Двадцатое декабря тридцать шестого года выдалось для кремлёвской верхушки днём праздничным. НКВД отмечал свою годовщину - девятнадцать лет со дня учреждения ВЧК.
По сему случаю Сталин собрал у себя тесный кружок чекистского руководства: явились Ежов, Фриновский, а также неизменный Карл Паукер - личный брадобрей вождя и начальник его охраны, человек с биографией столь же причудливой, сколь и зловещей: в молодости он подвизался гримёром в будапештской оперетте, а теперь ежеутренне водил опасной бритвой по горлу повелителя одной шестой части суши (согласны, друзья, знак доверия редкостный).
Когда винные пары достаточно ударили в головы, Паукер затеял представление.
Двое сослуживцев подхватили его под локти на манер тюремных надзирателей, и бывший театральный гримёр принялся изображать последние минуты Зиновьева.
Ноги его безвольно волочились по ковру, он повисал на «конвоирах» всей тяжестью обмякшего тела. Он скулил, всхлипывал, а затем прямо посреди комнаты грохнулся на колени, вцепился в начищенный сапог и возопил, задыхаясь:
«Умоляю!.. Христа ради!.. Позовите Иосифа Виссарионовича!..»
Хозяин кабинета хохотал так, что слёзы выступили на глазах.
Публика, воодушевлённая успехом артиста, потребовала повторения. Паукер, распалившись, отыграл номер вторично, а на третий заход прибавил от себя: воздел руки горе́ и провыл на весь зал иудейскую предсмертную молитву «Шма Исраэль»
Лишь тогда Сталин, утирая глаза, махнул рукой, мол хватит, и гости с облегчением потянулись к закускам.
Праздничный вечер удался на славу.
Так кого же представлял этот ряженый комедиант? Чья агония так потешала генерального секретаря и его застольников?
Человека звали Григорий Зиновьев, хотя в метрике значилось Овсей-Гершен Радомысльский, а конспиративных псевдонимов он сменил с полдюжины. Некогда он был правой рукой Ленина. Некогда был вершителем судеб Петрограда. И ещё главой Коминтерна, словом, по замыслу большевиков, будущий командующий мировой революцией.
Петроградская интеллигенция, которая уцелела после его расправ, нарекла его «Гришкой Третьим»:
первым был Отрепьев-самозванец, вторым Гришкой был «святой старец» Распутин.
Теперь же — его заперли в подвал и приставили конвой.
Что ж, история эта стоит того, чтобы рассказать её с самого начала. Как считаете?
В том самом Елисаветграде Херсонской губернии, которому суждено будет с 1924 по 1934 год носить имя Зиновьевск (а ныне он называется Кропивницкий, ибо революция и тут всё переименовала), в общем, в Елисаветграде, одиннадцатого сентября 1883 года, в семье владельца молочной фермы Аарона Радомысльского родился мальчик, наречённый Овсей-Гершеном.
Семья была, судя по всему, вполне зажиточная. Отец сумел дать сыну хорошее домашнее образование, - гимназий для евреев в черте оседлости было негусто, так что учились дома, благо средства позволяли.
Думал ли тогда Аарон Радомысльский, что мальчик его войдёт в историю под партийной кличкой, а в народную память под прозвищем, от которого отдаёт серой и кровью?
Едва ли. Впрочем, кто из нас думает о таком, глядя на младенца в колыбели?
Здесь мне придётся упомянуть об одном обстоятельстве, о котором биографы Зиновьева предпочитают говорить вскользь, а иные и вовсе умалчивают.
Мальчику было около десяти, когда он, то ли в игре, то ли в ссоре, толкнул двоюродного братишку, и тот угодил в известковую яму. Ребёнок скончался. Историк Самоходкин говорит, что это повлияло на дальнейшую психику Зиновьева.
Году в 1902-м молодой Радомысльский, преследуемый полицией за подстрекательство к стачкам (дело по тем временам подсудное), перебрался за границу и прибился к ленинскому кружку.
