешь на коврике у двери, потому что пошла за хлебом и запуталась в собственных ногах».
Слезы катились по вискам, затекая в уши. Было не столько больно, сколько обидно. И страшно. Одиночество, которое я старательно не замечала последние десять лет после смерти мужа, вдруг навалилось на меня всем своим свинцовым весом.
Я закрыла глаза и начала молиться. Не знаю кому. Просто просила, чтобы кто-нибудь пришел. Соседка? Почтальон? Хоть кто-то.
Дверь заскрежетала. У меня было два комплекта ключей. Один у меня в сумке, под вешалкой. Второй я отдала Лене, своей бывшей ученице. Леночка Смирнова, моя гордость, золотая медалистка. Она жила в соседнем доме и обещала заглядывать, проверять «любимую учительницу».
— Марья Ивановна? Вы дома? Я вам квитанции принесла!
Голос был не Ленин. Это была Зинаида из 45-й квартиры. У нее тоже был ключ, на всякий пожарный. Вот он, пожарный случай, и настал.
— Зина… — прохрипела я. — Скорую…
Дальше все было как в тумане. Сирена, тряска, запах лекарств и дешевого табака от санитаров. Чьи-то руки перекладывали меня с каталки на кушетку. Я то проваливалась в сон, то выныривала обратно в реальность, полную резкого света ламп дневного освещения.
Очнулась я в палате. На соседней койке храпела полная женщина. Нога была в гипсе и подвешена на какой-то сложной конструкции.
— Очнулись, бабуля? — медсестра, молоденькая девочка с накладными ресницами, заглянула в палату. — Жить будете. Шейка бедра, перелом сложный, но врач у нас — золото. Сам завотделением оперировал.
— Какой завотделением? — слабо спросила я. Язык еле ворочался.
— Владимир Николаевич. Он вас как увидел в приемном, сам взялся. Сказал, никому не доверит.
Владимир Николаевич… Имя ни о чем мне не говорило. За сорок лет работы в школе через меня прошли тысячи детей. Имен я помнила много, но сочетание с отчеством в голове не щелкало.
К вечеру мне стало хуже. Поднялась температура, мысли путались. Мне казалось, что я снова в классе. 9 «Б». Самый сложный класс за всю мою карьеру.
— Волков! Опять двойка! — кричала я в бреду. — Ты бездарь! Ты закончишь тюрьмой, слышишь меня? Твое место — дворы мести, а не за партой сидеть!
— Тише, тише, Марья Ивановна, — чья-то прохладная рука легла мне на лоб. — Не кричите. Волков слышит.
Я открыла глаза. Надо мной стоял высокий мужчина в белом халате. Широкие плечи, усталые глаза над маской, седина на висках. Ему было около сорока.
Он стянул маску вниз.
— Узнаете?
Я вглядывалась в черты лица. Квадратный подбородок, шрам над бровью… Вовка? Вовка Волков? Тот самый хулиган, который разбил окно в учительской? Тот, которого я выгоняла с уроков литературы за то, что он не мог связать двух слов?
— Володя? — прошептала я. — Волков?
— Он самый, Марья Ивановна. Живой, не в тюрьме.
Мне стало жарко. Стыд обжег щеки сильнее, чем лихорадка. Я вспомнила, как унижала его перед всем классом. Как швыряла его тетрадь на пол. «У тебя в голове опилки, Волков!».
— Ты… ты врач? — глупо спросила я.
— Травматолог-ортопед. Заведующий отделением, — он говорил спокойно, без злорадства. Просто констатировал факт. — У вас сложный перелом, Марья Ивановна. Возраст, остеопороз. Нужна операция по замене сустава. Квоту ждать долго, месяца три. Вы не выдержите лежания, пневмония начнется.
Сердце упало. Денег на операцию у меня не было. Пенсия учительская, сами понимаете. На «похоронные» отложено немного, но этого не хватит даже на винтик от протеза.
— Значит, буду лежать, — отвернулась я к стене. — Сколько протяну.
— Не будете, — твердо сказал он. — Я уже все оформил. Имплант есть, хороший, швейцарский. Завтра утром прооперирую.
Я резко повернулась к нему. Резкая боль прострелила ногу.
— Откуда? Это же бешеные деньги!
— Спонсорская помощь, — он улыбнулся одними глазами. — Считайте, что это взятка, чтобы вы мне в журнал двойку не ставили.
Он поправил мне одеяло, проверил капельницу и вышел. А я осталась лежать и плакать.
Вспомнился выпускной того 9 «Б». Это было двадцать четыре года назад. Вовка тогда стоял в сторонке, в помятом пиджаке. А я распиналась перед Леночкой Смирновой и Игорем Кравцовым. Пророчила им великое будущее. Леночка — будущий дипломат, Игорь — ученый.
А Вовке я тогда сказала на прощание: «Надеюсь, Волков, жизнь тебя научит уму-разуму, раз я не смогла».
Научила.
Операция прошла успешно. Через два дня я уже сидела на кровати. Вовка заходил ко мне каждое утро перед планеркой. Приносил то йогурт, то фрукты.
— Володя, — начала я однажды, когда он менял мне повязку. — Почему?
Он замер на секунду, потом продолжил бинтовать.
— Что «почему», Марья Ивановна?
— Почему ты возишься со мной? Я же тебя… я же тебя ненавидела. Я думала, ты испортишь мне статистику класса. Я гнобила тебя.
Он выпрямился, посмотрел мне прямо в глаза.
— Помните, в восьмом классе я подрался с физруком? Когда он щенка пнул во дворе школы?
