Антонина Петровна проснулась от того, что в коридоре что-то с грохотом упало. Звук был глухой, тяжелый, словно уронили мешок с цементом или совесть. Часы, висевшие напротив кровати (старые, советские, «Янтарь», купленные еще с первой премии покойного мужа в восемьдесят пятом), показывали 6:40 утра. Суббота. День, когда нормальные люди спят, а пенсионеры, вроде неё, позволяют себе роскошь поваляться до семи.
— Твою ж дивизию… — отчетливо прошипел за стеной женский голос.
Голос принадлежал Лене, законной супруге её сына Витеньки. Законной она была уже два года, а вот «любимой» невесткой стать так и не сподобилась. Не то чтобы Антонина Петровна была монстром — упаси Господь. Она считала себя женщиной современной, демократичной и даже, местами, либеральной. Но Лена обладала удивительным талантом занимать собой всё пространство. Даже когда ее не было дома, ее присутствие ощущалось: в запахе приторно-сладких духов «Императрица» (три с половиной тысячи за флакон, Антонина специально смотрела в «Летуале», чтобы знать масштаб бедствия), в разбросанных ватных дисках и в счетах за воду.
Антонина Петровна накинула халат (махровый, синий, еще крепкий, хоть и купленный на рынке «Садовод» пять лет назад за полторы тысячи) и вышла в коридор.
Картина маслом: посреди узкого прохода, загроможденного обувью, лежал робот-пылесос. Он мигал красной лампочкой, как раненый боец, запутавшийся в проводах от зарядки. Над ним, уперев руки в бока, стояла Лена. В короткой шелковой пижамке, которая на ее пышных бедрах смотрелась как натянутая на глобус наволочка.
— Доброе утро, — сухо произнесла Антонина Петровна, переступая через «помощника». — Что, восстание машин?
— Он опять застрял! — вместо приветствия рявкнула Лена. — Антонина Петровна, я же просила убирать ваши тапки! Он их жует!
— Мои тапки, Леночка, стоят в моей квартире на том месте, где они стояли последние тридцать лет, — спокойно парировала свекровь, проходя на кухню. — А вот твой «Валера» (так Лена звала пылесос) ездит без карты и мозгов. Весь в хозяйку, прости господи.
Последнюю фразу она, конечно, сказала про себя. Вслух нельзя — Витенька расстроится. Витенька у них миротворец. Работает менеджером по продажам пластиковых окон, устает как собака, и дома хочет только одного — чтобы бабы не орали.
На кухне было душно. Окно, которое Антонина Петровна с вечера оставила на микропроветривании, было наглухо закрыто. «Опять Лене дуло», — отметила она. На столе громоздилась гора немытой посуды с вечера. Жирная сковорода из-под какой-то поджарки, тарелки с засохшим кетчупом, два бокала с мутными остатками вина.
«Красиво жить не запретишь», — подумала Антонина, привычно включая воду. Счетчик крутился, наматывая рубли. Куб горячей воды в их регионе стоил уже 240 рублей. Холодной — 45. Водоотведение — отдельная песня. В прошлом месяце квитанция за ЖКХ пришла на девять тысяч восемьсот. Из них Лена с Витей дали ровно половину. А жили-то втроем. И мылась Лена по сорок минут, устраивая в ванной филиал тропиков.
Антонина Петровна вздохнула, отодвинула грязную посуду (мыть не стала — принцип) и поставила чайник. Ей нужно было выпить кофе. Растворимый «Якобс», по акции в «Пятерочке» за 299 рублей банка. Хороший кофе, зерновой, она теперь позволяла себе только по праздникам.
В кухню вплыла Лена.
— Вы чего посуду не помыли? — спросила она, открывая холодильник и брезгливо оглядывая полки. — Там же воняет.
— У кого воняет, тот и моет, — отрезала Антонина Петровна, намазывая масло на кусок батона. Масло было «Крестьянское», 82,5%, пачка 180 грамм — 189 рублей. Дорого, но маргарин есть она отказывалась. — Лена, у меня сегодня давление. И планы. Я на рынок иду.
— Опять на рынок? — Лена достала йогурт (без сахара, с семенами чиа, 80 рублей штучка, чтоб его). — Зачем? В доставке всё привозят.
— В доставке мне подсунут гнилую морковь по цене золота, — назидательно сказала Антонина. — А у Ашота я картошку беру по 35, а не по 60. И мясо он мне свежее отрезает, без костей. Экономия, Леночка, должна быть экономной. Особенно когда у нас ипотеки нет, но денег вечно не хватает.
Лена резко захлопнула холодильник.
— Вот вечно вы так! Деньги, деньги... Мы, между прочим, на питание даем!
— Даете. Десять тысяч в месяц. На двоих. Это по 166 рублей в день на человека. Ты, Лена, на эти деньги даже свой йогурт с чиа не купишь. А вы еще мясо каждый день требуете.
— Вите нужны белки! Он работает!
— А я, значит, святым духом питаюсь? — Антонина Петровна отхлебнула кофе. — Ладно, не начинай с утра. Голова болит.
Она не стала говорить, что вчера вечером слышала их разговор. Стены в доме старые, сталинские, но слышимость через вентиляцию отличная. Лена пилила Витю.