Ильич приблизил его, ценя ораторский талант, так как голос у Зиновьева был высокий, почти теноровый, и, по воспоминаниям Троцкого, «поначалу удивлял, а потом увлекал какой-то особенной напевностью». Тот же Троцкий, правда, аттестовал его как «истерика». А эсер Лазарев, встречавший обоих в швейцарской эмиграции, выразился и того хлеще, дескать, Ленин избрал Зиновьева проводником своих идей как «послушного лакея, циничного и бессердечного опричника».
Опричник - характеристика, достойная того, чтобы её запомнить.
Июль семнадцатого года застал большевистскую верхушку врасплох. После неудавшегося мятежа Временное правительство объявило розыск на сорок с лишним партийных вождей, обвиняемых в сношениях с германским генштабом.
Первым в списке стоял Ленин. Партия укрыла его, а вместе с ним и Зиновьева (вот каков был тогда его ранг!) под Сестрорецком, на озере Разлив, в хозяйстве рабочего оружейного завода Емельянова.
Поначалу скрывались на сеновале, потом, когда в округе замелькали жандармы, соорудили шалаш на дальнем берегу. Ночевали под одной рогожей, грелись у одного костра, пекли картошку в углях. Ильич строчил там «Государство и революцию», Зиновьев неотлучно был подле него как наперсник, единомышленник, едва ли не альтер эго.
«Чердак сменился шалашом из веток, накрытым сеном, - вспоминал Емельянов много лет спустя. - Этот шалаш впору было назвать штабом революции, потому что здесь Владимир Ильич с Григорием Евсеевичем спокойно засели за работу».
С Григорием Евсеевичем - заметим это.
Через девятнадцать лет советские художники напишут десятки полотен на тему «Ленин в Разливе».
Вот Ильич сидит на пне, вот он пишет гениальный труд, вот смотрит вдаль... Но Зиновьева на этих картинах уже не будет. Его вычеркнут, сотрут, замажут, как будто и не сидел он рядом с вождём, как будто не укрывался с ним от дождя под одной палаткой, как будто не грелся с ним у одного костра.
На памятнике «Шалаш», поставленном в 1928 году, тоже никаких следов Зиновьева, а ведь первоначальный проект предусматривал барельеф с его изображением!
К тридцать шестому году, впрочем, от Зиновьева осталась лишь безымянная могила.
А ведь именно он, рука об руку с Каменевым, вытащил Сталина из политической петли двенадцатью годами ранее!
На XIII съезде зачитали ленинское «Завещание» - документ, где умирающий вождь требовал отстранить Сталина от руля партии, мол, «груб», «нетерпим», «сосредоточил необъятную власть».
Делегаты зароптали. И тут поднялся Зиновьев:
мы, дескать, рады констатировать, что тревоги Ильича оказались напрасны.
Каменев поставил вопрос на голосование, и машина сработала - Сталин удержался.
Он это запомнил.
Но революционеры, друзья, благодарностью не отличаются.
В последние недели семнадцатого года Зиновьев занял кресло председателя Петроградского совета, иначе говоря, сделался полновластным хозяином северной столицы, распорядителем жизни и смерти трёх миллионов её обитателей.
Коминтерновцы за глаза именовали его «ленинградским сатрапом» (словечко, между прочим, пустил в оборот финн Куусинен), а интеллигенция прозвала «царьком».
Каков же он был, этот «сатрап», в глазах тех, кто видел его вблизи?
Анжелика Балабанова, секретарь Коминтерна, женщина наблюдательная и острая на язык, записала в мемуарах:
из всех людей, с которыми её сводила судьба, Зиновьев уступает в низости разве что Муссолини, и то лишь потому, что дуче она знала дольше.
Другой функционер Интернационала вспоминал:
хитёр, честолюбив, с подчинёнными груб до хамства, перед начальством угодлив; при этом мнил себя неотразимым ловеласом.
С подчинёнными вел себя как хам, с начальством подхалимничал.
