Август 1382 года. Москва только что пережила Куликовскую победу — казалось, что Русь наконец вырвалась из петли Орды. А потом пришёл хан Тохтамыш. И показал, что победа ещё не свобода.
Самое страшное в этой истории даже не штурмы и не огонь. Самое страшное — момент, когда город поверил словам “о мире”. И первым за эту веру заплатил князь Остей — человек, который несколько дней удерживал Москву.
Его имя редко звучит рядом с громкими героями эпохи. Но именно он в 1382-м сделал главное: остановил панику и заставил город сопротивляться. Кто он был? И можно ли винить его в том, что ворота всё-таки открылись?
Москва без князя: паника, мятеж и отчаянное решение
Дмитрий Донской получил тревожные вести о походе Тохтамыша и уехал собирать рать. Владимир Серпуховской отправился с той же целью в Волок-Ламский. Москва осталась одна.
В городе началась не просто тревога начался распад порядка. Бояре и дворяне пытались покинуть столицу, горожане им препятствовали. Разрешили выехать лишь великой княгине Евдокии с детьми и митрополиту Киприану.
Собрали вече и решили: город сдавать нельзя. Но решить - одно, а организовать оборону среди хаоса - совсем другое. Москве нужен был человек, который умеет командовать.
Кто такой Остей и откуда он взялся
Источники называют Остея “князем литовским”, внуком Ольгерда. Пискарёвский летописец пишет:
«…приеха к ним в город некоторый князь литовский именем Остей, внук великого князя Ольгерда…»
Чьим сыном он был вопрос спорный. Владимир Кучкин считает, что Остей мог быть сыном Андрея Ольгердовича. Антон Горский допускает другую версию: Остей - сын Дмитрия Ольгердовича и княгини Анны (с возможными связями с рязанскими или чернигово-северскими Рюриковичами).
Но для сюжета важнее другое: литовские князья Ольгердовичи действительно уходили в Москву на службу после конфликтов с Ягайло. Их участие в Куликовской битве на стороне Дмитрия Донского упоминается в исторической традиции.
И вот в 1382-м один из представителей этой линии оказался в Москве в момент, когда город качало изнутри.
“Мятежников успокоил”: Остей берёт власть в осаждённом городе
Карамзин называл Остея “достойным воеводой” и писал, что именно ему поручили организацию обороны столицы. Другие историки (Вернадский, Черепнин, Буганов) допускали, что его “выдвинул” сам город.
Но источники рисуют картину ещё жёстче: московских горожан в некоторых летописях называют “крамольниками” и “мятежниками” и Остею пришлось сначала усмирять внутренний пожар, а уже потом отражать внешний.
“Повесть о нашествии Тохтамыша” сообщает по сути следующее: он ободрил людей, усмирил мятеж и “затворился” с ними в городе.
Остей сделал то, что умеет любой настоящий воевода: быстро навёл порядок и превратил растерянную толпу в ополчение.
Как готовились защищать Москву
Летописи (Ермолинская, Симеоновская, Рогожский летописец) подчёркивают: при Остеe город “окреп”.
Москвичи приняли стандартные для средневековой обороны меры но именно в комплексе они давали шанс:
- сожгли посады, чтобы враг не укрылся и не использовал постройки как “щит”;
- заготовили кипящую смолу, кипяток и камни для стен;
- организовали оборону так, чтобы выдержать штурм.
Таймлайн осады: три дня, когда Москва держалась
23 августа передовой отряд Тохтамыша подошёл к Москве. Ордынцы спрашивали, где великий князь Дмитрий, но в бой не лезли. Снаружи будто разведка и демонстрация силы. Внутри тревога вперемешку с надеждой: “может, это не штурм… может, пронесёт”.
Горожане наблюдали со стен, прислушивались к слухам, спорили. В такой паузе всегда рождается опасное чувство: если враг не атакует прямо сейчас - значит, всё не так страшно. И именно это расслабление часто становится первым шагом к беде.
Ночь на 24 августа всё перевернула. К городу подошли основные силы хана. То, что днём казалось “угрозой”, ночью стало реальностью: лагерь растянулся, раздались сигналы, гул многотысячного войска. Теперь было ясно: это не набег и не торг - это осада.