«Ну сколько можно с ней жить? Вить, мне тридцать скоро! Я хочу ходить в трусах по квартире! Я хочу ребенка! Куда мы его принесем? В эту богадельню, где всё пропахло корвалолом?»
Витенька тогда что-то бубнил в ответ, вяло отбиваясь. А Антонина лежала в своей комнате, глядя в потолок, на котором желтело пятно от прошлогоднего залива соседей, и глотала обиду вместе с тем самым корвалолом.
Богадельня, значит.
Трехкомнатная квартира в центре, 74 квадратных метра, потолки три двадцать. Паркет, дубовые двери. Да, ремонт не «евро», не хай-тек. Обои в цветочек, ковер на стене в её комнате (шерстяной, между прочим, тепло держит). Но это ее квартира. Она ее получила от завода тридцать пять лет назад. Выгрызла. Стояла в очереди, работала в две смены в табельной, терпела начальника-самодура. Муж, покойный Валера, сам плитку в ванной клал. Каждую плитку целовал.
А теперь пришла девочка из поселка городского типа, которая путает Бабеля с Бебелем, и называет её дом богадельней.
На рынке было шумно и людно. Антонина Петровна любила эту атмосферу. Здесь она была не «свекровью-монстром», а уважаемым покупателем.
— Антонина Петровна, моё почтение! — расплылся в улыбке мясник Ашот. — Вам как обычно? Краешек на борщ? Или вырезку возьмете? Сегодня телятина — как масло!
— Привет, Ашот. Давай краешек. Грамм семьсот. Только жир срежь, а то холестерин у меня, знаешь ли, скачет.
— Обижаете! Для вас — самый сок!
Она шла между рядами, прицениваясь. Творог — 450 за кило. Дорого. Возьму полкило на сырники. Яблоки сезонные — 90 рублей. Пойдет. Зелень — пучок 30.
В голове крутились цифры. Пенсия — 21 400. Квартплата (свет, вода, капремонт, вывоз мусора) съедает зимой почти десятку. Остается 11 400. Лекарства — еще тысячи три (престариум, кардиомагнил, мазь для спины). Итого на жизнь — 8 400. Плюс те самые десять тысяч, что подкидывают «молодые». Итого 18 400 на месяц. На троих, по сути, потому что основные продукты покупает она. Лена тратит свои деньги (она работала администратором в салоне красоты, получала тысяч сорок) на себя: маникюр, реснички, платья, такси. Витина зарплата (шестьдесят тысяч) уходила в «общий котел», который почему-то всегда оказывался дырявым: то машину чинить, то Лене на стоматолога, то на отпуск копим (в который они ездили вдвоем, разумеется).
Антонина Петровна тащила сумку на колесиках (очень удобно, спина не болит) и чувствовала, как внутри нарастает глухое раздражение. Не жадность, нет. Обида за несправедливость. Она их обслуживала. Готовила, стирала (машинка-то общая, но развешивала белье всегда она, Лена забывала, и оно кисло в барабане), убирала. А в ответ — «тапки уберите» и «робот застрял».
Вернувшись домой, она застала ту же картину: гора посуды на месте, Лена сидит в телефоне на кухне, Витя еще спит.
— О, пришли? — Лена даже не повернулась. — А мы тут подумали... Надо бы поговорить.
Антонина Петровна молча начала выкладывать продукты. Картошка с глухим стуком падала в ящик. Мясо шлепнулось на доску.
— Говори, — сказала она, не глядя на невестку.
— Витя, вставай! — крикнула Лена в коридор. — Иди сюда, разговор есть!
Через минуту на кухне появился заспанный Витя. В трусах и футболке с надписью «Пиво — жидкий хлеб».
— Мам, привет, — он чмокнул ее в щеку и тут же отвел глаза. Плохой знак. Витя всегда отводил глаза, когда собирался сделать гадость под диктовку жены.
Они сели за стол. Антонина Петровна осталась стоять у плиты. Это была ее стратегическая позиция — хозяйка положения.
— В общем, так, Татьяна Сергеевна... ой, Антонина Петровна, — начала Лена. Она всегда путала отчество, или делала вид. — Мы тут с Витей посчитали и решили. Нам тесно.
— Я это слышу каждое утро, — кивнула Антонина. — Квартира не резиновая.
— Вот именно. Поэтому мы нашли вариант. Отличный вариант. Для вас.
Лена выложила на стол распечатку с Циана.
— Вот. Смотрите. Поселок «Зеленые Дали». Тридцать километров от города. Квартира-студия в малоэтажном доме. Воздух, лес рядом, озеро. Мечта пенсионера! Стоит три с половиной миллиона.
Антонина Петровна застыла с ножом в руке.
— И?
— И мы предлагаем размен, — Лена говорила быстро, напористо, как будто заучила текст. — Мы продаем эту квартиру. Она стоит сейчас миллионов пятнадцать, центр всё-таки. Покупаем вам ту студию. А на разницу берем нам «трешку» в новостройке, в хорошем районе, и делаем там ремонт. И еще на машину останется.
Антонина Петровна посмотрела на сына. Тот ковырял вилкой клеенку.
— Витя? — тихо спросила она. — Ты тоже так думаешь? Что матери пора в «Зеленые Дали»?
