Этот случай, словно заноза, впился в память Ивана Егоровича, обратившись в окаменевший след от сапога на весенней грязи, выжженный палящим солнцем.
Жизнь в тихой деревушке текла своим чередом, как мутная река. Кто проворнее – мотался на вахты, обирая хозяев до нитки, кто-то корячился, разводя скот, а кто-то, словно падальщик, собирал дикоросы, выжимая из природы последние соки. Но однажды, летним утром, когда влажный воздух еще хранил дыхание ночной росы, тишину кладбища разорвал вопль – истошный, дикий, нечеловеческий. Казалось, сам ад разверзся над бренным миром. Люди, застывшие в ожидании чуда или просто спешащие по своим делам, замерли, будто пораженные громом. Кровь стыла в жилах, время остановилось.
Первыми к погосту рванули отчаянные сорвиголовы, пареньки лет восемнадцати-двадцати. Калитка кладбища, вопреки обычаю, была заперта, словно намекая, что здесь не место живым. По неписаным законам, вошедший на кладбище оставлял калитку открытой – верили, что так проще вернуться в мир живых, не остаться запертым в обители мертвых. Юнцы мигом перемахнули через ограду. К их возвращению у калитки уже стоял Иван Егорович, местный староста, авторитет и судья в одном лице. "Ну, чего там?" – гаркнул он. "Да пусто, Иван Егорович," – наперебой ответили пареньки. "Хорошо посмотрели?" – "Да все обшарили, никого нет". – "А кто тогда голосит?" – "Да черт его знает, может, зверь какой из лесу". – "Зверь-то зверь, да не так воет, человек кричал". – "Ладно, ребятки, нет так нет. Сбегайте-ка мне за папиросами, скажите Наде, чтоб на меня записала". – "Мигом, Иван Егорович!"
Надя, продавщица из сельского магазина, кровь с молоком, хоть ей и перевалило за тридцать пять, лицом румяна, но жизнь не баловала – двоих мужей схоронила, и слава по деревне шла о ней дурная.
Иван Егорович присел на лавку у погоста, закурил, затянулся, и, выдыхая дым, пробормотал сам себе: "А оно мне надо?" И тут же ответил: "Надо, Ваня, надо". Поднялся, открыл калитку и шагнул на тропу между могилами. От кладбища потянуло могильным смрадом, нагоняя тоску. Могилы заброшены. Сухие ветви старых деревьев царапали небо, карканье ворон и жужжание оводов лишь добавляли мрачных красок.
Пройдя метров тридцать, Иван Егорович заметил движение у одной из могил. Подойдя ближе, он обомлел. Сердце на миг остановилось. Глаза отказывались верить увиденному. На размытой могиле, словно червь на навозной куче, корчился полуразложившийся живой труп. Могила принадлежала Володьке, местному водителю, почившему год назад при странных обстоятельствах, второму мужу Надежды. Иван Егорович, хоть и был мужиком видавшим виды, отшатнулся, словно от удара. Природная рассудительности и смелость улетучились. Он взвизгнул и пулей вылетел с погоста, оставив калитку нараспашку.
Прибежав домой, заскочил в избу, запер двери на все засовы, юркнул в дальнюю комнату и прильнул к окну, выходящему на кладбище. Его трясло, как в лихорадке, губы дрожали, пот лился ручьями. Никогда в жизни он не испытывал такого ужаса. Просидев несколько часов и немного успокоившись, он решил сходить в магазин, заодно узнать, о чем судачат в деревне.
Надя встретила его у прилавка цветущей улыбкой. "Что с вами, Иван Егорович? Вы здоровы? Вид у вас какой-то усталый". – "Да ничего, Надя, все хорошо. А что в деревне говорят про крик на кладбище?" – "А мне Валентина-гусятница сказала, что кто-то кричал утром, да ребята ходили, ничего не нашли, на зверя свалили". – "А-а, ну да, ну да," – будто скрипнул Иван Егорович сквозь зубы, подавляя кашель. "Лайка мне папиросы, запиши на меня." – "Вот, держите. Вы уже сегодня брали… Уж не скурили ли?" – "Да так, про запас, привычка с войны осталась. Ладно, пойду я". Надежда что-то шепнула ему вслед и быстро махнула руками, словно рисуя в воздухе невидимый символ.
