Миф о враче в семье разбился о суровую реальность, как хрупкий елочный шар о кафельный пол. Когда-то, выходя замуж за Игоря, я наивно полагала, что обретаю не только любящего мужа, но и ангела-хранителя в белом халате — его сестру, Марину. Педиатр от Бога, с десятилетним стажем, она казалась неприступной крепостью знаний и опыта, готовой в любой момент оградить нас от детских болезней и страхов.
Но жизнь — не сказка, а Марина — не добрая фея. Каждый наш звонок, пропитанный тревогой за болезного Ванечку, отскакивал от её брони непробиваемого профессионализма, словно горох от стены.
— Записывайтесь на прием, — эта фраза звучала похоронным колоколом для моей надежды на родственную помощь.
Ванечке четыре. Возраст, когда сопли, красное горло и кашель становятся неотъемлемой частью пейзажа. Я не дергала Марину по пустякам, не просила совета, если сын просто расцарапал коленку. Обращалась только в моменты, когда сердце сжималось от страха, когда я чувствовала себя слепой в лабиринте симптомов.
Но каждый раз меня встречала стена. Я чувствовала себя нищенкой, просящей милостыню у богатой родственницы, стыдясь своей назойливости.
Первая трещина пробежала по нашему благословению, когда Ване исполнилось полгода. Колики, эти адские муки младенчества, терзали его три часа подряд. Я, юная и растерянная, дрожала от бессилия. Игорь, пытаясь хоть как-то помочь, набрал номер сестры в десять вечера.
— Марин, он кричит без умолку, мы не знаем, как ему помочь. Может, ты заедешь на минутку? Ты же совсем рядом живешь… — в его голосе слышалась мольба.
Из динамика вырвался усталый вздох.
— Игорь, я только со смены. Это колики. Дайте лекарство, сделайте массаж, носите на руках. Пройдет. Я не поеду, сплю на ходу.
Я тогда проглотила обиду, списав все на усталость. Но ледяной осадок равнодушия остался. Она даже не поинтересовалась подробностями, просто отмахнулась, как от назойливой мухи.
Настоящая буря разразилась в прошлом месяце. Ваня притащил из садика неведомую заразу. Температура взлетела до 39, кашель хриплый, лающий, дыхание тяжелое, как у загнанного зверя. Пятница, вечер, участковый врач недоступен. Скорая? Они увезут в инфекционку, а мне нужно было, чтобы кто-то послушал легкие, услышал коварные хрипы пневмонии.
С дрожащими пальцами я набрала номер Марины.
— Привет, Лен, — сквозь шум музыки пробился ее равнодушный голос.
— Марин, прости, что беспокою. У Вани 39, кашель ужасный. Боюсь, бронхит начинается. Не могла бы ты завтра утром заскочить, послушать его? Такси оплатим, вкусняшек привезем... — я готова была унижаться, лишь бы она помогла моему ребенку.
— Лен, завтра у меня частная клиника с девяти до трех. Полная запись.
— Ну, может, перед работой? Или после? Пять минут всего...
— После — дача, друзья, свои планы. Лена, ну что ты как маленькая? Боишься — вызывай скорую. Терпит — записывайся на прием в клинику. Ближайшее окно... — я слышала, как шуршат страницы электронного расписания, — ... во вторник в 14:00.
— Во вторник?! У него сейчас 39! Он твой племянник, Марина! Родная кровь! Тебе жалко пятнадцати минут ради здоровья ребенка брата? — внутри меня закипала ярость.
— Мне не жалко, Лена. Мне некогда. Я работаю по шестьдесят часов в неделю. Я тоже хочу отдыхать. И я не лечу по телефону и на кухонном столе. Медицина — не хобби, это работа. Хотите качественный осмотр — платите и везите в клинику.
Я швырнула трубку. Слезы душили, обида клокотала в груди.
«Записывайтесь на прием».
Платно, разумеется. Она предлагала нам заплатить за то, что обязана была сделать по зову сердца? Дело не в деньгах, мы бы заплатили. Дело в отношении. Ей была милее дача и шашлыки, чем больной племянник.
Вызвали платного педиатра из другой клиники. Пять тысяч как с куста. Врач приехал, успокоил, внимательно осмотрел. Ларингит.
В воскресенье обедали у свекрови, Анны Петровны. Марина приехала прямо с дачных посиделок — румяная, довольная, от нее пахло дымом костра и беззаботностью.
