Кира думала, что самое страшное в её жизни — это ночные дежурства в отделении патологии и истерики рожениц. Но выяснилось, что настоящая патология начинается, когда ты пускаешь в свою стерильную «двушку» троюродную сестру с «разбитым сердцем». Диагноз был поставлен слишком поздно: хроническая наглость, осложненная острым желанием увести чужого мужчину.
***
— Ты режешь перец, как будто делаешь кесарево сечение трупу, — заявила Люсьен, отправляя в рот кусок сыра, который предназначался для салата. — Без души, Кира. В женщине должна быть мягкость, а у тебя — скальпель вместо сердца.
— У меня скальпель в руках, Люся, потому что я хирург. А перец я режу так, чтобы он влез в салатницу, — я устало потерла переносицу. — И положи, пожалуйста, сыр. Это пармезан, он нынче стоит как крыло от «Боинга».
— Ой, ну началось! — Люсьен закатила глаза так картинно, что я испугалась за её зрительный нерв. — Тебе для родной крови жалко? Я, может, стресс заедаю. Ты же знаешь, как меня Валерка унижал.
Я знала.
Я слышала эту историю трижды в день на протяжении последних пяти недель.
Валерка был козлом, Люсьен — святой мученицей, а я — перевалочным пунктом.
— Люся, — я отложила нож. — Ты обещала съехать неделю назад. Ты говорила, что нашла вариант в Балашихе.
— Там аура плохая, — отмахнулась сестра, наливая себе моего вина в мой бокал. — И хозяйка — крыса. Потребовала залог. Представляешь? У людей ни стыда, ни совести. Нет, чтобы войти в положение одинокой женщины...
Я смотрела на неё и ставила диагноз.
Люсьен (по паспорту Людмила) была моей троюродной сестрой из-под Воронежа. Она свалилась мне на голову в середине октября с двумя чемоданами и легендой о «новой жизни в столице».
Я, как полная дура, воспитанная на интеллигентских рефлексах, не смогла захлопнуть дверь.
«Кирочка, ну всего на пару дней, пока осмотрюсь!» — щебетала она тогда.
Пара дней растянулась в месяц.
Моя квартира, моя крепость, превратилась в коммуналку.
В ванной сохли её кружевные трусы гигантских размеров. На кухне пахло жареным луком (я ненавижу запах жареного лука, и она это знала). Мои кремы La Mer исчезали с пугающей скоростью, потому что «коже нужно питание, Кира, ты же врач, должна понимать».
— Я сегодня не в духе, Люся, — сказала я, глядя, как она допивает вино. — У меня была тяжелая смена. Две экстренные операции. Я хочу тишины, салата и спать.
— Вот поэтому у тебя мужика и нет! — радостно сообщила она, облизывая пальцы. — Ты вся в работе. Сухая, жесткая. Мужчине нужна ласка, уют. А ты приходишь — и сразу «тишины мне». Скучная ты, Кирка.
Я промолчала.
Спорить с ней было всё равно что пытаться объяснить инфузории-туфельке теорию струн. Бесполезно и утомительно.
***
Я привыкла жить одна.
Мне тридцать четыре. Я хороший врач, у меня есть имя, репутация и ипотека, которую я гашу с опережением графика.
Моя жизнь была выстроена, как график дежурств: четко, понятно, стерильно.
Люсьен внесла в неё хаос.
— Кира! — она ворвалась в ванную, когда я принимала душ. — У нас порошок кончился!
— Люся! — взвизгнула я, прикрываясь шторкой. — Выйди вон! И купи порошок, если он кончился!
— У меня карта заблокирована, — донеслось из-за двери. — Валерка, гад, алименты не перевел, хотя детей у нас нет, но он морально должен! Дай денег, я сбегаю. И еще, купи мне тех пирожных, из «Азбуки». У меня сахар падает.
Я выключила воду.
Стояла, обтекая, и чувствовала, как внутри поднимается волна глухой, темной ярости.
Она не работала.
Вернее, она «искала себя».
Сначала она хотела быть стилистом («У меня врожденный вкус, Кира, посмотри, как я шарфик повязала!»). Потом — психологом («Я людей вижу насквозь!»).
Сейчас она лежала на моем диване, смотрела турецкие сериалы и ждала, когда мир падет к её ногам.