— Мам, ну а что? — Витя пожал плечами. — Там правда хорошо. Тихо. Никто не шумит. А здесь тебе тяжело убираться. И нам... ну, сам понимаешь. Семья, дети скоро будут.
— У вас уже есть квартира, — напомнила Антонина. — Бабушкина «однушка» в Хрущевке. Вы её сдаете.
— Ой, да что там та хрущевка! — вклинилась Лена. — 30 метров! Там тараканы и соседи-алкаши. И вообще, это Витин старт. А мы хотим нормально жить.
— За мой счет?
— Почему за ваш? — искренне удивилась Лена. — Вы же мать! Вы должны хотеть счастья сыну! А вы сидите на этих метрах, как собака на сене. Три комнаты одной бабке! Зачем? В одной спите, в другой телевизор смотрите, а третья вообще стоит закрытая, пыль копит! Это нерационально!
Слово «бабка» резануло по ушам больнее, чем скальпель. Антонина Петровна положила нож. Медленно вытерла руки полотенцем.
— Значит так, дорогие мои, — голос ее был ровным, но в нем звенела сталь. — Квартиру эту мы с отцом получали кровью и потом. И продавать ее, чтобы ты, Лена, жила в новостройке с панорамными окнами, я не буду. Никогда.
— Мам, ну зачем ты так категорично... — начал Витя.
— Затем! — рявкнула она так, что Витя вжал голову в плечи. — Я вам предлагала: идите в бабушкину квартиру, делайте там ремонт и живите. Нет? Снимайте! Нет денег? Зарабатывайте! А меня из моего дома вы не выкурите.
Лена встала. Лицо ее пошло красными пятнами. Маска «милой невестки» сползла окончательно, обнажив оскал базарной торговки.
— Ах так? — прошипела она. — Ну хорошо. Не хотите по-хорошему — будет по-плохому.
Она подошла к Антонине вплотную.
— Слушайте меня внимательно, Антонина Петровна. Если вы не съедете добровольно — я приму меры. Такие меры, что вы сами сбежите в эти «Зеленые Дали», да еще и перекреститесь.
— Это угроза? — прищурилась Антонина.
— Это предупреждение. Я вам тут устрою такую сладкую жизнь, что у вас давление не то что скакать — оно ламбаду танцевать будет. Я каждый день буду гостей водить. Музыку слушать. Ремонт начну делать — прямо сейчас. Имею право, я тут прописана!
— Временно, — напомнила Антонина.
— Это неважно! Витя собственник доли!
— Нет у Вити доли, — усмехнулась Антонина. — Ты документы-то видела, умница моя? Квартира приватизирована на меня одну. Витя тогда отказ писал в мою пользу, чтобы с налогами не возиться. Забыл, сынок?
Витя побледнел.
— Мам... правда?
— Правда, сынок. Ты у меня голодранец, по сути. С пропиской, но без метров.
Лена замерла. Этого она явно не знала. Видимо, Витя приукрасил действительность, чтобы выглядеть завидным женихом.
— Тем более! — нашлась Лена. — Значит, вы сына обокрали! Родного сына! Ну тогда держитесь. Я вам устрою. Я в опеку напишу, что вы выжившая из ума старуха, которая газ забывает выключать. Я полицию буду вызывать на каждый ваш чих. Я кота заведу, на которого у вас аллергия! Вы отсюда сами уползете!
Она схватила со стола чашку (Антонинину любимую, с тюльпанами) и со всей дури швырнула ее в раковину. Чашка разлетелась на мелкие осколки.
— Это война, Антонина Петровна. И вы ее проиграете. Потому что вы старая, а мы молодые. У нас сил больше.
Лена развернулась и вышла, громко хлопнув дверью. Витя посидел секунду, виновато посмотрел на мать, пробормотал: «Ну зачем ты её злишь...» и поплелся следом за женой.
Антонина Петровна осталась одна. Она смотрела на осколки чашки в раковине. Руки дрожали. Сердце колотилось где-то в горле.
«Старая, значит... Силы у них больше...»
Она подошла к окну. Во дворе ветер гонял пожухлые листья.
— Ну что ж, — сказала она вслух тишине. — Посмотрим, у кого сил больше. Вы, молодежь, думаете, что жизнь — это спринт. А жизнь — это марафон. И я, слава богу, бегун на длинные дистанции.
Она достала телефон. Нашла в контактах номер «Зинаида Юрист».
— Алло, Зина? Привет, старая. Спишь? Хватит спать, страна в опасности. Мою крепость штурмуют. Мне нужна консультация. Как выписать человека, который угрожает жизни и здоровью собственника? Ага... Записываю. И еще... Зин, у тебя тот знакомый в психдиспансере еще работает? Нет, не мне. Для профилактики.
Антонина Петровна повесила трубку, аккуратно собрала веником осколки чашки и выбросила их в ведро. Вместе с жалостью к сыну...
Воскресенье началось не с колокольного звона к обедне, а с басов.
Бум-бум-бум.
Стены в «сталинке» толстые, кирпичные, соседей не слышно, даже если те убивают друг друга баяном. Но межкомнатные перегородки — это дранка, штукатурка и честное слово советского строителя. Поэтому, когда в семь тридцать утра в комнате «молодых» врубили колонку, у Антонины Петровны в серванте звякнул хрусталь.
