Это история не о великом писателе и его жене. Это история двух людей, которые прожили вместе почти полвека, но так и не смогли понять друг друга. Их жизнь задокументирована в дневниках, письмах, мемуарах. И у каждого была своя правда.
Часть 1: Правда Софьи Толстой
Мой долг — служить гению. Моя жертва — моя судьба.
Юность и разбитые иллюзии
Софья родилась в 1844 в семье статского советника и врача при Министерстве императорского двора Андрея Евстафьевича и Любови Александровны Берс, в девичестве Иславиной, и была правнучкой первого министра просвещения графа Петра Васильевича Завадовского, фаворита Екатерины 2. Их дочери, Лиза, Соня и Таня, были воспитаны так, чтобы они ставили чувства выше расчета.
Жили Берсы в Москве, в квартире в Кремле, но нередко наведывались и в свое тульское имение в селе Ивицы, неподалёку от Ясной Поляны. Софью и её сестёр Лев Толстой увидел впервые ещё детьми. Вместе они проводили время и в Ясной Поляне, и в Москве, играли на фортепиано, пели и даже поставили однажды оперный спектакль. Соня с юности увлекалась написанием рассказов и вела дневник. Позже ее дневник будет признан образцом мемуарного жанра. Тогда же в 17 лет Софья Андреевна написала повесть “Наташа” и сожгла ее перед замужеством, где она описывала себя с сестрой и вообще жизнь в их семье. Повесть была прочитана Льву Толстому вслух, и он обиделся на то, как сам там был изображен , а именно “успевший пожить, необычайно непривлекательной наружности, но благородный и умный князь” . Вместе с повестью Соня сожгла перед замужеством и свой детский дневник, полагая, что теперь у нее начнется новая, счастливая жизнь, где она будет поверять тайны своей души любимому человеку, и в дневнике необходимости не будет. Как-то Толстой заметил своей сестре: «Если женюсь, так на одной из Берс». Сначала Лев Николаевич думал жениться на старшей дочери Берсов, Лизе, долго колебался. В августе 1862 года все дети семьи Берс поехали навестить деда в его имение Ивицы и по дороге остановились в Ясной Поляне. И вот тогда Толстой вдруг увидел в 18-летней Соне не прелестного ребенка, а прелестную девушку... И хотя Лев Николаевич твердил себе, что Соня еще ребенок, «вино ее прелести ударило ему в голову» - так потом эти свои чувства он описал в «Войне и мире». Даже внешность Наташи Ростовой была списана с Сони Берс: худенькая, большеротая, некрасивая, но совершенно неотразимая в сиянии своей юности. Писатель сделал ей предложение, когда девушке было всего 17 лет, а ему самому на тот момент — уже 34 года.
Софья ответила согласием. В 1862 году сыграли свадьбу, и супруги переехали в родовое имение Толстых —Ясную Поляну. К первой брачной ночи , которая случилась в карете по дороге в Ясную Поляну, Софью никто не подготовил. Позже она напишет: «Сам Лев Николаевич где-то говорил устами своего героя, что в женщине надо воспитывать чувство страсти, разврата и ответа на него. И это правда». При этом сам Лев Николаевич после первой брачной ночи написал в дневнике «Не она». Сразу после свадьбы Лев Николаевич дал ей прочесть свои старые дневники. Там он, например, писал о том, как невероятно влюбился в крестьянскую девку в Ясной Поляне, которая потом от него родила сына. «…Все то нечистое, что я узнала и прочла в прошлых дневниках Льва Николаевича, никогда не изгладилось из моего сердца и осталось страданием на всю жизнь», — писала она тогда.
Жертва материнства
Первые годы их супружеской жизни были самыми счастливыми. Но все-таки Соня уже через 2 недели после свадьбы начинает новый дневник, теперь уже на всю жизнь, где она сама пыталась разобраться в сложностях отношений с мужем. Ее надежды, что после свадьбы она будет поверять тайны своей души любимому человеку, и в дневнике необходимости не будет, очень быстро исчезли.