— Люся, — я вышла из ванной в халате. — Нам надо поговорить о бюджете.
Она сидела на кухне и ела мою черешню. Зимой. Черешню, которую я купила себе в награду за спасенную матку пациентки.
— Ой, ты опять про деньги? — она сморщилась. — Как это мелочно, Кира. Ты же богатая. В частной клинике работаешь. Тебе жалко для сестры?
— Мне не жалко. Мне противно, что ты считаешь мой кошелек своим.
— Мы же семья! — она хлопнула ресницами. — Вот когда я разбогатею, я тебе все отдам! Куплю тебе шубу! А то ходишь в этом пуховике, как сирота казанская.
— Люся, — сказала я ледяным тоном. — Ты живешь здесь бесплатно. Ты ешь мою еду. Ты пользуешься моей водой. Ты ни разу не купила даже хлеба.
— Я создаю уют! — возмутилась она. — Я цветок полила!
— Ты залила мой кактус, Люся. Он сгнил. Это был редкий вид, мне его коллега из Мексики привез.
— Подумаешь, колючка! — фыркнула она. — Это знак. Колючки к одиночеству. Я тебе герань принесу. От неё энергетика женская прет.
Я поняла, что сейчас ударю её.
Просто возьму эту миску с косточками от черешни и надену ей на голову.
Вместо этого я ушла в спальню и закрыла дверь на замок.
***
И тут появился Марк.
Марк Борисович. Новый заведующий хирургией.
Красивый, умный, саркастичный. Тот самый редкий вид мужчины, который не боится умных женщин.
Мы с ним сработались сразу. Понимали друг друга с полувзгляда над операционным столом.
Начали общаться вне работы. Кофе, ужины.
Я не спешила. Мне нравилось это медленное сближение, этот интеллектуальный пинг-понг.
Я решила пригласить его домой. На ужин.
Рискованно, учитывая наличие Люсьен, но я надеялась, что смогу нейтрализовать этот фактор.
— Люся, — сказала я утром. — Сегодня ко мне придет мужчина. Коллега. Пожалуйста, посиди в своей комнате (гостиной) или сходи в кино. Я дам денег на билет.
Глаза Люсьен загорелись хищным блеском.
— Мужик? У тебя? Да ладно! Неужели кто-то клюнул? Конечно, схожу! Я же все понимаю! Дело молодое!
Я дала ей две тысячи.
— Кино, кафе, погуляй. Приходи не раньше одиннадцати.
— Могила! — она подмигнула и спрятала деньги в необъятное декольте.
Вечер начинался идеально.
Я приготовила стейки. Купила хорошее вино. Зажгла свечи (не ради романтики, а чтобы скрыть пятно на обоях, которое посадила Люся).
Марк пришел с цветами и бутылкой виски.
— У тебя уютно, — сказал он, оглядываясь. — Стерильно, но уютно. В твоем стиле.
Мы пили вино, смеялись, обсуждали новую методику лапароскопии.
Я расслабилась. Я чувствовала себя женщиной.
И тут замок щелкнул.
В прихожую ввалилась Люсьен.
Не в пальто, а в каком-то немыслимом леопардовом манто.
— Ой! — воскликнула она, застыв в дверях. — А я ключи забыла! Пришлось вернуться! Ой, здрасьте!
Она прошла в комнату, благоухая «Красной Москвой» и перегаром.
— Люся? — я медленно встала. — Ты же в кино.
— Да ну его, скукотища! — она махнула рукой и, не разуваясь, прошла к столу. — О, виски! Мужской напиток! А вы, значит, хахаль нашей Киры? Симпатичный!
Марк удивленно приподнял бровь.
— Марк, — представился он.
— Людмила! Можно просто Люсьен! — она протянула ему руку, унизанную дешевой бижутерией. — Я сестра. Любимая. Живу тут, помогаю Кирочке по хозяйству. Она же у нас неприспособленная, все работает, работает...
Я чувствовала, как краска заливает лицо.
— Люся, нам нужно поговорить, — процедила я.
— Да ладно тебе, не будь букой! — она плюхнулась на стул рядом с Марком. — Налейте даме штрафную!
***
Марк, будучи человеком воспитанным, налил.
