Я стояла у покосившейся калитки и не могла заставить себя войти. Петли проржавели и жалобно скрипнули, когда я тронула дерево рукой. Бабушкин дом. Теперь уже ничей.
Две недели прошло после похорон. Я не успела. Была в командировке в Казани, потом отчёт для совета директоров, потом ещё что-то важное. Всегда что-то важное. Важнее мамы, которая меня воспитала. Важнее единственного человека, который любил меня просто так.
Телефон в руке искал сеть. Одна палочка. Пропала. Снова одна. И снова пропала. Я тут же попыталась переместиться левее. Потом правее. Ничего не помогало.
Вокруг стояла такая тишина, что звенело в ушах. Запах сена и навоза. Я поморщилась. В детстве этот запах был запахом лета, каникул, свободы. Бабушка будила меня рано, и мы шли кормить кур. Я смеялась, когда они толкались у моих ног. А теперь этот запах казался чужим и неприятным. Деревенским.
На крыльце сидел мужчина. Я видела его на похоронах. Прилетела тогда на полдня, на поминках не осталась. Надо было вернуться на совещание. Он что-то чинил, не поднимая головы. Руки у него были большие, загрубевшие от работы. Молча кивнул, когда я прошла мимо. Даже не посмотрел.
В доме пахло пылью и чем-то забытым. Тихо. Пусто. Часы на стене остановились. Бабушка всегда их заводила по воскресеньям. Теперь некому.
На комоде стояли две фотографии. Моя — школьная, с косичками и глупой улыбкой. И бабушкина — молодая, в цветастом платке, смеётся. Мне на той фотографии было четырнадцать. Только что похоронила родителей. Только что переехала к бабушке. На фотографии я улыбалась, хотя внутри всё болело. Бабушка сказала тогда: «Улыбайся, Маришка. Улыбка — это сила».
Стекло было идеально чистым. Бабушка протирала его каждый день. Я это знала. Все восемнадцать лет, что прошли с той фотографии. И от этого знания стало так тошно, что захотелось выйти обратно.
Но я не вышла. Я же приехала разбирать вещи. Директор по маркетингу крупного московского агентства. Тридцать два года. Своя квартира в ипотеку. Машина в кредит. Всё как положено. Всё как надо.
Только бабушку похоронили без меня.
На следующий день нотариус вызвал меня в райцентр. Три часа на автобусе в одну сторону. Автобус был старый, дребезжащий, пах соляркой. Я сидела у окна и смотрела на поля. Жёлтые, бесконечные, скучные.
Маленький кабинет, пыльные папки, запах старой бумаги. Нотариус был немолодой, в очках с толстыми стёклами. Смотрел на меня поверх них.
- Марина Андреевна Соколова?
Я кивнула.
- Завещание вашей бабушки, Анны Сергеевны Соколовой.
Он зачитывал сухим голосом. Дом, участок, сбережения. Один миллион восемьсот тысяч рублей. Я мысленно прикинула: это почти вся моя московская ипотека. Можно закрыть и вздохнуть свободно.
А потом он произнёс условие.
Я должна прожить в этом доме один год. В законном браке. С Егором Дмитриевичем Волковым.
- Это шутка? - я даже не сразу поняла, что сказала это вслух.
Нотариус снял очки. Протёр. Надел обратно.
- Анна Сергеевна была в здравом уме, - он протянул мне бумагу. - Вот медицинское заключение. Вот её письмо вам.
Письмо было коротким. Бабушкин почерк, знакомый с детства. Крупный, с завитушками на заглавных буквах. Немного дрожащий в конце. Она уже болела, когда писала.
«Маришка, прости старуху. Но ты забыла, как жить. Год — это немного. Попробуй. Егор хороший. Он согласился. Я его попросила. Люблю тебя. Бабушка.»
Я перечитала три раза. Буквы расплывались перед глазами. То ли от слёз, то ли от злости.