Первая беременность была тяжелой. Соня постоянно чувствовала себя больной, за что граф ею пренебрегал. Ребенок родился слабенький, у юной мамы развился мастит. Боль дикая, каждое кормление — пытка . «Иду на жертву к сыну»- пишет она. И дальше: “10 месяцев замужем. Я падаю духом — ужасно. Я машинально ищу поддержки, как ребенок мой ищет груди. Боль меня гнет в три погибели. Лева убийственный. Хозяйство вести не может, не на то, брат, создан. Немного он мечется. Ему мало всего, что есть; я знаю, что ему нужно; того я ему не дам. Ничто не мило. Как собака, я привыкла к его ласкам — он охладел. Мне даже в эту минуту кажется, что я его не люблю. Разве можно любить муху, которая каждую минуту кусает.” Сам Толстой об этом периоде их жизни в своем дневнике пишет: "Уже час ночи, я не могу спать, ещё меньше идти спать в её комнату с тем чувством, которое давит меня, а она постонет, когда её слышут, а теперь спокойно храпит. Проснётся и в полной уверенности, что я несправедлив, и что она несчастная жертва моих переменчивых фантазий — кормить, ходить за ребёнком.» Соня пытается прекратить кормить грудью и взять кормилицу, но Лев Николаевич категорически против, ведь это её единственный долг и обязанность. Внушает ей, что “бросить кормить — огромное несчастие, отравит жизнь”. И при этом явно пытается опять заниматься с ней любовью , хотя ей больно и тяжело . Она напишет: “И что за слабость, что он не может на это короткое время моего выздоровления потерпеть”. Уже через год она родила второго ребенка, а затем беспрестанно беременела и рожала.
Всего Софья Андреевна из первых тридцати лет супружеской жизни была беременна в течение 10 лет. Последнего ребенка она родила в возрасте 44 лет. 11 из 13 своих детей она вскормила грудью. Из 13 детей пятеро умерли в детстве.
Софья была замечательная мать во всех отношениях. Своих детей она воспитывала без помощи нянек и гувернанток. Она их обшивала, учила чтению, игре на фортепиано, особенно она заботилась о духовном и нравственном развитии своих детей. А Лев Николаевич тем временем презирал не только себя, но и ее за «распутство», считая, что она частично виновата в его похоти, которую он не в силах побороть. В 1890-х он опубликовал повесть «Крейцерова соната», где осуждал супружескую половую жизнь, называя любой секс развратом и мерзостью. Эту повесть все читали как личную историю Льва Толстого и его жены, и даже Государь, прочитав ее, заметил: «Мне жаль его жену». «Да если б я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы за него замуж…», — возмущалась Софья Толстая, найдя в дневнике графа запись о том, что любви нет, есть только «плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни».
Софье казалось, что её призвание - быть музой и другом. Оказалось — матерью и хозяйкой. Она не просто вела дом, имение и бюджет их огромной семьи. она была его руками. Она переписывала его ужасный почерк ночами, пока все спали. Роман «Война и мир» Софья переписала от начала до конца семь раз.«Как бы утомлена я ни была, в каком бы состоянии духа или здоровья я ни находилась, вечером каждый день я брала написанное Львом Николаевичем утром и переписывала все начисто. На другой день он все перемарает, прибавит, напишет еще несколько листов — и я тотчас же после обеда беру все и переписываю начисто».
Казалось — идеальный союз. Но за фасадом — годы ссор, слёз и ад взаимных упрёков.
Пытаясь соответствовать идеалу жены, о котором Толстой ей не раз рассказывал, Софья Андреевна принимала у себя просителей из деревни, разрешала споры, а со временем открыла в Ясной Поляне лечебницу, где сама осматривала страждущих и помогала, насколько ей хватало знаний и умения.