Я кивнула. Был скандал. Я тогда требовала исключить Волкова.
— Вы тогда кричали на педсовете, что я агрессивный и социально опасный. А я просто не мог терпеть, когда слабых обижают. Потом я попал в больницу с аппендицитом. И там увидел работу хирургов. Как они людей с того света вытаскивают. И решил — буду таким же.
— Но я-то тут при чем? Я же тебе жизнь портила.
— А вы меня закалили, — он усмехнулся. — Вы говорили: «Волков, ты ноль, ты ничтожество». А я зубы стискивал и учил биологию по ночам. Чтобы доказать. Не вам — себе. Что я не ноль. Если бы вы меня по головке гладили, я бы, может, и правда спился где-нибудь в гаражах. Злость — она иногда лучшее топливо, Марья Ивановна.
Он помолчал и добавил уже тише:
— А еще… Вы, когда я сочинение написал про маму, единственную пятерку мне поставили. И написали внизу: «В тебе есть душа, Волков. Не потеряй». Я ту тетрадку до сих пор храню.
Я заплакала. Я не помнила этого. Совершенно не помнила. Для меня это был просто очередной проверенный листок бумаги. А для него — якорь, который удержал его жизнь.
— Кстати, — он сменил тему, видя мои слезы. — А где ваши отличники? Смирнова Лена? Она же вроде в городе осталась?
Я отвела взгляд.
— Лена… Я звонила ей, когда упала. Сначала не брала. Потом перезвонила, когда я уже в скорой была. Сказала, что у нее отчетный период, и она не может приехать. А Игорь… Игорь уехал в Штаты десять лет назад. Присылает открытку на Рождество по электронной почте.
Вовка ничего не сказал. Просто сжал мою руку. Его рука была теплой, сильной и надежной. Рука хирурга. Рука человека.
Выписали меня через две недели.
— Я такси вызову, — суетилась я, собирая вещи. — Зинаида встретит.
— Отставить такси, — в палату вошел Владимир Николаевич. Уже не в халате, а в обычной куртке. — Я отвезу. Смена закончилась.
Он донес меня до машины буквально на руках. Аккуратно усадил, пристегнул. Мы ехали по вечернему городу, и я смотрела на его профиль. Взрослый, серьезный мужчина. Отец двоих детей — он показывал мне фотографии.
Когда мы подъехали к подъезду, я увидела Лену Смирнову. Она выходила из своей дорогой иномарки с пакетами из бутика. Увидев нас, она замерла.
Володя достал коляску из багажника, помог мне перебраться.
— Ой, Марья Ивановна! — Лена подбежала к нам, цокая каблуками. — Вы уже вернулись? А я все собиралась навестить, да на работе завал такой, ужас просто! Вы же понимаете, должность обязывает…
Она говорила быстро, бегая глазами, пытаясь оправдаться перед собственной совестью.
— А это кто с вами? — она смерила Володя оценивающим взглядом. — Санитар? Сколько берете за подъем на этаж?
Володя посмотрел на нее. Спокойно так, внимательно.
— Здравствуй, Смирнова. Не узнала? Волков. 9 «Б».
У Лены отвисла челюсть. Она переводила взгляд с его дорогой куртки на машину, потом на меня.
— Вовка? Ты же… ты же вроде…
— В тюрьме должен быть? — он улыбнулся уголком рта. — Нет, Лена. Я людей лечу.
Он развернул коляску спиной к ней.
— Поехали, Марья Ивановна. Лифт работает, я проверил.
— Подождите! — крикнула Лена нам в спину. — Марья Ивановна, может вам продуктов надо? Я куплю!
Я не обернулась.
— Не надо, Леночка, — тихо сказала я. — У меня все есть.
Мы поднялись в квартиру. Володя занес вещи, проверил холодильник, записал мне на листке схему приема лекарств.
— Я завтра заеду, — сказал он у двери. — И медсестру пришлю, уколы делать.
Я стояла, опираясь на ходунки, и смотрела на него.
— Володя… — голос дрогнул. — Прости меня. За всё. За «тюрьму», за «бездаря». Я была плохим учителем. Я учила вас правилам грамматики, а надо было учить человечности. И сама этот предмет провалила.
Он подошел, обнял меня аккуратно, чтобы не задеть больное бедро.
— Вы были строгим учителем, Марья Ивановна. Но вы были честным. А это важнее. И знаете… Спасибо вам.
— За что? — удивилась я.
— За ту пятерку за сочинение. И за то, что научили держать удар.
Дверь за ним закрылась. Я осталась одна в тихой квартире. Но теперь эта тишина не казалась мне страшной.
Я подошла к шкафу, где хранились старые школьные альбомы. Достала выпуск 2001 года. Нашла фотографию 9 «Б».
Вот она, Леночка Смирнова — в центре, с бантами, сияющая. А вот он, Вовка Волков — в последнем ряду, взъерошенный, смотрит исподлобья.
Я провела пальцем по его лицу.
Двадцать четыре года прошло. Оценки в журнале давно выцвели и забылись. Аттестаты с золотыми медалями пылятся на полках. А жизнь… Жизнь выставила свои оценки. Самые честные. И пересдать этот экзамен уже не получится.
Я закрыла альбом и впервые за много лет улыбнулась. Завтра приедет Вовка. Мой ученик. Мой спаситель. Моя самая большая педагогическая ошибка, которая оказалась моей самой большой победой.
Спасибо, что дочитали! ❤️ Автор будет благодарен вашей подписке и лайку! ✅👍
Мои соцсети: Сайт | Вконтакте | Одноклассники | Телеграм | Рутуб.