Люсьен выпила залпом.
— Хороший самогон! — крякнула она. — Мягкий. А вы кем работаете? Тоже врачом? Бедные вы люди. Кровищу видите, кишки всякие. То ли дело я — творческая натура!
Она начала наступление.
Это была классическая атака провинциальной хищницы. Глубокое декольте, томные взгляды, «случайные» касания.
— А у вас руки сильные, — ворковала она, трогая рукав Марка. — Хирурги, говорят, в постели огонь. Это правда?
Я поперхнулась вином.
— Людмила, — холодно сказал Марк, отодвигаясь. — Я думаю, мы с Кирой хотели побыть вдвоем.
— Да бросьте! — захохотала она. — Что вам с ней делать? Она же снулая рыба! Про медицину говорить будете? Ску-ко-та! Давайте музыку включим! Потанцуем!
Она вскочила и попыталась включить телевизор.
— Люся, иди спать, — мой голос дрожал.
— Ты меня гонишь? — она резко обернулась. Лицо её изменилось. Маска веселой дурочки сползла, обнажив злобную гримасу. — При мужике родную сестру гонишь? Стыдишься меня, да? Конечно! Ты же у нас профессорша! А я так, грязь из-под ногтей!
— Люся, ты пьяна.
— Я трезвая как стеклышко! — заорала она. — Это ты пьяная от своей гордыни! Марк, вы не смотрите, что она такая важная. Она же несчастная баба! Одинокая! Ни детей, ни плетей! У неё матка пустая! Кому она нужна?
В комнате повисла тишина.
Мертвая, тяжелая тишина операционной, когда монитор выдает прямую линию.
Марк встал.
— Я, пожалуй, пойду, Кира.
— Нет! — я схватила его за руку. — Не уходи. Пожалуйста. Если ты уйдешь сейчас, она победит.
Он посмотрел на меня. В его глазах было не осуждение, а сочувствие. И брезгливость. К ситуации.
— Кира, это... балаган.
— Я знаю. Подожди пять минут.
Я повернулась к Люсьен.
***
— Марк, выйди на кухню, пожалуйста, — попросила я.
Он вышел, плотно прикрыв дверь.
Я подошла к сестре вплотную.
Она стояла, уперев руки в боки, торжествующая, красная, отвратительная.
— Довольна? — спросила я тихо.
— А чего он? — буркнула она, немного сбавив обороты. — Я правду сказала. Пусть знает, с кем связывается. Ты ему не пара. Ему нужна нормальная баба. Горячая. Как я.
Я рассмеялась.
Это был нервный, злой смех.
— Ты? Ему нужна ты? Люся, посмотри на себя в зеркало. Ты — вульгарная, глупая, ленивая хабалка, которая живет за мой счет и носит мои старые вещи. Марк — доктор наук. Он читает лекции в Женеве. О чем он будет с тобой говорить? О том, как ты Валерке борщ варила?
— Ах ты стерва! — она замахнулась.
Я перехватила её руку. Жестко. У меня сильные пальцы.
— Не смей. Никогда. Слышишь? Никогда не смей поднимать на меня руку в моем доме.
— Я тебе глаза выцарапаю! — визжала она. — Ты мне жизнь ломаешь! Завидуешь моей женской силе!
— Твоя «женская сила» — это наглость и паразитизм. Собирайся.
— Что?
— Собирай вещи. Сейчас же.
— Ночь на дворе! Ты что, озверела? Куда я пойду?
— Мне плевать. Хоть на вокзал, хоть под мост, хоть к Валерке. Чтобы через двадцать минут твоего духа здесь не было.
— Я не уйду! — она села на диван и скрестила руки. — Вызывай полицию! Я здесь прописана... то есть, я здесь живу! У меня права!
— У тебя здесь прав — как у таракана. И если ты сейчас не начнешь собираться, я действительно вызову полицию. И скажу, что ты украла у меня... скажем, золотые серьги. Или наркотические препараты из клиники. Угадай, кому они поверят? Зав. отделением или безработной истеричке?
Она посмотрела мне в глаза.
И поняла, что я не шучу.
Впервые за все время она увидела не «добрую Кирочку», а хирурга, который отрезает гангренозную ногу. Без наркоза.
***
Она собиралась шумно.