Забыла, как жить? Я работаю по четырнадцать часов в сутки. У меня команда из двенадцати человек. Клиенты из топ-100 российских компаний. Я знаю, как жить. Я умею жить. Лучше всех.
Только почему-то от этих мыслей стало ещё хуже.
- Где этот Егор? - спросила я.
Он ждал в коридоре. Тот самый мужчина с крыльца. Высокий, широкоплечий, с обветренным лицом. Тёмные волосы с сединой на висках. Глаза серые, внимательные. Смотрел хмуро.
- Вы знали? - спросила я.
- Знал.
- И согласились? Зачем вам это?
- Анна Сергеевна попросила.
- Она вам что, деньги оставила?
Он помолчал. Потом посмотрел на меня так, что я почувствовала себя неуютно. Как будто он видел меня насквозь.
- Нет. Ничего не оставила.
Я не понимала. Зачем тогда? Какой ему смысл? Кто в здравом уме согласится на фиктивный брак с чужой женщиной на целый год? Без денег, без выгоды?
Но один миллион восемьсот тысяч. Это десять лет ипотеки. А год — это просто год. Триста шестьдесят пять дней. Переживу.
- Хорошо, - сказала я. - Фиктивный брак. Без обязательств.
- Само собой.
Мы расписались в тот же день. В маленьком загсе райцентра, без свидетелей и цветов. Сотрудница смотрела на нас с любопытством. Шептала что-то коллеге. Наверное, вся деревня уже знала. Сплетни здесь расходятся быстрее интернета.
Мне было всё равно. Год. Всего один год.
***
Первый месяц был войной.
Я пыталась работать удалённо. Ездила в райцентр, в библиотеку. Там был вай-фай. Слабый, вечно пропадающий, но хоть какой-то. Три часа туда, три обратно. Возвращалась злая и разбитая. Спина болела от жёстких автобусных сидений. Голова гудела от бесконечных писем и звонков.
Егор вставал в пять утра. Куры, козы, огород. Я просыпалась от грохота вёдер и хлопанья дверей. Первую неделю терпела. Стискивала зубы и пыталась заснуть обратно. На вторую не выдержала.
- Вы не можете потише? - я вышла на крыльцо в халате, трясясь от холода и злости. Сентябрь в деревне был уже холодным. Не то что в Москве.
Он посмотрел на меня. Пожал плечами.
- Хозяйство.
И всё. Больше ни слова. Развернулся и ушёл к своим курам.
Я стояла на крыльце и думала, что ненавижу его. Ненавижу этот дом. Ненавижу деревню. Ненавижу бабушку за это дурацкое условие.
Нет. Бабушку я не могла ненавидеть. Даже если очень хотела.
Готовить я не умела. В Москве заказывала доставку или ела в кафе рядом с офисом. Салат, суп, что-нибудь на горячее. Быстро, удобно, без хлопот. Здесь попробовала сделать то же самое.
- Девушка, вы где вообще? - курьер на том конце провода звучал озадаченно. - Мы туда не возим. Это же край света.
Я ела консервы. Тушёнка, сайра, горошек. Покупала в сельском магазине, где продавщица смотрела на меня как на инопланетянку. «Городская», шептались за спиной. Я слышала.
Егор ужинал отдельно. Я отдельно. Разговоров не было. Он уходил к себе рано. Я сидела в бабушкиной комнате и смотрела в потолок.
Однажды я дозвонилась подруге из райцентра. Долго искала место, где сигнал был стабильным. Нашла у окна на втором этаже библиотеки.
- Я в аду, - сказала я. - Он дикарь. Пахнет коровой. Говорит пять слов в день. Максимум.
Света засмеялась.
- Зато романтика! Деревенский роман! Напишешь потом книгу.
- Иди к чёрту, - буркнула я и повесила трубку.
Какая романтика. Я директор по маркетингу. Была. Пока не застряла в этой дыре без связи и смысла.
На второй месяц я заболела.
