— Наташенька, зайди к нам на минутку, — Галина Ивановна перехватила меня у двери, когда я возвращалась из магазина с пакетом гречки и хлеба.
Я замерла, сжимая ручку пакета. Соседи по площадке никогда раньше не звали меня в гости. Мы здоровались, иногда разговаривали о погоде или о проблемах с отоплением, но не больше.
— Спасибо, я тороплюсь, — попыталась отказаться я, но Галина Ивановна уже взяла меня под локоть.
— Пять минут всего. Иван Петрович уже чай поставил.
В их квартире пахло ванилью и старыми книгами. На стенах висели фотографии в деревянных рамках, на комоде стояли фарфоровые статуэтки. Всё здесь дышало теплом и уютом, которого так не хватало в моей пустой квартире.
— Садись, не стесняйся, — Иван Петрович указал на мягкий диван. Он был высоким мужчиной с седыми волосами и добрыми глазами за очками.
Я села, не понимая, зачем меня позвали. Галина Ивановна принесла чай с печеньем, села напротив и внимательно посмотрела на меня.
— Наташа, мы знаем, что тебе сейчас тяжело, — начала она тихо.
Я опустила глаза. После смерти мужа прошёл год, но боль никуда не ушла. Пенсия маленькая, работу найти не могу, да и силы кончились. Последние месяцы я словно существовала, а не жила.
— У нас есть дача, — продолжил Иван Петрович. — Хорошая, в сорока километрах от города. Мы туда давно не ездим, здоровье уже не то.
Он достал из кармана связку ключей и положил на стол передо мной.
— Поезжай отдохни. Свежий воздух, тишина. Там огород есть, яблони, речка рядом.
Я растерянно смотрела то на ключи, то на супругов.
— Я не могу. Это же ваша дача, я не имею права.
— Какое право? — Галина Ивановна махнула рукой. — Дом всё равно пустует, зарастает бурьяном. Нам будет спокойнее, если кто-то там поживёт.
— Но мы же почти незнакомы, — я чувствовала, как краснею. — Вы не знаете меня.
— Знаем, — твёрдо сказал Иван Петрович. — Видим, как ты живёшь. Стены в наших домах тонкие, Наташа.
Я вздрогнула. Значит, они слышали, как я плачу по ночам, когда становится особенно невыносимо.
— Возьми ключи, — Галина Ивановна придвинула связку ближе ко мне. — Просто поезжай. Хотя бы на неделю.
В её голосе звучала такая настойчивость, что я не решилась отказаться. Взяв ключи, я пообещала подумать.
Но думать было особо не о чем. В городе я задыхалась от одиночества и воспоминаний. Каждый угол квартиры напоминал о Валере. Его тапочки у порога, которые я не могла выбросить. Его кружка на кухне. Его запах на подушке, который давно выветрился, но мне всё ещё казалось, что я его чувствую.
Через три дня я собрала небольшую сумку и поехала на автобусе по адресу, который написала мне Галина Ивановна.
Дача оказалась небольшим деревянным домиком с верандой, окружённым яблонями. Участок действительно зарос, но не критично. Калитка открылась со скрипом, и я прошла по заросшей дорожке к крыльцу.
Ключ повернулся в замке легко. Я толкнула дверь и вошла внутрь.
Сначала, что бросилось в глаза — чистота. Никакой пыли, паутины, затхлости. Словно здесь жили ещё вчера. На столе стояла ваза с засушенными цветами, на окнах висели выцветшие занавески.
И записка.
Белый лист бумаги лежал прямо в центре стола, придавленный небольшим камешком. Я подняла его дрожащими руками и начала читать.
"Наташенька, это наш подарок тебе. Мы видели, как ты плакала по ночам. Прости, что раньше не помогли. Дом теперь твой — документы в ящике стола. Ты нам как дочь. Иван и Галина".
Я перечитала записку три раза, не веря собственным глазам. Открыла указанный ящик и обнаружила там папку с документами. Договор дарения. На моё имя. Заверенный нотариусом две недели назад.
Ноги подкосились. Я опустилась на стул и закрыла лицо руками. Они отдали мне дачу. Просто так. Люди, которых я почти не знала.
Слёзы хлынули сами собой, но теперь это были не те горькие рыдания, которые терзали меня по ночам. Это было что-то другое. Благодарность. Потрясение. И первый за долгое время проблеск надежды.
Я провела на даче две недели. Каждый день понемногу приводила участок в порядок. Полола грядки, собирала яблоки, чинила забор. Руки болели от непривычной работы, но это была приятная боль. Я снова чувствовала себя живой.
А потом поехала в город — не чтобы вернуться насовсем, а чтобы поблагодарить Ивановых.
— Зачем? — только и смогла выдавить я, стоя на пороге их квартиры. — Зачем вы это сделали?
Галина Ивановна молча взяла меня за руку и подвела к комоду. Там, в центре, стояла большая фотография молодой женщины. Тёмные волосы, добрые глаза, улыбка.
— Наша дочь Лена, — тихо сказала она. — Двадцать лет назад погибла в аварии. Ей было тридцать два. Почти твой возраст.
Я смотрела на фотографию и видела сходство. Не внешнее, а какое-то внутреннее. Может, в выражении глаз.
—Когда ты появилась в нашем доме, продолжал Иван Петрович, мы сразу почувствовали. Лена тоже овдовела молодой. Тоже не могла найти себе место. Мы тогда не смогли ей помочь, не поняли, как ей плохо.
Голос его дрогнул.
— Мы не хотим повторения. Не хотим молчать, когда рядом человек тонет в горе. Дача всё равно никому не нужна, а ты... ты можешь начать жить заново.
Я обняла их обоих, и мы стояли так, крепко прижавшись друг к другу — три одиноких человека, которые вдруг стали семьёй.
Теперь я живу на даче. Перевезла туда свои вещи, оформила прописку. Нашла работу в местной библиотеке — немного платят, но мне хватает. Развела цветы, завела кошку, подружилась с соседями.
А Ивановы приезжают каждые выходные. Мы вместе готовим обеды, работаем в огороде, пьём чай на веранде. Галина Ивановна учит меня печь пироги, а Иван Петрович помогает чинить крышу.
Впервые за два года я чувствую, что жизнь продолжается. Что я не одна. Что боль постепенно отпускает, уступая место чему-то светлому и тёплому.
И каждый раз, открывая дверь своего дома, я вспоминаю ту записку и шепчу:
— Спасибо.