Швыряла вещи в чемодан, проклинала меня, мою работу, моих нерожденных детей, Марка и весь род людской.
— Будь ты проклята! — орала она, запихивая фен (мой фен). — Чтоб ты сдохла в одиночестве со своими деньгами! Воды никто не подаст!
Я стояла в дверном проеме и контролировала процесс.
— Фен положи на место. Это мой фен.
— Подавись! — она швырнула фен на пол. Пластик хрустнул.
— Вычту из тех денег, что ты мне должна, — спокойно заметила я.
— Я тебе ничего не должна! Я тебе лучшие годы отдала! Уют создавала!
— Люся, ты жила здесь месяц.
— Это был лучший месяц в твоей жалкой жизни!
Когда она, наконец, вытащила чемоданы в коридор, из кухни вышел Марк.
Люсьен замерла. Поправила волосы, попыталась улыбнуться сквозь размазанную тушь.
— Марк... вы не думайте... это она меня довела. Я вообще-то добрая. Может, телефончик запишете? Ну, на всякий случай? Если вам надоест эта ледышка...
Марк посмотрел на неё, как смотрят на интересный, но неприятный клинический случай.
— Людмила, — сказал он своим бархатным баритоном. — Единственное, что я могу вам порекомендовать — это хорошего психиатра. Но, боюсь, медицина тут бессильна. Прощайте.
Он открыл входную дверь.
Люсьен побагровела.
— Да пошли вы оба! Импотенты! Интеллигенция вшивая!
Она выкатилась на лестничную клетку, громыхая колесиками чемодана.
— И лифт не работает! — крикнула я ей вслед. — Придется пешком. Для фигуры полезно.
Я захлопнула дверь.
Повернула замок на два оборота.
Потом накинула цепочку.
***
Мы стояли в коридоре.
В воздухе висел тяжелый запах дешевых духов и скандала.
Я прислонилась спиной к стене. Закрыла лицо руками.
Меня трясло. Отходняк. Адреналин уходил, оставляя пустоту и стыд.
— Прости, — прошептала я. — Господи, как стыдно. Какой позор.
Марк встал рядом.
— Кира, — он убрал руки от моего лица. — Ты чего?
— Ты видел это. Это моя семья. Моя кровь. Это дно, Марк.
— Это не дно. Это жизнь, — он усмехнулся. — У меня дядя, когда напьется, читает стихи Есенина и пытается поджечь скатерть. У всех есть такие родственники.
— Но она... она пыталась тебя склеить. При мне.
— Ну, попытка не пытка, — он рассмеялся. — Знаешь, что самое страшное?
— Что?
— Что ты терпела это месяц. Почему?
— Потому что нас так воспитали. «Помоги ближнему», «родня — это святое», «худой мир лучше доброй ссоры». Я боялась показаться плохой. Жестокой.
— Ты не жестокая. Ты хирург. Ты удалила опухоль. Это больно, грязно, но необходимо. Иначе сепсис и смерть.
Он обнял меня. От него пахло виски, табаком и надежностью.
— А ужин мы так и не доели, — сказал он. — И стейки, наверное, остыли.
— Я разогрею.
— Нет. К черту стейки. Поехали ко мне. У меня нет родственников, зато есть кот. Он, правда, тоже сволочь, но он молчит и не носит леопардовое.
Я посмотрела на него.
Впервые за месяц я почувствовала, что могу дышать.
— Поехали, — сказала я. — Только я возьму свой фен. Боюсь, она может вернуться и добить его.
Мы вышли из квартиры.
На лестнице было тихо. Лишь где-то внизу слышался удаляющийся стук колесиков чемодана и отборный мат.
Люсьен покидала мою жизнь.
Надеюсь, прогноз благоприятный.
Хотя, зная её, рецидивы неизбежны. Но у меня теперь есть иммунитет. И Марк.
А как вы считаете, нужно ли помогать таким родственникам до последнего, надеясь на их исправление, или Кира права, применив «хирургическое вмешательство»?
P.S. Спасибо, что дочитали до конца! Важно отметить: эта история — полностью художественное произведение. Все персонажи и сюжетные линии вымышлены, а любые совпадения случайны.
«Если вам понравилось — подпишитесь. Впереди ещё больше неожиданных историй.»