Простуда навалилась внезапно. Утром немного першило в горле. К обеду начался кашель. К вечеру температура поднялась до тридцати девяти. Меня трясло. Зубы стучали. Я лежала под тремя одеялами и всё равно мёрзла.
Врач был в райцентре. Автобус — только завтра. Я лежала в кровати и думала, что это конец. Глупый, нелепый конец. Директор по маркетингу умерла от простуды в забытой богом деревне.
Дверь скрипнула. Егор вошёл молча. Не спрашивал разрешения. Поставил на тумбочку кружку. От неё поднимался пар.
- Чай с малиной. Пей.
Я хотела сказать что-то язвительное. Что-то про границы личного пространства. Про стук в дверь. Про элементарную вежливость.
Но не смогла. Горло болело слишком сильно. И чай пах так вкусно, что я просто взяла кружку.
Он приходил ещё три раза в тот день. Чай. Потом бульон — горячий, наваристый, пахнущий укропом. Куриный. Я даже не знала, что он умеет готовить. Потом какая-то мазь на грудь. Вонючая и жирная. Пахла травами и чем-то ещё.
- Бабушкин рецепт, - сказал он. - Анна Сергеевна всегда делала. Мне помогало.
Я посмотрела на него сквозь жар. Он сидел на краю кровати. Большой, неуклюжий в этой маленькой комнате.
- Откуда вы знаете бабушкины рецепты?
Он помолчал. Потёр руки. Руки у него были большие, с короткими ногтями, въевшейся в кожу землёй.
- Она меня лечила. Два года назад. Я спину сорвал, еле ходил. Она выхаживала месяц. Мазями, компрессами. Врачи говорили — операция. А она вылечила без операции.
Два года назад. Я тогда звонила бабушке раз в месяц. Иногда реже. Всегда торопилась, всегда некогда. «Да, ба, хорошо. Да, работаю много. Нет, приехать не могу, проект горит. Целую, пока».
- Вы часто к ней приходили?
- Каждую неделю. Крышу чинил. Дрова колол. В больницу возил, когда надо было. Сидел с ней вечерами. Она чай наливала, пироги пекла.
Я закрыла глаза. Внутри что-то сжалось. Больно, стыдно.
- Я не знала.
- Она не хотела тебя беспокоить. Говорила — у Маринки важная работа. Маринка занята.
Я выздоровела через неделю. Мазь помогла. Или бульон. Или чай с малиной. Или всё вместе.
Когда встала на ноги, пошла к Егору. Он был во дворе, чинил забор.
- Спасибо, - сказала я.
Он кивнул. Как обычно — молча.
Но что-то изменилось. Я сама не понимала что. Только смотрела на него теперь иначе.
На третий месяц мы начали разговаривать.
Не о чём-то важном. О погоде. О курах. О том, что забор покосился и надо бы поправить. Короткие фразы за завтраком. Пара слов вечером.
Я узнала, что он не всегда был фермером. Десять лет назад работал инженером в Питере. Хорошая должность, хорошая зарплата. А потом бросил всё и уехал сюда.
- Почему? - спросила я однажды.
Он долго молчал. Я уже думала, что не ответит.
- Устал, - сказал он наконец. - Устал от города. От суеты. От того, что каждый день как предыдущий. Проснулся, метро, офис, метро, сон. И так по кругу.
Я хотела сказать, что это глупо. Что карьера важна. Что нельзя просто так бросить всё и уехать в деревню.
Но промолчала. Потому что поняла, что говорю это себе. Не ему.
На четвёртый месяц случился кризис.
Егор получил письмо из банка. Я случайно увидела, как он сидит на крыльце с бумагой в руках. Обычно он двигался уверенно, спокойно. А тут сидел сгорбившись. Лицо было серым.
- Что случилось?
Он не ответил. Но я уже заглянула через плечо.
Просрочка по кредиту. Триста сорок тысяч. Если не заплатить за три месяца — заберут трактор. А без трактора его хозяйство — конец. Невозможно вспахать поле вручную. Невозможно собрать урожай.
- Я могу помочь, - сказала я.