Вот здесь Остей проявил себя по-настоящему. После паники и мятежа в городе внезапно возник порядок: распределение людей по стенам, готовность к нападению, собранность. Москва отвечала так, как отвечают крепости, которые решили стоять до конца: камни, кипяток, смола - всё шло в ход.
Вместе с ордынцами находились и братья княгини Евдокии - Василий и Семён, суздальские князья. Их присутствие действовало на москвичей двояко. С одной стороны, “свои князья” рядом с ханом выглядели как знак: возможно, переговоры возможны, возможно, договорятся. С другой само это соседство было тревожным: слишком уж похоже на игру, где Москва разменная монета.
Ордынцы пробовали взять город “с налёта”, давили числом, проверяли слабые места, но натиск захлебнулся. Для защитников это была важнейшая психологическая победа: они увидели, что врага можно остановить.
25 августа Ордынцы повторили попытки. Москва держалась. И чем дольше продолжалась оборона, тем сильнее менялось настроение в городе: вчерашняя толпа, которую ещё нужно было успокаивать, превращалась в людей, способных стоять на стенах.
Карамзин писал, что “и воины, и граждане московские, одушевляемые примером князя Остея”, старались отличиться мужеством. И это не просто красивый оборот: когда в осаждённом городе есть лидер, который не прячется, а держится на виду - страх отступает.
Потери у ордынцев оказались заметными настолько, что Тохтамыш меняет тактику. Если штурм не даёт результата быстро, войско начинает тратить силы, время и людей. А значит, нужно другое оружие. И тогда в ход пошло самое опасное для осаждённого города - обещания. Ордынцы потребовали подарков и пропуска в город и при этом обещали безопасность:
«…Ничего иного от вас царь не требует, только выйдите к нему навстречу с почестями и дарами… а вам дарует мир и любовь свою…»
Эти слова подтвердили суздальские князья Василий и Семён. И вот здесь Москва оказалась перед страшным выбором: продолжать оборону или поверить обещаниям и остановить осаду ценой уступки.
Роковая уступка: мог ли Остей остановить это?
Решение принимали все: духовенство, бояре и горожане. И большинство поверило “гарантиям”. Историк Николай Борисов пишет, что Остей мог не верить хану и клятвам суздальцев но оказался в меньшинстве. Город хотел “покончить по-хорошему” и фактически вынудил его принять условия.
Остей пошёл первым. Он возглавил посольство, взял дары и вышел за ворота вместе со священнослужителями, боярами и горожанами.
Симеоновская летопись и Рогожский летописец фиксируют итог беспощадно: хан выманил Остея “миром лживым” и убил у ворот. Его смерть стала сигналом к бойне.
После убийства: резня и разорение
Монгольские воины перебили людей из посольства и ворвались в Москву. “Повесть о нашествии Тохтамыша” описывает происходящее как жестокую сечу и в городе, и за стенами.
Затем хан разорял московские владения. На обратном пути пострадало и Рязанское княжество. При этом рать Владимира Серпуховского сумела дать отпор части сил Тохтамыша.
Число жертв в летописной традиции колеблется обычно называют диапазон примерно от 10 до 24 тысяч погибших.
Можно ли винить Остея?
Вопрос справедливый, но ответ вряд ли будет удобным. Остей удержал Москву в момент, когда власть внутри города трещала по швам. Он организовал оборону, отбил штурмы и доказал: Москва могла сопротивляться даже без великого князя.
А вот трагическое решение о переговорах было не его личной прихотью. Его принимали коллективно и в условиях страха, усталости, давления “авторитетов”, которые клялись безопасностью.
Если и есть “вина” Остея, то она типична для благородных людей войны: он взял на себя первый удар - и погиб первым. Не спасся, не спрятался за чужими спинами, не оставил город один на один с обманом.
Скорее всего, именно поэтому о нём и вспоминают редко: история чаще помнит победителей. А Остей - герой трагедии. Но трагедии, которая показывает важное: Москва в 1382-м не “сдалась без боя”. Она дралась. И какое-то время держалась.