Иван Егорович шел вдоль кладбищенского забора, терзаясь сомнениями и желанием вернуться назад, взглянуть еще раз на мертвеца, выползшего из могилы. Страх сковал его, но долг и любопытство пересилили. Вот он снова у калитки. Пройдя по знакомой тропе, украдкой взглянул на могилу Володьки. Она была пуста. Ни разрыта, ни покосилась. Крест стоит, трава зеленеет. "Как такое может быть? Ведь я сам видел, как он там корчился, в рваной одежде, весь в червях, глаза вывалились, вонь ужасную до сих пор чую". Вопросов становилось все больше, но ответов не было.
Прошло несколько дней. Иван Егорович исподволь расспрашивал местных, не слышал ли кто чего, не видел ли чего. Все молчали, как воды в рот набрали. Рассказать кому-то о пережитом – значило потерять авторитет, прослыть умалишенным. Но покоя ему не было. Лишь Надежда стала как-то холодно на него смотреть, улыбки ее исчезли. "Будь что будет," – решил Иван Егорович. "Спрошу-ка я Надю прямо, что она про Володьку этого скажет, что он за человек был. Ведь он не местный, из района, а на Надьку запал, приехал в село жить".
"Надя, скажи, а Володька твой бывший, он что за человек был?" Лицо Надежды исказилось. В глазах вспыхнул бесовский огонь. "А что тебе, Иван Егорович, Володька вдруг интересен стал? Его уж год как похоронили, поминки справили, я и реветь перестала". – "Да странное дело, Надя, я его на днях видел," – выпалил Иван Егорович, не подумав. Надя застыла, как громом пораженная. "Тихо, вы что такое говорите, ведь услышат ведь меня они…" Она испуганно закрыла рот ладонью, глаза наполнились слезами, и она разрыдалась. "Иван Егорович, я не хотела, дура я была, дура! Вы меня не выдавайте, я ведь ничего теперь вернуть не могу. Я любила Володьку всем сердцем, поэтому и пошла на такое". – "На какое такое пошла?" – "Да в район я поехала после смерти Володьки к ведьме одной. Просила ее дать что-то от горя, как-то справиться с ним, ведь я второго мужа схоронила, горе-то какое, ведь слухи пошли, что я смерть несу мужикам, кто на меня теперь позарится. Ну, она мне дала заговор и научила, как мужиков привлекать. Заговор тот я на могиле Володьки прочитала в полночь, дак он в могиле зашевелился, я прямо слышала, как он орал там нечеловеческим голосом. Этот заговор жизнь в него вернул, а он очнулся в могиле, жуткие муки испытал, видимо, что-то с ним случилось, из ума выжил. Я его раскопала тогда, а он просто глаза открыты, весь синий, рот открыт, полный земли, язык синий, губы черные, смотрит на меня и ничего не говорит. С тех пор он год как из могилы вылазит и истошно кричит. Раньше он только ночью лазил, так я его обратно туда скидываю и закапываю, а тут и днем вылез… Ведьма сказала, пока плоть не сгниет на нем, он все будет лезть, и снять это заклятье никто не может".
Иван Егорович не верил своим ушам. Он многое повидал и переслушал в жизни, но это было нечто. "Так, Надежда, этой ночью сожжем его, и дело с концом," – выпалил Егорович, а потом вдруг добавил: "А ты за меня замуж пойдешь?" Надежда от неожиданности всплеснула руками: "Иван Егорович, конечно! Вы мне давно приглянулись, да ведь я женщина, сама не могу к вам первая, а сказать не знаю как". – "Вот и решено".
С того дня в деревне воцарился покой. Володьку Егорович сжег ночью, как тот из могилы полез. А Надежда перебралась к нему. Так они теперь и живут, душа в душу.
Не зря говорится: "Мертвый живому не товарищ".
С Уважением Dichellof .