Он поднял голову. Посмотрел недоверчиво.
- Чем? У тебя есть триста тысяч?
- Нет. Но я маркетолог. Это моя работа. Продавать.
- Мне не нужна реклама.
- Тебе нужны клиенты. И деньги.
Он молчал. Я села рядом на ступеньку.
- Фермерские продукты — это тренд. Москвичи платят втрое за экологичное. «Без ГМО», «как у бабушки», «настоящее деревенское». У тебя козий сыр. Яйца от настоящих кур, которые бегают по двору. Мёд с собственной пасеки. Это деньги, Егор. Большие деньги.
Он смотрел на меня как на сумасшедшую.
- Кто будет покупать?
- Рестораны. Частные клиенты. Люди, которые могут себе позволить платить за качество. Я найду их. Это моя работа.
Он молчал долго. Смотрел куда-то в сторону. Потом спросил:
- Ты серьёзно?
- Абсолютно.
Я поехала в райцентр. Но уже не жаловаться подруге. Не проверять рабочую почту. Я делала фотографии.
Сыр на деревянной доске. Грубая текстура дерева, белый сыр с травами. Яйца в плетёной корзине — разных оттенков, от белого до светло-коричневого. Мёд в глиняных горшочках, золотистый на свету. Свет из окна. Естественный, тёплый, правильный.
Создала страницу в соцсетях. Написала тексты. «Продукты с настоящей фермы. Как у бабушки в деревне. Без химии, без добавок, без обмана. Доставка по области.»
Первую неделю — тишина. Ни одного заказа. Ни одного комментария.
Я не сдавалась. Писала посты каждый день. Снимала видео — как Егор делает сыр, как собирает мёд. Он сначала хмурился, отворачивался от камеры. Потом привык.
Через две недели позвонили из ресторана в областном центре.
- Мы хотим попробовать ваш сыр. Для меню. Сколько можете поставлять в месяц?
У меня задрожали руки. Я назвала цену. Выше, чем планировала. Они согласились.
Через месяц пошли частные заказы. Городские, уставшие от супермаркетов, готовые платить за настоящее. Один заказ, два, пять. К концу месяца — пятнадцать постоянных клиентов.
Через два месяца мы собрали триста сорок тысяч.
Егор вернулся из банка вечером. Долго стоял в дверях. Я видела, как он смотрит на меня. Не как раньше — хмуро и отстранённо. Иначе.
- Я твой должник, - сказал он.
- Мы в браке, - ответила я и сама удивилась своим словам. - Общее хозяйство.
Он улыбнулся. Первый раз за четыре месяца. Короткая улыбка, почти незаметная. Морщинки у глаз. Но настоящая.
И я поняла, что улыбаюсь в ответ.
На шестой месяц меня уволили.
Звонок из Москвы. Раннее утро. Голос начальника — холодный и деловой. Никаких эмоций.
- Марина, мы ценим твой вклад. Но удалённый формат не работает. Нам нужен человек на месте. В офисе. Каждый день.
- Я могу вернуться через полгода, - сказала я. Сама не верила своим словам.
- Нам нужен человек сейчас. Извини.
Я повесила трубку и несколько минут просто сидела. Десять лет карьеры. Директор по маркетингу. Команда, проекты, клиенты. Всё, чем я гордилась. А теперь — ничего.
Думала, что умру от этого. Что мир рухнет. Что не смогу дышать.
Не умерла. Мир не рухнул. Дышать получалось.
Странно, но стало даже легче. Больше не надо было ездить в райцентр каждый день. Не надо было притворяться, что я всё ещё часть того мира. Не надо было разрываться между двумя жизнями.
Теперь я вела соцсети фермы. Отвечала на заказы утром, когда на холме за домом ловился сигнал. Поднималась туда с кружкой чая, садилась на старый пень, проверяла сообщения. Всё остальное время жила здесь. По-настоящему.