Увидев меня, она с показным спокойствием поинтересовалась:
— Ну, как там Ванька? Живой еще?
Меня передернуло.
— Представь — живой. Вызвали чужого дядю за деньги, потому что родной тете шашлыки жарить важнее.
Марина закатила глаза и с хрустом откусила кусок яблока.
— Ой, началось. Лена, давай без драмы. Я дала тебе профессиональный совет — вызывайте скорую, если все плохо. Что ты хотела? VIP-обслуживание на дому? Я тебе что, служба доставки пиццы?
— Ты не служба, ты семья! — не выдержал Игорь, мой муж. — Марин, ну что за скотское отношение? Мы тебе кто? Не чужие люди! Неужели трудно было заехать на полчаса? Мы в одном районе живем!
— Игорь, а ты мне когда в последний раз машину чинил бесплатно? — парировала Марина, зная, что Игорь — автомеханик.
— Да всегда! — возмутился он. — Ты пригоняешь свое ведро, а я в свои выходные под ним ковыряюсь, масло меняю, колодки! Я хоть копейку с тебя взял?
— Ты берешь только за запчасти. А работа — это твой вклад в нашу семью. Но, Игорь, ты сравниваешь несравнимое. Машина может подождать. А вам нужно «прямо сейчас, срочно, и чтобы все бесплатно».
Тут в разговор вмешалась свекровь, Анна Петровна.
— Дети, не ссорьтесь. Мариночка, ну правда, могла бы и помягче. Ванечка маленький, Лена переживает. Ты же врач, клятву Гиппократа давала!
— Мама, в этой клятве не сказано, что я должна лечить родственников 24/7 без выходных и праздников! — Марина начинала закипать. — Вы не понимаете! Лечить своих — самое неблагодарное дело! Ошибусь — сожрете. Скажу что-то, что вам не понравится, обидитесь!
— Мы обижаемся на то, что ты даже не пытаешься! — закричала я. — Ты просто отмораживаешься! «Записывайтесь на прием» — это звучит как издевательство!
— Это звучит как профессионализм! — заорала в ответ Марина. — В кабинете у меня свет, инструменты, возможность взять анализы экспресс-методом. А дома что? Тусклая люстра и орущий ребенок? Я не хочу брать на себя ответственность в полевых условиях!
— Ты просто черствая, — прошептала я, чувствуя, как осколки надежды впиваются в самое сердце. — Ты видишь детей как безликий конвейер. Для тебя Ваня — не племянник, а очередная карта, исписанная непонятными терминами.
— Думай, что хочешь, — отрезала она, и в голосе её звенел металл. — Но я не позволю вам сесть на шею. Я насквозь вижу ваши «только посмотреть». Начинается с невинного «послушай легкие», а заканчивается бесконечным «распиши схему вакцинации», «посмотри анализы старенькой бабушки», «посоветуй витаминку папе». Я устала! Устала видеть эти сопли и слышать хриплые горла даже в свой законный выходной!
Вечер рухнул, как карточный домик, погребая под собой остатки иллюзий. Мы уехали, оставив за собой шлейф невысказанных обид и горького разочарования.
Прошли томительные две недели, сотканные из натянутых отношений и вынужденных дежурных фраз. И вот, разразился апогей.
Мы были на даче у моих родителей, в плену тишины и кажущейся безопасности. Ваня, беспечный и неугомонный, как все дети, носился по двору, пока не оступился на деревянной ступеньке крыльца. Глухой удар, крик, брызги крови на солнце. Рассечение, шишка на лбу росла, будто гриб после дождя. Ребенка вырвало, и моя душа оборвалась.
Паника, липкая и холодная, сковала меня. Сотрясение? Черепно-мозговая травма? Мы далеко за городом, до ближайшей больницы пилить не меньше сорока мучительных минут.
Я, отбросив гордость, словно ненужный плащ, дрожащими пальцами набрала заветный номер.
— Алло?
— Марина! Ваня упал, сильно ударился головой. Его тошнит, течет кровь! Скажи, что делать?! Мы мчимся в город, но он начинает засыпать! Ему можно спать?!
В трубке повисла зловещая тишина, словно предвестник беды. Я жаждала услышать чёткие указания, слова поддержки, хоть каплю человеческого сочувствия.
— Лена, вызывайте скорую на трассу, навстречу. Или неситесь в травмпункт. Я тебе что, невролог? Я педиатр общей практики.
