В квартире Нины Петровны время текло иначе, чем в остальном мире. Здесь оно измерялось не минутами и часами, а рядами и петлями. Тишину старой «хрущевки», где половицы скрипели, словно жалуясь на ревматизм, нарушало только мерное постукивание спиц да тиканье ходиков на стене. Для Нины Петровны вязание было не просто способом убить время на пенсии. Это была ее молитва, ее разговор с миром и, главное, ее единственный способ выразить ту огромную, переполняющую сердце любовь, которая порой казалась слишком тяжелой ношей для одной одинокой пожилой женщины.
В этот ноябрьский вечер за окном бушевала метель, швыряя в стекло горсти колючего снега. Но в комнате, под старым торшером с бахромой, рождалось чудо. Нина Петровна заканчивала рукав крошечного свитера. Пряжа была особенной — нежно-желтой, как весенний одуванчик. Она купила ее две недели назад, потратив треть пенсии. Пришлось отказаться от покупки новых зимних сапог — старые еще можно было подклеить, а вот внучке Машеньке мерзнуть никак нельзя. Продавщица в магазине пряжи, знакомая Галочка, тогда покачала головой:
— Нина Петровна, опять «меринос экстра-файн»? Это же по четыреста рублей за моток! Возьмите полушерсть, сносу не будет.
— Что ты, Галочка, — отмахнулась тогда Нина Петровна, прижимая мягкие мотки к груди. — У Машеньки кожа нежная, как лепесток. Ей только самое лучшее надо. Я на гречке посижу, мне полезно, а ребенок должен в тепле быть.
Сейчас, перебирая пальцами мягкую нить, она представляла, как этот солнечный цвет пойдет к голубым глазкам внучки. Рядом, на диване, уже лежал готовый комплект для внука Миши — синий жакет с пуговицами в виде якорей. Двойняшкам исполнилось по три года, и бабушка видела их редко. Сын Андрей все время работал, строил карьеру, а невестка Лена... Лена была всегда «в делах». То фитнес, то курсы личностного роста, то встречи с подругами.
Отношения с невесткой были для Нины Петровны больной темой. Она старалась быть идеальной свекровью: не лезла с советами, не приезжала без звонка (почти), не критиковала беспорядок или отсутствие ужина. Она просто тихо любила и вязала. В каждый подарок она вкладывала душу. Когда Андрей был маленьким, она, оставшись вдовой в девяностые, выживала только благодаря спицам. Обвязывала соседей, продавала носки на рынке. Тогда вязаная вещь была спасением от холода. Теперь, в сытом двадцать первом веке, она надеялась, что ее вещи станут оберегами.
— Андрюша, — звонила она сыну пару дней назад. — Я тут довязываю обновки. Может, в выходные заглянете? Я пирогов напеку, с капустой, как ты любишь.
Сын отвечал с привычной спешкой в голосе, на фоне слышался шум офиса или гул дороги:
— Мам, в выходные никак. Мы с Леной планировали в спа-отель съездить, детей няне оставим. Давай на следующей неделе? Или сама заскочи, если будешь в нашем районе. Только набери Лене сначала.
Нина Петровна вздыхала, но не обижалась. Молодые, пусть отдыхают. Она решила сделать сюрприз. Помимо одежды, она два месяца тайком мастерила особый подарок. Это был не просто плед, а целая картина, связанная в технике интарсии: зайцы на поляне, домик с трубой, солнышко. Изнанка была идеальной, ни одного узелка — она прятала кончики нитей часами, вооруженная лупой. К пледу прилагались игрушки: мягкий медведь и заяц в съемных штанишках.
Собрав огромную клетчатую сумку, она оделась. Пальто было стареньким, воротник давно потерял вид, но Нина Петровна тщательно почистила его щеткой. Перед выходом посмотрела в зеркало: седые волосы аккуратно убраны под вязаный берет (своей работы, конечно), глаза светятся предвкушением. «Ничего, — подумала она. — Главное, чтобы детям было тепло».