Зоя Павловна, соседка, взялась учить меня печь хлеб. Ей было шестьдесят семь. Маленькая, сухонькая, с острым языком и добрыми глазами.
- Ты же совсем ничего не умеешь, деточка! - качала она головой. - Как так можно? Чему вас в городе учат?
- В Москве всё можно купить, - оправдывалась я.
- Купить! - она фыркнула. - Это разве хлеб? Вата с химией! Разве можно такое есть?
Я сожгла три буханки. Первую — потому что отвлеклась на телефон. Вторую — потому что перепутала температуру. Третью — просто потому что.
Четвёртая получилась. Кривая, немного подгоревшая с одного бока. Но румяная. Пахла так, что кружилась голова. Запах детства. Бабушка пекла такой же.
Егор ел молча. Отломил кусок, макнул в мёд. Жевал сосредоточенно.
Потом сказал:
- Нормально.
От него это было как три звезды Мишлен. Я засмеялась. Впервые за долгое время — искренне, от души.
- Спасибо за высокую оценку, маэстро.
Он посмотрел на меня. Глаза потеплели. И тоже улыбнулся.
Прошёл ещё месяц. Седьмой.
Вечером мы сидели на крыльце. Уже не как враги. Не как соседи по коммуналке. Как-то иначе. Как люди, которые привыкли друг к другу.
Молчали, но молчание больше не было тяжёлым. Оно было уютным. Как старое одеяло.
- Почему ты согласился? - спросила я. - Правда. Я до сих пор не понимаю.
Егор долго смотрел куда-то в темноту. Звёзды здесь были яркие, не то что в Москве. Млечный Путь виднелся как белая полоса через всё небо.
- Анна Сергеевна была мне как мать, - сказал он наконец. Голос был тихий, непривычно мягкий. - Моя умерла, когда мне было двадцать. Рак. Быстро сгорела, за три месяца. Отец через год. Сердце не выдержало.
Он помолчал.
- А твоя бабушка подобрала. Я приехал сюда десять лет назад. Сломленный, злой, ничего не понимающий. Она кормила меня пирогами. Лечила, когда болел. Слушала, когда надо было выговориться. Просто была рядом.
Я вспомнила. Бабушка всегда умела слушать. А я всё время торопилась. Бежала, летела, неслась куда-то. Некогда, ба, прости. Работа, дедлайн, совещание.
- А ты ей?
- Я чинил крышу. Колол дрова. Возил в больницу, когда надо было. Последние два года сидел с ней, когда ей было плохо. Она боялась одна по ночам. Говорила — темнота давит.
Горло сжалось так, что стало трудно дышать. Я не знала. Ничего не знала.
- Я не знала, - прошептала я.
- Она не хотела тебя беспокоить. Всё говорила — Маринка занята. Маринка работает. Маринка умная, Маринка пробьётся. Она тобой гордилась. Очень.
Он помолчал.
- Но боялась, что ты забудешь, зачем живёшь.
Я не могла смотреть на него. Потому что он видел то, что я не хотела видеть сама.
Бабушка звала меня. Каждый год. «Приезжай, Маришка. Хоть на недельку. Хоть на выходные. Соскучилась». А я приезжала на два дня. Раз в год. И всё время смотрела в телефон. Отвечала на письма, согласовывала макеты. Очень важные макеты. Очень важные письма.
Я променяла её на карьеру. На должность. На ипотеку. На фотографию в корпоративном журнале.
И даже на похороны не успела.
Слёзы потекли сами собой. Я не плакала десять лет. Даже когда Антон ушёл. Даже когда провалила важный проект. Держалась, стискивала зубы. Сильные не плачут.
А тут не могла остановиться. Рыдала как ребёнок. Некрасиво, с всхлипами и соплями.
Егор ничего не сказал. Не стал утешать, не полез с советами. Просто сел рядом. Его плечо было тёплым и надёжным.
Мы так и просидели до темноты. Молча. Но это молчание было другим. В нём было что-то важное. Что-то, для чего я не могла найти слов.