Она открыла глаза. Сердце колотилось, как у зайца, загнанного гончими. Играло что-то современное, рэп, где исполнитель не пел, а словно жаловался на жизнь с набитым ртом.
Антонина Петровна накинула халат, сунула ноги в тапки и вышла в коридор. Дверь в комнату сына была приоткрыта. Оттуда несло не только музыкой, но и демонстративным вызовом.
— Витя! — крикнула она, стараясь перекричать басы. — Сделай тише! Люди спят!
Музыка смолкла на секунду. Послышался голос Лены:
— А мы не спим! У нас режим бодрости! И вообще, до скольки можно шуметь в выходные? До двадцати трех ноль-ноль? Вот и терпите. Это, как вы выразились, наша доля квартиры, и мы тут живем, как хотим.
Антонина Петровна глубоко вдохнула. Воздух пах пылью и войной.
— Хорошо, — сказала она тихо, но так, что в паузе между треками ее услышали. — Режим бодрости, так режим бодрости.
Она пошла на кухню. Первым делом достала из аптечки тонометр. 150 на 95. «Многовато, Тоня, многовато», — сказала она себе. Выпила таблетку капотена (упаковка 200 рублей, на месяц хватает, если невестка не доводит).
Затем она подошла к холодильнику. Открыла его и критически осмотрела содержимое.
На верхней полке стояли ее продукты: кастрюля с супом, сыр, молоко, яйца.
На средней — Ленины йогурты, колбасная нарезка (вакуумная упаковка, пять кусочков прозрачной «салями» за 120 рублей — тьфу, химия одна), кетчуп и пиво Вити.
Внизу, в ящике для овощей, лежали общие запасы: купленная вчера Антониной картошка, морковь, лук и яблоки.
Антонина Петровна взяла большой пакет для мусора. Методично переложила туда картошку, морковь, лук и яблоки. Затем достала из шкафчика пачку гречки, риса, макарон (итальянские, по акции брала, 89 рублей за пачку), бутылку подсолнечного масла «Золотая семечка». Всё это она унесла к себе в комнату.
Вернулась на кухню. Достала из кармана халата маленький ключик (от почтового ящика, но он отлично подходил к замку на дверце нижнего кухонного шкафа, где хранилась бытовая химия). Заперла стиральный порошок («Персил», 3 кг, 600 рублей — не напасешься на их ежедневные стирки одного полотенца), кондиционер для белья и, самое главное, туалетную бумагу.
Бумагу она покупала хорошую, трехслойную, с запахом персика. Лена ее мотала километрами, словно мумию делала каждый раз, когда заходила в уборную.
— Всё, — сказала Антонина Петровна фикусу на подоконнике. — Коммунизм закончился. Переходим к рыночным отношениям.
Через час на кухню выполз Витя. Вид у него был помятый. Музыка в их комнате стихла — видимо, Лена устала «бодрствовать» и легла досыпать.
— Мам, есть чё поесть? — зевнул он, открывая холодильник. — О, а где суп?
— Суп у меня в комнате. На балконе. Там прохладно, не скиснет.
— В смысле? — Витя захлопал глазами. — А мне?
— А тебе, сынок, жена приготовит. Из того, что вы купили.
Витя пошарил по полкам.
— Тут только йогурты и пиво... И колбасы два куска. Мам, ну хорош, я жрать хочу. Я вчера на разгрузке окон был, спина отваливается.
Антонина Петровна села за стол, сложив руки в замок.
— Витенька, вчера твоя жена объявила мне войну. Она сказала, что у вас своя семья, свои правила и свои метры. Так вот. Питание у нас теперь тоже раздельное. Я — пенсионерка, мне вас двоих здоровых лосей кормить накладно. Десять тысяч, что вы даете, уходят только на коммуналку. Так что крутись сам.
— Мам, ну это же бред! — взвыл Витя. — Как в коммуналке какой-то!
— А мы и живем как в коммуналке. Благодаря твоей Лене. Кстати, туалетная бумага теперь тоже у каждого своя. Я свой рулон буду с собой носить. А вы купите себе. Хоть газетой пользуйтесь, мне всё равно.
Витя плюнул, хлопнул дверцей холодильника так, что магнитики с видами Анапы осыпались на пол, и ушел в комнату. Через минуту оттуда донесся визг Лены:
— Да она совсем сдурела?! Старая маразматичка! Жрать зажала?!
Антонина Петровна улыбнулась уголками губ и включила телевизор. Показывали «Служебный роман». «Мымра!» — кричал Новосельцев. «Какая жизненная вещь», — подумала Антонина.
К вечеру понедельника обстановка в квартире напоминала линию фронта.
Лена перешла к тактике «мелких пакостей».
Когда Антонина Петровна пришла с работы (она подрабатывала бухгалтером на удаленке, вела пару ИП, плюс три раза в неделю ходила в офис к знакомому аудитору — лишние двадцать тысяч к пенсии на дороге не валяются), она обнаружила, что в ванной нет горячей воды. Кран фыркал и плевался ржавчиной.
— Что с водой? — спросила она у вышедшей из туалета Лены.
— А я откуда знаю? — невинно похлопала ресницами Лена. — Наверное, стояк перекрыли. Авария.