Осенью восемнадцатого года, после выстрела Каплан в Ленина, Зиновьев выступал в Петросовете:
«Из ста миллионов жителей России мы должны увлечь за собой девяносто. Прочих придётся уничтожить».
Десять миллионов, это, для масштаба, тогдашнее население Бельгии. Вот так, между делом, походу.
По данным итальянского историка Джузеппе Боффы, в ответ на ранение Ленина в Петрограде и Кронштадте было расстреляно около тысячи человек за несколько дней. Это было только начало.
В августе 1921 года по постановлению Петроградской ЧК, действовавшей, разумеется, с ведома и одобрения Зиновьева, расстреляли 96 человек по так называемому «делу Таганцева» - о «Петроградской боевой организации», якобы готовившей вооружённое восстание.
Среди казнённых был поэт Николай Гумилёв, муж Ахматовой, автор «Жирафа» и «Капитанов», георгиевский кавалер. Гумилёв, по свидетельству очевидцев, держался мужественно, даже попросил закурить перед расстрелом.
Минуло семь десятилетий.
В 1992 году российская прокуратура подняла все триста восемьдесят два тома «таганцевского дела» и вынесла вердикт, что никакой «боевой организации» не существовало; её выдумали следователи, а улики сфабриковали от первой до последней страницы.
Сам Агранов, руководивший тем следствием (и позже тоже угодивший под расстрел), однажды обронил: дескать, в двадцать первом году добрых семьдесят процентов петроградских интеллигентов стояли одной ногой в лагере врага «и мы эту ногу прижгли».
Прижгли, а если нормальным языком - расстреляли или сослали.
За эти расправы интеллигенция и прозвала Зиновьева «Гришкой Третьим». Первый Гришка, который Отрепьев, сел на московский престол самозванцем в 1605 году; второй, которого все запомнили как Распутин, положил этот престол к ногам своим в 1910-х.
Третий не был ни царём, ни святым старцем, но его боялись не меньше. И ещё больше ненавидели.
На XIV съезде, в декабре двадцать пятого, Зиновьев с Каменевым, опираясь на ленинградцев, пошли против Сталина и проиграли вчистую. Генсек уже держал аппарат мёртвой хваткой. Зиновьева вышвырнули из Ленсовета, из Политбюро, и из Коминтерна.
Тогда вчерашние заклятые недруги Зиновьев с Каменевым, с одной стороны, и Троцкий, с другой, сомкнули ряды против общего врага.
Возникла «объединённая оппозиция». Но и она потерпела крах.
В двадцать седьмом Зиновьева вычистили из партии и отправили в ссылку сперва в Калугу, затем подальше. Он покаялся и его вернули.
В тридцать втором его снова исключили. Он снова покаялся и его снова восстановили. В тридцать четвёртом Зиновьева выгнали в третий раз. Каялся он легко, словно дышал; строчил унизительные письма, признавая любые «ошибки» и «уклоны»; готов был подписать что угодно, лишь бы остаться на плаву, лишь бы выжить.
Город, семь лет носивший его имя, в 1934 году переименовали в Кирово (а после убийства Кирова в Кировоград).
Бывший «хозяин Ленинграда» превратился в политического мертвеца.
Августом тридцать шестого датируется первый из больших московских процессов. Тогда слушалось дело «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра».
Заседала Военная коллегия Верховного суда; председательствовал армвоенюрист Ульрих - фигура мрачная и, к слову сказать, тоже не дотянувшая до естественной кончины.
Подсудимых Зиновьева, Каменева и ещё четырнадцать человек обвиняли в убийстве Кирова и в заговоре против Сталина.
Обвинение было нелепо, потому что главные «террористы» к моменту выстрела в Смольном уже сидели под замком, а «шифрованные директивы Троцкого», якобы ими полученные, существовали лишь в протоколах допросов.
Но Зиновьев признал всё.
Как его сломали?
По одной версии ему посулили жизнь в обмен на публичное покаяние. Сталину требовался спектакль, а не тихая расправа.