Дорога через весь город далась непросто. Автобус был переполнен, душно пахло мокрой одеждой и чужой усталостью. Сумка оттягивала руку, вызывая привычную боль в суставах, но Нина Петровна терпела. Она представляла момент вручения подарков. Как Лена, может быть, впервые искренне улыбнется и скажет: «Ой, какая красота, Нина Петровна! Как раз под цвет детской!». Как Миша схватит медведя, а Маша закутается в плед. Ради этого стоило терпеть и боль в спине, и давку в транспорте.
Дом сына находился в новом престижном районе. «ЖК Лазурный берег» — гласила вывеска. Территория была огорожена, везде камеры, шлагбаумы. Нина Петровна всегда робела перед этим великолепием. Ей казалось, что консьерж в подъезде смотрит на нее как на нищенку, случайно забредшую во дворец.
Она прошла через калитку, воспользовавшись тем, что кто-то выходил. До подъезда оставалось метров пятьдесят. Ветер здесь, среди высоток, гулял особенно злой, пронизывающий. Нина Петровна поправила шарф и ускорила шаг, но вдруг ее взгляд зацепился за что-то яркое у мусорных контейнеров.
Огромные, заглубленные баки были переполнены. Видимо, мусоровоз задерживался из-за снегопада. Сверху на черных лоснящихся мешках лежало что-то цветное, совершенно неуместное среди грязи и картофельных очистков.
Нина Петровна остановилась. Сердце пропустило удар, а потом забилось где-то в горле, мешая дышать. Она узнала этот цвет. Нежный персиковый цвет.
Это была шапочка с помпоном из натурального меха. Она связала ее в прошлом месяце для Маши. Помпон она отрезала от своего старого воротника, долго стирала, расчесывала, чтобы он был пушистым. Лена тогда, принимая пакет, сказала: «Спасибо, очень мило».
Ноги сами понесли ее к помойке. Разум кричал: «Нет, это ошибка, это просто похоже!». Но чем ближе она подходила, тем отчетливее становилась страшная картина.
Из разорванного большого пакета, небрежно брошенного поверх остальных, вываливалось содержимое. Там была шапочка. Там были шерстяные носочки с вывязанными узорами-косичками — она потратила на эти косички три вечера, высчитывая петли. Там виднелся край синего свитера с оленями, который она подарила на день рождения Мише. Он был совершенно новым, с биркой, которую она любовно прикрепила, написав: «Любимому внуку от бабушки».
Нина Петровна подошла вплотную. Запах гниющих отходов ударил в нос, но она его не замечала. Дрожащей рукой, не помня себя, она потянула за край пакета. Он подался, и на грязный асфальт вывалилась деревянная лошадка.
Эту лошадку Нина Петровна искала по всему городу. Это была ручная работа, экологически чистое дерево, никаких токсичных лаков. Она стоила половину ее пенсии, и Нина Петровна месяц сидела на пустых макаронах, чтобы позволить себе эту покупку. Лошадка лежала в грязи, расколотая пополам. Кто-то сломал ее, чтобы она влезла в мусорный мешок.
— Господи... — прошептала Нина Петровна.
Она стояла, опустив руки, и смотрела на дело рук своих. На свою любовь, выброшенную, как использованная салфетка. Вещи были чистыми. Их никто не носил. Их просто... утилизировали. Как биомусор.
Слезы не текли. Внутри образовалась черная, ледяная пустота. Она вспомнила каждую вежливую улыбку Лены, каждое «спасибо», каждое «положите на полку, мы потом померяем». Все это было ложью. Лицемерием высшей пробы. Они не просто не носили эти вещи — они брезговали ими настолько, что даже не отдали бедным. Просто вышвырнули.
Мимо проехала дорогая иномарка, обдав Нину Петровну светом фар. Она вздрогнула, словно очнувшись от кошмара. В ней начала подниматься волна горячей, удушливой обиды. Не за себя — она привыкла, что стариков не слушают. За свой труд. За свои бессонные ночи. За свою любовь, которую растоптали дорогими сапогами.