Антонина заглянула в сантехнический шкаф. Вентиль горячей воды, ведущий на квартиру, был перекрыт. Кем-то заботливым. Она молча открыла его. Вода пошла.
— Детский сад, штаны на лямках, — пробормотала она.
Но это было только начало.
Вечером Лена заняла ванную. Она лежала там два часа. Два. Часа. Вода шумела, пена благоухала на всю квартиру, а Антонине Петровне нужно было помыть голову перед завтрашним визитом в налоговую.
Когда Лена наконец вышла, распаренная и довольная, в ванной было как в сауне. Зеркало запотело, на полу лужи.
— Ой, я, кажется, всю горячую воду из бойлера вылила, — хихикнула Лена. (Летом у них часто отключали воду, и Антонина поставила накопительный бойлер на 80 литров. Электричество он жрал, как не в себя). — Придется вам, мама, в тазике греть. Как в войну.
Антонина Петровна промолчала. Она зашла в ванную, вытерла пол своей тряпкой, вымыла голову под холодной водой (для сосудов полезно, успокаивала она себя, хотя зубы стучали).
Выйдя, она направилась в коридор, к роутеру.
Интернет в квартире был оформлен на неё. Хороший тариф, 100 мегабит, 550 рублей в месяц. Платила она всегда сама, «молодые» считали, что интернет берется из воздуха, как кислород.
Она перевернула роутер, нажала кнопку Reset скрепкой. Подождала, пока лампочки мигнут. Затем зашла в настройки через телефон (спасибо соседскому сыну-программисту, научил) и сменила пароль.
Был «Lenochka_luchshaya» (Витя ставил, подкаблучник), стал «Ne_dozhdetes_1965».
Через пять минут из комнаты молодых раздался вопль.
— Витя! Почему сериал не грузится?! Что с вай-фаем?!
Витя выскочил в коридор, начал дергать провода.
— Мам, интернет упал?
— У меня всё работает, — спокойно отозвалась Антонина из своей комнаты. Она сидела в кресле, читала Акунина и пила чай с мятой.
— А у нас нет! Пишет «неверный пароль»!
— Странно. Может, сбой какой? — голос Антонины был елейным. — Или, может, провайдер решил, что за интернет должен платить тот, кто им пользуется?
— Ты пароль сменила?! — в дверях возникла разъяренная Лена. Без фильтров из интернета она выглядела жалко. — Дайте пароль! Мне по работе надо!
— У тебя мобильный интернет есть, Леночка. Безлимитный, ты хвасталась. Вот и пользуйся. А мой вай-фай — это моя частная собственность. Как и кастрюли. Как и квартира.
— Вы не имеете права! Это издевательство! Мы платим коммуналку!
— В квитанции за квартиру строки «интернет» нет. Это отдельный договор. На мое имя. Хотите интернет — проводите свой. Сверлите стены, тяните кабель, заключайте договор. Я не против.
Лена задохнулась от злости. Проводить свой интернет — это время, деньги и, главное, нужно договариваться с мастерами. А ей сериал нужно было досмотреть сейчас.
— Ну и подавитесь своим интернетом! — крикнула она. — Витя, раздай мне с телефона!
— У меня трафик кончился... — пискнул Витя.
— Ничтожество! — припечатала Лена и хлопнула дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.
Вторник прошел под знаком кулинарного джихада.
Антонина Петровна знала: Лена ненавидит запах рыбы. Любой. Особенно жареной. Невестку воротило даже от вида суши, а уж запах советской столовой вызывал у нее рвотные позывы.
По дороге с работы Антонина зашла в рыбный.
— Мне мойвы, килограммчик. Пожирнее. И камбалу.
Дома она открыла все двери на кухню. Закрыла форточку (чтобы сквозняк тянул запах в коридор, к комнатам). Достала старую чугунную сковородку. Налила масла.
И начала жарить.
Мойва — рыба вкусная, народная, но вонючая до одури. Специфический, пронзительный запах жареного рыбьего жира пополз по квартире, пропитывая обои, шторы и, казалось, даже мысли.
Когда Лена вернулась домой, она закашлялась прямо с порога.
— Фу! Чем воняет?! Вы что, помойку подожгли?
— Ужин готовлю, — пропела Антонина, переворачивая золотистую рыбку. — Мойва жареная. Вкуснятина! Витенька в детстве обожал. Будете? Ах да, у нас же раздельное питание. Ну, приятного мне аппетита.
Лена зажала нос рукой.
— Вы это специально?! Вы же знаете, меня тошнит от рыбы! Уберите это немедленно!
— И не подумаю. Я у себя дома. Хочу — рыбу жарю, хочу — ладан жгу. А не нравится — дача ждет. Там воздух свежий, сосновый.
Лена выбежала из кухни, хлопнув дверью своей комнаты. Слышно было, как она открывает там окно настежь, несмотря на октябрьский холод.
Витя пришел через час. Запах уже стоял такой, что хоть топор вешай.
— Мам, ну ты даешь... — скривился он. — Весь подъезд, наверное, знает, что мы рыбу едим.
— Пусть знают. Значит, живем богато, фосфор потребляем. Садись, сынок, я тебе отложила. Тайком от твоей королевы.