— Марин, умоляю, скажи одно: ему давать спать или нет?! Я где-то читала, что нельзя!
— Я не вижу ребенка! Откуда мне знать степень повреждения? А вдруг там гематома внутричерепная? Не звоните мне с такими вопросами, я не рентгеновский аппарат! Везите в больницу, там разберутся. Всё, у меня пациент.
И она безжалостно оборвала связь.
Я сидела в машине, прижимая к себе дрожащего сына, и судорожно вытирала кровь с его лица. Страх парализовал меня, отнимая волю и рассудок. В тот самый миг до меня дошло: у нас нет никакой тёти-врача. Есть просто родственница по имени Марина, у которой есть медицинский диплом, но полностью отсутствует эмпатия к собственной семье.
Мы добрались до больницы. Лёгкое сотрясение мозга, наложили два шва. Врачи заверили, что худшее позади. Ваня, бледный и обессиленный, лежал под капельницей, словно маленький подбитый воробушек.
Вечером позвонила свекровь, голос её звучал обеспокоенно.
— Леночка, как Ванечка? Марина сказала, что вы звонили, что-то случилось?
— Анна Петровна, — мой голос стал холодным, как зимний лёд. — Передайте, пожалуйста, вашей дочери, что для нас её как врача больше не существует. И как тёти, пожалуй, тоже.
— Ну что ты такое говоришь? Она же наверняка переживала, просто на работе была...
— Она ответила «я не рентген» и бросила трубку, когда я кричала, что моего ребёнка рвёт после удара головой. Это не врач. Это ходячий медицинский справочник, лишённый души.
На следующий день Марина прислала короткое сообщение в мессенджере: «Ну что, как вы там? В травму доехали?»
Я оставила её вопрос без ответа.
Через неделю у Игоря был день рождения. Мы собрали близких друзей, но Марину в список приглашённых не включили.
Она не заставила долго ждать, позвонив брату лично:
— Что это значит? Приглашения теперь по почте высылают, или я в чёрном списке?
— Именно в чёрном, Марин, — ответил Игорь, и я услышала это, так как телефон стоял на громкой связи. — Лена до сих пор не может прийти в себя после этого случая. Ты могла бы хоть через час перезвонить, чтобы узнать, как мы доехали.
— Я работала, Игорь!
— Ты всегда работаешь, Марина. Так работай и дальше. А мы будем отдыхать. Без тебя.
Обида расцвела в ней ядовитым цветком. В соцсетях разверзлась буря негодования, обличающая неблагодарных родственников, видевших в докторах лишь прислугу, попирающих святость личного времени. Слова её, словно хирургические скальпели, резали по живому: «Нельзя лечить — своих— мигом на шею сядут!». Хор коллег в комментариях вторил её гневу, проклиная «я только спросить», как первородное зло.
Я читала, и усмешка горечи тронула мои губы. Возможно, с высоты её профессионализма она и права. Нельзя жонглировать диагнозами на бегу, нельзя лечить по телефонной линии.
Но где же милосердие человеческое? Когда племянник в огне беды, разве нельзя найти искру участия, слово утешения для матери? Ответить на звонок, проявить сострадание, а не высокомерное отстранение?
Теперь мы ищем исцеления в платных палатах, где чужие лица, озарённые улыбками, дарят Ване наклейки и отвечают на мои ночные звонки — за наши деньги, разумеется. Но это честнее и спокойнее для души.
С Мариной наши пути пересекаются лишь на семейных торжествах у свекрови. Приветствия наши — словно брошенные камни. Она хранит гордое молчание о здоровье Вани, а я, в свою очередь, не делюсь новостями о нём.
Недавно её автомобиль заглох. Она бросила взгляд надежды на Игоря, намекая на его золотые руки.
— Запишись в автосервис, Марин, — ответил мой муж, словно вынося приговор. — У меня выходной, и я хочу посвятить его семье. А на работе есть и подъёмник, и инструменты, и свет хороший. В полевых условиях я ответственность нести не готов.
Её лицо исказила гримаса разочарования.
Кажется, лёд непонимания начал таять. Или, быть может, обида лишь углубилась. Но мне, признаться, всё равно. Здоровье моего ребёнка и мир в моей душе дороже, чем призрачное согласие с золовкой, чьё сердце заменил холодный медицинский протокол.