С ее слов: « Рецепты докторов я всегда берегла и по ним, зная, в каких случаях употреблялись лекарства, я их брала и для своих больных. Счастливая у меня была на это рука, и много я получила радости от выздоравливающих моих пациентов и пациенток. Бывало, особенно летом, выйдешь на крыльцо, а тут уже стоят бабы, одни и с детьми, стоят телеги с привезенными больными. Всякого расспросишь, посмотришь, дашь лекарство. А то сколько раз пришлось присутствовать при тяжелых родах». А позже, когда Толстой прослыл великим учителем жизни, и в Ясную Поляну потянулись попрошайки и вообще мутный люд, жизнь графини вообще превратилась в ад: видеть-то все хотят мужа, а следить за порядком приходится ей. Не зря Софья писала: «Хозяйство — это борьба за существование с народом» и «Он мне гадок со своим народом…»
Её жизнь превратилась в бесконечный список дел: от корректур 13-го тома его сочинений до ночных рубашек младшему сыну. «Этот хаос бесчисленных забот... меня часто приводит в ошалелое состояние», — признавалась я.
Его духовный переворот был ударом. Страх смерти, поиск Бога, отречение от земного: имущества, денег, славы. Толстой создал свое религиозно-философское учение, и у него появилось множество последователей, к которым Софья Толстая относилась враждебно. Она не боялась спорить с мужем. Отношения между супругами ухудшались. Софья боялась нищеты: «Если ты откажешься от авторских прав, наши дети останутся без гроша!» Тогда Он переписал всё имущество на жену и детей. И передал ей право распоряжаться его сочинениями, которые были написаны до 1881 года. В своих дневниках она пишет: «Он называет меня своей тюрьмой... Но разве я не хранила его мир все эти годы?»
Её одиночество и попытка быть собой
В 1895 её ожидал очередной удар судьбы- смерть последнего ребёнка, любимого сына Ванечки, который не дожил до семи лет и умер от скарлатины. После этого страшного события Софья Андреевна взбунтовалась. Она вдруг накупила себе нарядных платьев и модных шляпок, стала ездить в Москву на концерты и брать уроки музыки у друга семьи, Сергея Ивановича Танеева. В Москве она использует любой повод, чтобы увидеть его.
Мать тринадцати детей и бабушка семерых внуков, она влюбилась. Ей было пятьдесят два года, и всем детям было стыдно, что мама так молодится и так непривычно одевается и столько времени проводит в обществе постороннего мужчины. Они часто высказывали это матери, мальчики – мягче, а девочки, которые всегда были на стороне отца, - намного строже. Лев Николаевич мучительно ревновал жену, думал то о полном разрыве с ней, то - даже о самоубийстве. Весь свет знал об увлечении Софьи Толстой и конечно, все сплетничали. Но умирая, Софья Андреевна скажет своей старшей дочери Татьяне: «Я вышла замуж восемнадцати лет... любила я одного твоего отца. Я тебе перед смертью скажу: не было рукопожатия, которого не могло быть при всех». Пусть рукопожатия не было, а чувства все-таки были. Поделиться ими Софья Андреевна могла только с дневником: «Знаю я это именно болезненное чувство, когда от любви не освещается, а меркнет божий мир, когда это дурно, нельзя - а изменить нет сил».