Витя покосился на закрытую дверь своей комнаты, сглотнул слюну (домашней еды он не видел три дня) и сел.
— Ладно. Давай. Только тихо.
Они ели рыбу, макая ее в соль, и Витя на пять минут снова стал тем самым Витькой-школьником, который любил маму и не боялся жены.
— Вкусно? — спросила Антонина.
— Угу.
— А жена твоя меня со свету сживает, Витя.
— Мам, ну она нервная... Она хорошая, просто... характер.
— Характер, сынок, это когда ты горы сворачиваешь. А когда ты свекровь из дома выживаешь — это не характер, это скотство.
Витя перестал жевать.
— Я поговорю с ней.
— Поговори. Только боюсь, поздно уже разговаривать. Она подкрепление вызвала.
— Какое подкрепление?
Антонина кивнула на коридор. В дверь позвонили. Настойчиво, долго, не отпуская кнопку.
— Открывай. Это, я думаю, теща твоя любимая. Тамара Павловна. Из Сызрани пожаловали, спасать дочь от тирании.
Витя побледнел. Тещу он боялся больше, чем дефолта и налоговой вместе взятых. Тамара Павловна была женщиной габаритов необъятных и энергии атомного ледокола. Она работала директором овощной базы на пенсии, и голос у нее был такой, что грузчики трезвели за километр.
Витя поплелся открывать.
На пороге стояла Тамара Павловна. В леопардовом пальто, с норковым беретом на голове и с двумя огромными клетчатыми сумками ("мечта оккупанта").
— Ну, здравствуйте, родственнички! — прогремела она так, что задрожали стекла. — Где моя кровиночка?! Кто тут мою девочку обижает?!
Из комнаты выскочила Лена:
— Мама!
Они обнялись, создав кокон из леопарда и шелка. Тамара Павловна кинула грозный взгляд в сторону кухни, где стояла Антонина Петровна с лопаточкой для рыбы в руках.
— А, вот вы где, сваха. Ну что, принимайте гостей. Я надолго. Пока порядок тут не наведу. А то развели, понимаешь, дедовщину. Рыбой воняет, интернета нет, ребенка голодом морите!
Тамара Павловна скинула сапоги (огромные, 41 размер), по-хозяйски прошла в коридор, отодвинув Витю бедром как мебель.
— Витя! Тащи сумки! Там соленья, варенья и сало. Будем Лену откармливать. А то исхудала совсем на ваших харчах казенных.
Она встала посреди коридора, руки в боки, и осмотрела квартиру.
— Ничего, — заявила она. — Потолки высокие. Жить можно. Только дух этот старушечий выветрить надо. Ну, сваха, показывай, где я спать буду? Лена сказала, у тебя комната с балконом? Вот там я и расположусь. Мне свежий воздух нужен, у меня астма.
Антонина Петровна медленно вытерла руки о передник. Страха не было. Было холодное, спокойное понимание: партизанская война закончилась. Началась Сталинградская битва.
— С балконом, говорите? — переспросила она, глядя прямо в глаза «леопардовой» женщине. — Ну-ну. Располагайтесь. Только учтите, Тамара Павловна. У нас тут климат суровый. Неровен час, заморозки ударят. Прямо по вашей астме.
— Ты мне не угрожай, — набычилась сваха. — Я баба простая, я и в торец дать могу, если дочь обидят.
— Верю, — кивнула Антонина. — Охотно верю. Овощная база — школа жизни. Но вы, Тамара Павловна, забыли одно. Вы в гостях. А гость, как известно, не должен быть хуже татарина. А вы пока что тянете на всё монгольское иго разом.
— Что?! — задохнулась Тамара.
— Что слышали. Витя, сумки не заноси. Пускай в тамбуре постоят. А вы, Тамара Павловна, разувайтесь, чай попьем. На дорожку. Потому что ночевать вы здесь не будете.
В коридоре повисла тишина. Лена смотрела на свекровь с ужасом, Тамара — с яростью, а Витя — с мольбой о пощаде.
Антонина Петровна достала телефон.
— Алло, Паша? Да, участковый наш. Павел Сергеевич, добрый вечер. Тут ко мне граждане посторонние ломятся, угрожают физической расправой. Да, фиксирую. Женщина крупная, агрессивная. Говорит, жить тут будет без регистрации. Ага. Ждем.
Она убрала телефон и мило улыбнулась:
— Чайник ставить? Или сразу полицию подождем? У них «бобик» быстрый, минут через десять будут...
Тамара Павловна была женщиной, которая не привыкла слышать слово «нет». На ее овощебазе слово «нет» говорил только налоговый инспектор, и то — шепотом. Поэтому заявление какой-то там «городской интеллигентки» о вызове полиции она восприняла как личное оскорбление и призыв к бою.
— Полицию? На меня? — Тамара Павловна расхохоталась. Смех у нее был грудной, вибрирующий, от которого дрожали подвески на люстре. — Ты, сваха, не пугай. Я с ментами вась-вась, мы им на праздники ящиками мандарины возим. Приедут твои менты, я им стол накрою, они еще и тебя оштрафуют за ложный вызов.
Она сбросила леопардовое пальто прямо на руки Вите (тот пошатнулся, но устоял) и прошла на кухню.
— Лена, где у вас тут кружки? Дай воды, горло пересохло с дороги.