Она наклонилась и, не брезгуя грязью, подняла персиковую шапочку. Отряхнула снег. Положила в карман. Затем решительно направилась к подъезду. В ее большой сумке лежали новые подарки — плед и игрушки. Но теперь она знала, что с ними делать. Вернее, она знала, чего с ними делать точно не стоит.
Пальцы с трудом набрали код домофона.
— Да? — голос Лены звучал весело, на фоне играла какая-то поп-музыка.
— Это я, Лена. Открой.
— Ой, Нина Петровна? Вы не предупредили... Ну поднимайтесь, конечно.
Нина Петровна вошла в лифт. Зеркало отразило бледную женщину с безумными глазами, прижимающую к себе огромную сумку, как щит. Она ехала на восьмой этаж, и с каждым этажом ее решимость крепла. Время вежливых улыбок закончилось.
Дверь открылась еще до того, как Нина Петровна успела нажать на звонок. Лена стояла на пороге, сияя ухоженностью. На ней был стильный шелковый костюм в пижамном стиле, волосы уложены в небрежный, но дорогой пучок. Из квартиры пахло ванилью, дорогим парфюмом и чем-то еще неуловимо «богатым».
— Нина Петровна, какой сюрприз! — Лена слегка поморщилась, заметив старое пальто свекрови и ее забрызганные грязью сапоги. — А Андрей еще на работе. Вы бы хоть позвонили, я бы пирог заказала...
— Я не к Андрею, — глухо сказала Нина Петровна, переступая порог. Она не стала разуваться, просто прошла по светлому ламинату, оставляя мокрые следы.
— Эм... Нина Петровна, осторожнее, у нас тут ковер... — Лена засуетилась, но, увидев лицо свекрови, осеклась.
Нина Петровна прошла в гостиную. Это была комната с обложки журнала: минимум мебели, много света, стерильная чистота. Никаких «пылесборников», никаких лишних деталей. На этом фоне вязаные вещи Нины Петровны, яркие, пестрые, душевные, действительно смотрелись бы как инородное тело. Как пятно жира на белоснежной скатерти.
Она поставила сумку на пол и тяжело опустилась на дизайнерский стул. Лена осталась стоять в дверях, скрестив руки на груди. Вежливость начала сползать с ее лица, уступая место холодному раздражению.
— Что-то случилось? Вы выглядите... странно.
— Я была внизу, Лена. У помойки, — тихо произнесла Нина Петровна, глядя прямо в глаза невестке.
Лена замерла. На секунду в ее глазах мелькнул испуг, как у школьницы, пойманной с сигаретой, но она тут же взяла себя в руки.
— И что? Вы теперь инспектируете наши мусорные баки? Странное хобби, Нина Петровна.
— Я увидела там шапочку Машеньки. Ту, что с помпоном. И свитер Миши. И лошадку. Сломанную.
В комнате повисла тишина. Слышно было только, как гудит увлажнитель воздуха в углу. Лена прошла в комнату, села на диван напротив и закинула ногу на ногу. Ее поза выражала полную закрытость и готовность к обороне.
— Ну хорошо, — голос Лены стал жестким, звенящим. — Вы увидели. И что? Теперь устроите скандал?
— Я хочу понять, — голос Нины Петровны дрожал. — Зачем ты брала? Зачем улыбалась? Зачем говорила «спасибо», если собиралась выбросить? Почему не вернула мне? Я бы распустила пряжу, связала бы кому-то другому... Зачем уничтожать?
Лена резко выдохнула, словно сбрасывая маску.
— Вернула бы? И что бы я услышала? Лекцию о том, как вы старались? Слезы? Причитания? «Леночка, это же натуральная шерсть!» — передразнила она интонации свекрови. — Нина Петровна, давайте начистоту. Я терпела это три года. Три года вы тащите в мой дом этот хлам.
— Хлам? — слово ударило больнее пощечины.