По другой версии его давили: в камере, говорят, врубили отопление на полную мощь посреди августа, а у Зиновьева была застарелая астма.
По третьей вермии грозили семьёй (сына его, Стефана, действительно расстреляли годом позже).
А скорее всего, происходило всё разом.
Газета «Правда» день за днём печатала стенограммы; заголовки вопили:
«Страна клеймит подлых убийц!»
Двадцать четвёртого августа Военная коллегия вынесла пригово всем шестнадцати. В ночь на двадцать пятое приговор исполнили.
То, что произошло в подвале здания Военной коллегии в ту августовскую ночь, описал британский историк Саймон Себаг-Монтефиоре в книге «Сталин: двор красного монарха». Он записал со слов людей, утверждавших, что слышали рассказы очевидцев.
Идти Зиновьев уже не мог. Конвоиры волокли его под руки, а он висел на их плечах и волочил ноги по полу. Он рыдал, выл, порывался целовать им сапоги.
Он кричал: «Это фашистский заговор! Бога ради, позвоните Иосифу Виссарионовичу! Иосиф Виссарионович обещал сохранить нам жизнь!»
«Нам» - это, надо полагать, ему и Каменеву.
Каменев Лев Борисович, урождённый Розенфельд, человек, которого современники считали мягким интеллигентом, склонным к сибаритству и компромиссам, держался, стойко.
Он посмотрел на бывшего друга и соратника с лёгкой брезгливостью и сказал негромко:
— Перестаньте, Григорий. Умрём достойно.
Зиновьева расстреляли в отдельной камере, видимо, чтобы истерика его не мешала другим казням.
Ему было пятьдесят два года. Из них лет тридцать он провёл в революционном движении, из них семь во главе трёхмиллионного города, из них пять во главе мирового коммунистического движения.
На расстреле присутствовали: нарком Ягода, его заместитель Ежов и тот самый Паукер. Все трое, заметим, в ближайшие годы разделили участь своих жертв:
Паукера расстреляли в августе тридцать седьмого, Ягоду в марте тридцать восьмого, Ежова в феврале сорокового. Машина террора перемалывала собственных операторов с методичностью хорошо отлаженного конвейера.
*****
Пули, которыми убили Зиновьева, Каменева и Ивана Смирнова, глава НКВД Ягода забрал себе домой на память, в качестве, так сказать, сувенира.
Когда через полтора года самого Ягоду арестовали, пули при обыске изъяли, и они попали в дом его преемника Ежова. Когда расстреляли Ежова, пули нашли уже у него.
Куда они делись потом никто не знает.
Возможно, и по сей день ходят по рукам коллекционеров. Возможно, давно переплавлены. А возможно, лежат в каком-нибудь архиве за семью печатями, вместе с другими артефактами эпохи Большого террора.
Сталин на казни, как уже сказано, не присутствовал.
Но потом он вдоволь посмеялся над поведением бывшего соратника, когда Паукер разыграл перед ним свой «спектакль».
Смеялся до колик и просил повторить на бис. И Паукер повторял...
Через несколько месяцев в том же подвале расстреляли самого Паукера.
В 1988 году Верховный суд СССР реабилитировал Зиновьева. Приговор быд отменён, в действиях осуждённого состава преступления не обнаружено. В партии, впрочем, так и не восстановили.
Человек, который говорил:
«Нам с буржуазией не жить на одной планете», сам не дожил до пятидесяти трёх.
Человек, который посылал на смерть поэтов и профессоров, умер, целуя сапоги палачей.
Человек, который спас Сталина от отставки в 1924-м, был убит по приказу Сталина в 1936-м.
Человек, чьим именем называли город, забыт так прочно, будто и не жил на свете.
Гришка Первый (Отрепьев) - процарствовал год и был убит толпой.
Гришка Второй (Распутин) - был убит заговорщиками из высшего света.
Гришка Третий (Зиновьев) - был убит собственными товарищами по партии.
История, друзьч иногда бывает справедливой.
Только справедливость её страшная.