***
На девятый месяц приехал Антон.
Я увидела его машину издалека. Чёрный внедорожник, блестящий и нелепый на просёлочной дороге. Он вышел в светлом пальто и кожаных ботинках. Красивый. Уверенный. Пахнущий дорогим парфюмом. Идеальный. Таким я его помнила.
Мы расстались два года назад. Он выбрал другую. «Перспективнее», как он тогда сказал. Дочь какого-то депутата. Связи, возможности, карьерный рост. Я пережила. Справилась. Забыла.
Или думала, что забыла.
- Марина, - он улыбнулся своей фирменной улыбкой. Белые зубы, ямочки на щеках. Когда-то от этой улыбки у меня подкашивались ноги. - Ты прекрасно выглядишь.
Врал, конечно. Я была в старых джинсах и растянутом свитере. Волосы собраны в хвост. Никакого макияжа.
- Что ты здесь делаешь? - спросила я.
- Узнал про твою ситуацию. Через общих знакомых. Света рассказала.
Света. Предательница. Я сделала мысленную пометку — поговорить с ней потом.
Антон оглядел двор. Кур, копающихся в земле. Козу у забора, жующую траву. Развешанное бельё на верёвке. Покосившийся сарай.
- Это унизительно, - сказал он. - Ты же понимаешь?
- Что тебе нужно, Антон?
- Я пришёл тебя спасти.
Он достал из кармана конверт. Положил на перила крыльца.
- Здесь банковские реквизиты. Один миллион восемьсот тысяч. Я переведу тебе сегодня. Просто так. Вернёшься в Москву, ко мне. Я поговорил с Виктором, он возьмёт тебя обратно в агентство. На прежнюю должность.
Я смотрела на него и пыталась понять, что чувствую. Раньше от одного его взгляда сердце билось быстрее. А теперь — ничего.
- А та другая? - спросила я. - Депутатская дочь?
- Не сложилось, - он развёл руками. Небрежный жест человека, привыкшего, что всё всегда складывается в его пользу. - Я всё понял. Ты всегда была лучшей. Я ошибся тогда.
Лучшей. После того как бросил меня ради другой. После того как я два месяца не могла нормально спать. После того как пила антидепрессанты и ходила к психологу.
- Марин, ну посмотри на себя, - он шагнул ближе. От него пахло чем-то сладким и дорогим. Раньше мне нравился этот запах. - Ты пахнешь козой. Живёшь в избе. С каким-то колхозником. Это не ты. Ты создана для другого.
Я услышала скрип двери. Обернулась. Егор стоял на пороге. Он всё слышал. Каждое слово. Лицо было каменным. Ни одной эмоции.
Он развернулся и ушёл. Дверь хлопнула.
Антон проводил его взглядом.
- Вот видишь? Даже говорить нормально не умеет. Ну что? Поехали?
Я посмотрела на него. На его безупречное пальто. На его уверенную улыбку. На конверт с деньгами. На блестящий внедорожник.
И поняла, что не чувствую ничего. Совсем ничего. Как будто смотрю на чужого человека. На картинку из журнала.
- Нет.
- Что — нет?
- Я остаюсь.
Он засмеялся. Думал, что я шучу. Что набиваю цену.
- Из-за денег? Я же сказал, я дам тебе эти деньги. Все до копейки. Сегодня же.
- Не из-за денег.
- Тогда из-за чего? - он нахмурился. Не привык, что ему отказывают. - Из-за этого колхозника?
Я молчала.
- Марин, - он шагнул ко мне, попытался взять за руку. Я отступила. - Ты же умная женщина. Что тебе здесь делать? Печь хлеб? Доить коз? Это не твоя жизнь. Твоя жизнь — в Москве. Офис, карьера, нормальные люди.
- Это именно моя жизнь, - сказала я. И поняла, что говорю правду. - Уезжай.
Он стоял ещё минуту. Смотрел на меня. Не верил. Потом понял, что я серьёзно.