Антонина Петровна наблюдала за этим вторжением с ледяным спокойствием снайпера. Она знала: сейчас главное — не сорваться на крик. Крик — это оружие слабых. Сильные говорят тихо.
— Витя, — сказала она, не повышая голоса. — Положи пальто на тумбочку. И принеси мою папку с документами. Синюю, из секретера.
— Мам, может не надо? — взмолился Витя. Вид у него был жалкий. Между молотом (женой), наковальней (тещей) и прессом (матерью) он превратился в тонкий лист жести. — Давайте просто поговорим? Тамара Павловна на пару дней, она же...
— Папку, Виктор.
Витя шмыгнул носом и поплелся в комнату.
На кухне тем временем разворачивалась драма. Тамара Павловна открыла холодильник, увидела пустые полки (Антонина свои продукты спрятала надежно) и сиротливые йогурты Лены.
— Это что?! — возревела она. — Ленка, ты чего, на диете? Или они тебя голодом морят?
— Морят, мама! — всхлипнула Лена, почувствовав мощную спину. — Рыбу жарят, от которой меня тошнит! Интернет отключили! В ванну не пускают!
— Ах вы, ироды... — Тамара Павловна повернулась к Антонине. Глаза ее сузились. — Ну всё. Я сейчас вам устрою Куликовскую битву. Слышь, ты, пенсионерка! Ты думаешь, если квартира твоя, так ты барыня? Мы сейчас с Леной в опеку позвоним. Скажем, что ты алкоголичка. Бутылки пустые найдем, не переживай. Тебя в дурку сдадут, а мы опекунство оформим.
Антонина Петровна села на стул. Поправила складку на халате.
— Статья 128.1 УК РФ. Клевета. До пятисот тысяч штрафа или обязательные работы, — произнесла она будничным тоном. — А за ложный донос, статья 306, вообще срок реальный можно получить. Вы, Тамара Павловна, с уголовным кодексом так же хорошо знакомы, как с ассортиментом картофеля?
Тамара поперхнулась воздухом. Юридические термины сбивали ее с толку. На базе так не разговаривали.
В этот момент в дверь позвонили.
— О, а вот и кавалерия, — улыбнулась Антонина.
Она пошла открывать. На пороге стоял участковый Павел Сергеевич. Молодой, лет тридцати, с усталыми глазами и папкой под мышкой. С Антониной Петровной они были знакомы давно — она помогала ему составлять отчеты для налоговой (бесплатно, по-соседски), а он гонял курящих подростков из подъезда.
— Добрый вечер, Антонина Петровна. Что у вас тут? Шум, гам, соседи жалуются.
— Проходите, Паша. У нас тут рейдерский захват.
Павел вошел на кухню. Увидев Тамару Павловну, он слегка присвистнул. Масштаб бедствия был очевиден.
— Здравия желаю, — козырнул он. — Старший лейтенант Скворцов. Документики предъявите, граждане.
Тамара Павловна тут же сменила пластинку. Из фурии она превратилась в «свою в доску тетку».
— Ой, сынок, да какие документы! Я к дочери приехала, внуков нянчить. А тут свекровь лютует, выгоняет. Ты ж понимаешь, дело семейное... Садись, я тебе сальца нарежу, домашнего!
— Сальца не надо, — строго сказал Павел. — Паспорт. И регистрацию.
Тамара полезла в сумку. Паспорт нашелся. Регистрации, естественно, не было — она была прописана в Сызрани.
— Так. Гражданка Кукушкина Тамара Павловна. Проживаете в другом регионе. На каком основании находитесь в данной квартире после 23:00? Собственник жилья, — он кивнул на Антонину, — возражает против вашего пребывания.
— Да я мать! — взвизгнула Тамара. — Я имею право у дочери быть!
— У дочери своей жилплощади здесь нет, — вмешалась Антонина Петровна, открывая принесенную Витей синюю папку. — Вот выписка из ЕГРН. Собственник один — Смирнова А.П. Вот домовая книга. Прописаны двое: я и сын. У гражданки Елены Смирновой (невестки) временная регистрация истекла третьего дня. Я её не продлевала.
Павел взял бумаги, просмотрел.
— Всё верно. Юридически, — он посмотрел на Лену и Тамару, — вы здесь посторонние лица. Если хозяйка требует покинуть помещение, вы обязаны подчиниться. Иначе — статья 19.3 КоАП, неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции. И выселение с нарядом ППС. Оно вам надо? В «обезьянник» на ночь глядя?
Лена побледнела до синевы.
— Витя! — крикнула она. — Ты что, будешь стоять и смотреть, как твою жену и мать менты выгоняют?! Скажи что-нибудь! Ты мужик или кто?!
Все посмотрели на Витю. Он стоял у холодильника, вжимаясь в его белую прохладную поверхность. На его лице отражалась мучительная борьба между привычкой подчиняться маме и привычкой подчиняться жене.
— Мам... — прохрипел он. — Ну может, пусть переночуют? Куда они сейчас, на ночь глядя?
— В гостиницу, — отрезала Антонина. — «Турист» на соседней улице. Номер «стандарт» — три тысячи рублей. У Тамары Павловны, судя по норковому берету, деньги есть.