— Да, хлам! — Лена повысила голос. — Мы живем в элитном доме. Мы общаемся с людьми определенного уровня. Мои дети ходят в частный сад, где у всех брендовая одежда — Reima, Kerry, Moncler. А вы хотите, чтобы я нарядила их в ваши колючие самовязы? Чтобы они выглядели как бедные родственники из деревни? Это стыдно, понимаете? Стыдно!
Нина Петровна вжалась в стул. Каждое слово невестки, как гвоздь, вбивалось в крышку гроба их отношений.
— Но это ручная работа... Это тепло... Я же с молитвой вязала...
— Ваша молитва не греет, она душит! — перебила Лена. — Вы не понимаете, что ваш вкус застрял в восьмидесятых? Эти жуткие розочки, эти косы, эти помпоны... Это безвкусно. Это «колхоз». Я не хочу, чтобы у моих детей формировался дурной вкус. Я выбрасывала это потихоньку, чтобы не травмировать вашу психику. Но раз вы сами полезли в мусорку — извольте слушать правду.
— А лошадка? — прошептала Нина Петровна. — Деревянная лошадка чем не угодила?
— Она тяжелая, опасная и некрасивая. Сейчас есть интерактивные игрушки, роботы, развивающие планшеты. А это полено только место занимало. Я провожу расхламление по методу Мари Кондо. Если вещь не приносит радости — на помойку. Ваши вещи радости не приносят. Они приносят только запах нафталина и чувство вины.
Нина Петровна посмотрела на свои руки. Грубые, узловатые пальцы, исколотые спицами. Всю жизнь эти руки работали. Стирали пеленки в ледяной воде, пололи огород, таскали сумки, вязали ночами, чтобы прокормить Андрея. И теперь выяснилось, что плоды труда этих рук — просто мусор, который нужно тайком выносить под покровом ночи.
— Андрей знает? — спросила она.
— Андрею все равно, — фыркнула Лена. — Он мужчина. Он видит только результат: дети одеты, дома чисто, жена довольна. Я берегу его нервы. Если бы я сказала ему, что его мама дарит ерунду, он бы расстроился. А так — все счастливы. Были. Пока вы не пришли.
Нина Петровна медленно поднялась. Она чувствовала себя не просто старой. Она чувствовала себя древней, как ископаемое, которому не место в этом блестящем, пластиковом мире. Она потянулась к своей сумке.
— Что там у вас? Очередная партия носков? — Лена кивнула на сумку. — Можете даже не доставать. Я все равно выкину, как только вы уйдете за порог. У меня нет места для склада вашей благотворительности.
Нина Петровна молча застегнула молнию на сумке. Внутри лежали плед с зайцами и медведь. Лена их даже не увидела. И никогда не увидит.
— Ты права, Лена, — голос свекрови стал неожиданно твердым и сухим. Слезы высохли. — Я действительно застряла в прошлом. В том прошлом, где подарки ценили, где труд уважали, а хлеб не выбрасывали в грязь. Прости, что навязывалась.
— Ну вот и хорошо, что мы поняли друг друга, — Лена облегченно вздохнула и даже попыталась улыбнуться. — Вы не обижайтесь. Просто времена другие. Приходите лучше просто так, с тортиком. Купленным в хорошей кондитерской, ладно? Не надо вашей выпечки, мы за фигурой следим.
Нина Петровна посмотрела на невестку долгим, тяжелым взглядом. Лена поежилась. В этом взгляде не было злости, только бездонная, пугающая пустота. Словно Нина Петровна смотрела не на человека, а на пустое место.
— Прощай, Лена.
— До свидания, Нина Петровна. Дверь захлопните поплотнее.
Свекровь вышла на лестничную площадку. Лифт она вызывать не стала. Ей нужно было идти пешком, чтобы почувствовать тяжесть ног, чтобы боль физическая заглушила боль душевную. Она спускалась по лестнице, прижимая к груди сумку с отвергнутыми дарами, и с каждой ступенькой что-то внутри нее умирало и рождалось заново.