- Ты пожалеешь, - сказал он. Голос стал холодным. - Через полгода приползёшь обратно. И я уже не буду таким щедрым.
- Может быть. Но это моё решение.
Он сел в машину. Хлопнул дверью. Уехал. Пыль из-под колёс повисла в воздухе и долго не оседала.
Я пошла искать Егора.
Нашла в сарае. Он что-то чинил. Яростно стучал молотком, не поднимая головы. Доски разлетались в щепки.
- Егор.
Молчит. Удар молотком. Ещё один.
- Я осталась не из-за денег.
- Тогда из-за чего?
Я подошла ближе. Он наконец поднял голову. Глаза были тёмными, непроницаемыми.
- Из-за тебя, - сказала я. И сама удивилась, как легко это прозвучало. - И из-за себя. Той, которой я здесь стала.
Он опустил молоток. Долго смотрел на меня.
- Анна Сергеевна перед смертью попросила меня кое о чём, - сказал он тихо.
- О чём?
- Присмотреть за тобой. Она сказала — Маринка заблудилась. Потерялась где-то между карьерой и ипотекой. Забыла, что важно. Я обещал ей. Думал — просто год перетерпеть. Проследить, чтобы не натворила глупостей. А потом отпустить.
- А теперь?
Он встал. Шагнул ко мне. Его руки были шершавыми и тёплыми. Пахло деревом и сеном.
- Теперь я не хочу, чтобы ты уезжала.
И это было лучше любых слов.
Двенадцать месяцев.
Утро. Я стояла у той самой калитки. Год назад не могла войти. Петли скрипели, и всё вокруг казалось чужим и враждебным.
Теперь это мой дом. Моя калитка. Я смазала петли месяц назад. Сама. Егор показал как. Больше не скрипят.
Нотариус приехал с бумагами. Тот же человек, в тех же очках. Всё законно. Наследство моё.
- Поздравляю, Марина Андреевна. Условия выполнены. Теперь вы можете расторгнуть брак и уехать. Деньги уже на вашем счету.
- Я знаю.
Егор стоял в стороне. Смотрел куда-то в сторону. Лицо непроницаемое. Как в первый день.
Я взяла бумаги. Подписала. И отложила.
- Я никуда не еду.
Нотариус поднял брови.
- Простите?
- Дом мой. Деньги мои. Но я остаюсь. Здесь.
Он пожал плечами. Убрал бумаги в портфель.
- Ваше право.
Уехал.
Егор подошёл. Молча взял меня за руку. Его ладонь была тёплой и шершавой.
- Ты уверена? - спросил он тихо.
- Да.
С соседнего участка закричала Зоя Павловна:
- Ну наконец-то! Дождались! Я Анне Сергеевне на могилку скажу — сработало! Знала она, что делала!
Я засмеялась. И Егор засмеялся тоже. Впервые слышала, как он смеётся.
Вечер.
На столе мой хлеб. Уже не кривой — научилась. Его сыр. Чай с малиной по бабушкиному рецепту. Мёд в глиняном горшочке.
Я достала телефон. По привычке. Одна палочка сигнала. Мерцает, пропадает.
Посмотрела на экран. Уведомления, сообщения, письма. Раньше я хваталась за телефон как за спасательный круг. Проверяла каждые пять минут. Боялась что-то пропустить.
А теперь — убрала в карман. Не проверяя.
Ничего важного там нет. Всё важное — здесь.
Рядом Егор. Тёплый, настоящий, мой.
На комоде фотография бабушки. Рядом с моей школьной. Стекло чистое. Теперь я сама его протираю. Каждый день. Как она когда-то.
«Спасибо, ба, - подумала я. - Ты знала. Ты всегда знала, чего мне не хватало».
Не денег. Не карьеры. Не должности. Не фотографии в корпоративном журнале.
Места, где я не результат. Не функция. Не KPI. Не директор по маркетингу.
Просто Марина.
Калитка за окном тихо качнулась от ветра. Петли молчали.
Я наконец приехала домой.