— Витя! — топнула ногой Лена. — Мы уходим! Сейчас же! Но ты идешь с нами! Я в этом дурдоме больше ни минуты не останусь! Собирай вещи!
Витя посмотрел на жену. Потом на мать. Потом на тещу, которая уже запихивала обратно в сумку банку с огурцами, попутно матерясь вполголоса.
— Лен, ну куда я пойду? — тихо сказал Витя. — Завтра на работу...
— Ах так?! — Лена подскочила к нему и влепила звонкую пощечину. — Предатель! Маменькин сынок! Тряпка! Чтоб ты сдох со своей мамашей в этой квартире!
Она метнулась в комнату. Начался хаос сборов.
Летали вешалки, трещали молнии на чемоданах. Тамара Павловна помогала дочери, попутно осыпая Антонину проклятиями:
— Чтоб тебе пусто было! Чтоб у тебя вода в кране пересохла! Мы еще в суд подадим! Мы раздел имущества устроим! Каждый гвоздь отсудим!
Антонина Петровна стояла в коридоре, скрестив руки на груди. Ей было не страшно. Ей было... брезгливо. Как будто она смотрела передачу «Пусть говорят» в живую.
— Телевизор не забудьте, — напомнила она. — Тот, что в вашей комнате. Вы его в кредит брали, документы у меня есть, так что забирайте, чужого мне не надо. А вот шторы — мои. Положите на место.
Лена выдернула из шкафа свои платья, швыряя их в чемодан комом.
— Видеть тебя не хочу! — кричала она мужу, который пытался помочь ей закрыть молнию. — Не трогай! Мы к маме поедем! В Сызрань! Или квартиру снимем! Но ты к нам больше не подходи! Понял?!
Через сорок минут, которые показались вечностью, процессия двинулась к выходу.
Тамара Павловна с баулами, пыхтя как паровоз. Лена с чемоданом на колесиках и красным от слез лицом. И «Валера» — робот-пылесос, которого Лена прижала к груди как родное дитя.
В дверях Лена обернулась.
— Вы старая ведьма, — выплюнула она Антонине в лицо. — Вы останетесь одна. Совсем одна. И стакан воды вам никто не подаст.
— Леночка, — устало улыбнулась Антонина. — Сейчас есть кулеры. И доставка воды. А одиночество — это когда тебя окружают идиоты. А когда ты одна — это свобода.
Дверь захлопнулась.
Участковый Павел вздохнул, поправил фуражку.
— Ну, Антонина Петровна, с вас заявление, что претензий не имеете. И... может, чайку? У меня смена через час заканчивается.
— Будет тебе чай, Паша. И пирожки с капустой. Садись. Витя, поставь чайник.
Витя стоял посреди коридора. Он никуда не ушел. Лена его не позвала, а он не побежал. Он смотрел на закрытую дверь с каким-то странным выражением. Смесью ужаса и... облегчения?
— Мам, — сказал он. — Она ведь не вернется.
— Надеюсь, сынок. Надеюсь.
Эпилог. Три недели спустя
В квартире пахло ванилью и чистотой.
Вонь от жареной мойвы выветрилась на третий день. Запах «Императрицы» держался дольше, пришлось стирать шторы.
Антонина Петровна сидела в своем любимом кресле (которое вернулось на законное место) и вязала. Спицы мерно постукивали. Тик-так. Тик-так.
Витя жил с ней. Первую неделю он ходил как зомби. Пил пиво, смотрел в одну точку. Лена заблокировала его везде. Потом узнали, что она действительно уехала с матерью в Сызрань, забрав все подаренные на свадьбу деньги. Подала на развод дистанционно.
А вчера Витя пришел с работы трезвый, с тортом.
— Мам, тут это... Я премию получил. Давай на море съездим? Летом. В Гагры, как раньше?
Антонина посмотрела на сына. Он похудел (без майонезных салатов Лены), но выглядел спокойнее. Исчезла эта затравленность во взгляде.
— В Гагры — это хорошо, — кивнула она. — Только давай сначала замок поменяем. А то у Лены ключи остались. Мало ли.
— Я уже вызвал мастера. Завтра придет.
Антонина Петровна отложила вязание.
Она подошла к окну. Вечерний город зажигал огни. Где-то там люди ругались, делили метры, ненавидели друг друга за немытую чашку.
А у нее была тишина.
Она знала, что Витя, скорее всего, снова женится. Года через два. Он не умеет быть один. И, возможно, новая невестка будет лучше. Или хуже.
Но теперь Антонина знала главное: у неё есть границы. И есть синяя папка в секретере.
Она прошла на кухню. На столе лежала квитанция за ЖКХ. 4 200 рублей.
Антонина улыбнулась.
Вода не лилась часами. Свет не горел во всех комнатах.
Экономия была экономной.
Она налила себе чаю. Взяла кусок торта («Прага», вкусный, зараза, хоть и дорогой — 800 рублей).
Откусила. Шоколадная глазурь таяла во рту.
— Хорошо-то как, Господи, — сказала она вслух.
И в этой тишине никто не закатил глаза, не фыркнул и не попросил «не чавкать».
Сталинка стояла прочно. Антонина Петровна тоже. Жизнь продолжалась, и она была, черт возьми, прекрасна. Особенно без леопардовых пальто.