Следующие три дня Нина Петровна провела как в тумане. Она не отвечала на звонки, не включала телевизор. Квартира казалась ей склепом. Спицы лежали на столе немым укором. Она смотрела на них и чувствовала физическую тошноту. Вязать? Зачем? Чтобы снова увидеть свое творение в грязи?
Андрей позвонил на четвертый день.
— Мам, ты куда пропала? Лена сказала, ты заходила, но убежала быстро. Давление?
Нина Петровна держала трубку и слушала родной голос, в котором не было ни капли беспокойства, только дежурная вежливость.
— Все нормально, сынок. Просто устала.
— Слушай, Лена там говорила... Ты не обижайся насчет вещей. Она у меня перфекционистка, ты же знаешь. Ей важен стиль, дизайн. Ну, не подходят твои вязанки под наш интерьер. Ты лучше деньгами дари, ладно? Нам сейчас на отпуск надо отложить.
«Вязанки». Слово резануло слух. Значит, Лена все-таки пересказала разговор, но в своей версии.
— Я поняла, Андрюша. Денег у меня нет, пенсия маленькая. А «вязанок» больше не будет. Обещаю.
— Ну вот и славно! — обрадовался сын. — Ты не дуйся. Приезжай на Новый год, посидим часок.
Нина Петровна положила трубку. «Посидим часок». Как милостыню подал.
Она встала и подошла к шкафу. Он был забит пряжей. Годы накоплений. Запасы шерсти, хлопка, мохера. Разноцветные мотки смотрели на нее весело и призывно. Выбросить? Как Лена?
Нет. Это было бы предательством самой себя.
Нина Петровна решительно достала самую большую дорожную сумку. Она уложила туда плед с зайцами, игрушки, все новые комплекты, которые вязала «в стол». Затем собрала остатки пряжи.
Она нашла адрес в старой газете. «Дом малютки №3». Окраина города, район старых пятиэтажек.
Путь был неблизким. Когда она подошла к обшарпанному зданию за серым забором, уже начинало темнеть. На проходной сидел суровый дед, который, узнав цель визита, сразу подобрел и вызвал старшего воспитателя.
Марина Сергеевна, женщина лет сорока с усталыми глазами, встретила Нину Петровну в холле.
— Вы принесли вещи? — спросила она с надеждой. — У нас сейчас беда с теплыми вещами, финансирование урезали, а зима лютая.
Нина Петровна молча открыла сумку.
Когда Марина Сергеевна достала плед, ее глаза расширились. Она провела рукой по вывязанным зайцам, по мягкому ворсу.
— Боже мой... Это же... Это же произведение искусства! Вы сами вязали?
— Сама, — тихо ответила Нина Петровна. — Только моим внукам это оказалось не нужно. «Колхоз», говорят.
— Глупые люди, — вздохнула воспитательница. — Идемте, я вам кое-что покажу.
Они прошли в игровую комнату. Там на ковре копошились малыши. Одеты они были бедненько: застиранные колготки, растянутые кофты на вырост. Тепло, но казенно. Безлико.
Марина Сергеевна развернула плед и накрыла им манеж, где сидела крошечная девочка с грустными глазами. Девочка тут же потянулась ручками к яркому солнышку на пледе.
— Это Сонечка, — сказала воспитательница. — Ей два годика. От нее отказались еще в роддоме. Она никогда не видела ничего такого... домашнего.
Нина Петровна достала из сумки вязаного медведя. Она подошла к Сонечке и протянула игрушку.
— Держи, маленькая. Он теплый. Он тебя охранять будет.
Девочка прижала медведя к щеке и вдруг улыбнулась. Улыбкой, от которой у Нины Петровны защемило сердце так сладко и так больно одновременно. В этой улыбке не было оценки бренда, не было анализа модных трендов. Там была чистая радость.
— Вы сможете еще вязать? — спросила Марина Сергеевна. — У нас двадцать деток. Носочки, варежки... Они так мерзнут на прогулке.
— Смогу, — твердо сказала Нина Петровна. — Я все смогу.
С того дня жизнь Нины Петровны изменилась. Спицы снова застучали, но теперь в этом звуке был новый ритм — ритм нужности. Она вязала запойно, страстно. Яркие шапки с ушками, смешные пинетки-кеды, свитера с героями мультфильмов. Она тратила всю пенсию на пряжу, но никогда не чувствовала себя такой богатой.
Прошел месяц. Приближался Новый год. Город стоял в пробках, все бегали за подарками.
Звонок в дверь раздался поздно вечером. На пороге стоял Андрей. Вид у него был помятый и виноватый.
— Мам, привет. Можно?
— Проходи.
Андрей зашел в комнату и замер. Вся комната была завалена вещами. Но это были не те «старомодные» вещи, которые он помнил. На столе лежали стопки ярких, стильных комбинезонов, забавных шапок-шлемов, пледов с невероятными узорами.
— Ого, — присвистнул он. — Ты открыла магазин?
— Нет, — спокойно ответила Нина Петровна, не прерывая вязания. Она заканчивала варежку с рисунком снегиря. — Это для моих детей.
— Каких детей?
— Детей из третьего Дома малютки. У них завтра елка. Я обещала каждому подарок.
Андрей помялся, переступая с ноги на ногу.
— Мам, тут такое дело... Лена просила узнать. У Маши утренник в элитном клубе. Нужен костюм Снегурочки, но не магазинный атлас, а что-то такое... бохо-шик, знаешь? Вязаное, белое, ажурное. Лена видела в Инстаграме у какой-то звезды, стоит бешеных денег. Она вспомнила, что ты умеешь такие узоры делать. Может, свяжешь? За пару дней? Лена даже пряжу купит, какую скажешь.
Нина Петровна отложила спицы. Она посмотрела на сына — взрослого мужчину, который так и не научился ценить главное. Он пришел не извиниться. Он пришел потреблять. Потому что магазинное — дорого, а мама — это бесплатный сервис, который можно включить и выключить по желанию жены.
— Нет, Андрей.
— Почему? Времени мало? Ну ты же по ночам можешь...
— Дело не во времени. Я больше не вяжу на заказ для тех, кто не умеет ценить тепло.
— Мам, ну перестань! Ну выбросила она пару носков, ну с кем не бывает! Лена же признала, что погорячилась. Она даже готова носить этот твой... бохо-шик. Это же престижно сейчас, хенд-мейд.
Нина Петровна встала. Она взяла со стола фотографию. На ней была вся группа детского дома. Дети в ее свитерах, шапках, с ее игрушками. Счастливые, разноцветные, живые.
— Посмотри, Андрей. Это Соня. Ей никто никогда ничего не дарил. Она спит с моим медведем. Это Ваня. Он первый раз в жизни надел шерстяные носки и плакал, потому что ногам стало тепло. Для них мои вещи — это не «хенд-мейд» и не «бохо-шик». Это любовь. А для твоей Лены это способ выпендриться перед подругами в клубе.
Она положила фото обратно.
— Скажи Лене, пусть купит в бутике. У нее же есть вкус и деньги. А у меня очередь. Мне нужно успеть довязать варежки для Вани, у него ручки мерзнут.
Андрей покраснел. Впервые за много лет он почувствовал себя маленьким нашкодившим мальчиком. Он оглядел комнату, наполненную яркими красками и теплом, которого в его стерильной квартире так не хватало.
— Мам... Ты правда больше не придешь к нам?
— Я приду, сынок. Как гость. С магазинным тортом, как Лена просила. Но моей души в вашем доме больше не будет. Вы ее выбросили.
Андрей постоял еще минуту, пытаясь найти слова, но они застревали в горле. Он кивнул и молча вышел.
Нина Петровна слышала, как закрылась дверь, как зашумел лифт. Ей было немного грустно, но это была светлая грусть. Она снова взяла спицы. Красная нить легла на палец. Снегирь на варежке должен получиться как живой. Ваня будет рад.
В квартире тихо тикали часы, а спицы выстукивали ритм новой, наполненной смыслом жизни: петля, накид, петля... Любовь никогда не пропадает, если знать, кому ее отдать.