Побег Толстого
В последние годы в семье Толстых взаимные подозрения и обиды переросли почти в маниакальную одержимость. Софья Андреевна перечитывала дневники Толстого, отыскивая что-то плохое, что он мог написать о ней. Он ругал жену за излишнюю подозрительность. Их последняя, роковая ссора произошла с 27 на 28 октября 1910 года. Толстой собрал вещи и ушёл из дома, оставив Софье Андреевне прощальное письмо: «Не думай, что я уехал, потому что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от Всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю». По рассказам домашних, прочитав записку, Софья бросилась топиться — её чудом удалось вытащить из пруда. Вскоре пришла информация, что граф, простудившись, умирает от воспаления лёгких на станции Астапово — дети и жена, которую он даже тогда не хотел видеть, приехали к больному в домик станционного смотрителя. Последняя встреча Льва Николаевича и Софьи Андреевны произошла перед самой смертью писателя, которого не стало 7 ноября 1910 года. После его смерти на Софью Андреевну обрушилась новая лавина трудностей. По завещанию писателя, всем его произведениям было представлено право всенародного пользования. Это означало, что Софья Толстая, ее дети и многочисленные внуки не получали никаких денежных средств за продажу и публикацию книг Льва Толстого. Супруга известного на весь мир писателя осталась почти без денег. Император Николай II выделил ей небольшую пенсию. Графиня пережила мужа на 9 лет, занималась изданием его дневников и до конца своих дней слушала упрёки в том, что была женой, не достойной гения. Она писала: «... Пусть люди снисходительно отнесутся к той, которой, может быть, непосильно было с юных лет нести на слабых плечах высокое назначение - быть женой гения и великого человека». Она пережила революцию и начало Гражданской войны, когда бои между красными и деникинцами буквально рядом с усадьбой. «За последние годы она успокоилась, – вспоминала ее дочь Татьяна Львовна. - …Она сказала мне однажды, что постоянно думает о нашем отце, и добавила: «Я плохо жила с ним, и это меня мучает». Она слепла, но каждый день шла к его могиле. Перед смертью, в ноябре 1919-го, простудилась, как муж. Они умерли в одном месяце, разделенные девятью годами и пропастью непонимания. Все последние годы она непрерывно думала о нем, пытаясь понять истинные причины его ухода. Так и не поняла… Но однажды она написала в дневнике самое исчерпывающее определение этого события: «Что случилось – непонятно, и навсегда будет непостижимо».
Их история — не примирение, а вечное эхо боли, где даже смерть не смогла стать точкой.
Её итоговая правда
Она посвятила себя служению великому человеку. «Всю свою жизнь, все свои способности я задушила для него... Иначе и лучше говоря: это была воля Божья», — написала она в 1904 году. Она же была его тюремщиком, как говорили его друзья. Но она же была и его крепостью, фундаментом, без которого его гений не смог бы так раскрыться.
Часть 2: Правда Льва Толстого
Мой долг — перед Богом и истиной. Моя семья — моя тюрьма.
Он дал ей прочесть свои дневники с самого начала, чтобы между ними не было лжи. После свадьбы он писал: «Неимоверное счастье... Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью». Но очень скоро Толстой понял, что даже в браке его преследует главное искушение — «сладострастие». Он презирал себя за это и невольно винил ее.
Тюрьма плоти и быта
Ее бесконечные беременности были для него не радостью, а доказательством их общей слабости, «распутства». Он старался бороться с этой стороной жизни, а она, казалось, принимала ее как данность. Толстой видел, как жена тонула в хозяйственных заботах, и чувствовал себя виноватым, что втянул ее в эту жизнь. Но когда она пыталась говорить о деньгах и расходах, ему это казалось мелким и неважным. «Не могу я... приписывать этим денежным расчетам какую бы то ни было важность», — отвечал он ей.
Его призвание — не семья, а истина
Со временем в писателе росло иное чувство — потребность в абсолютной духовной свободе, в служении Богу и людям. Он создал учение, в котором не было места частной собственности, государственному насилию, церковным догмам. Сейчас для нас Толстой — это автор «Анны Карениной» и «Войны и мира», а тогда весь мир интересовал Толстой как религиозный мыслитель, проповедник новой истины. Многие всерьез считали его следующим в ряду Христа, Будды и Магомета. При личной встрече с Александром III тетушка Толстого Александра Андреевна Толстая сказала государю: «У нас в России только два человека истинно популярны: граф Лев Толстой и отец Иоанн Кронштадтский». Император, посмеявшись над этим сравнением, согласился с ней.
Лев Николаевич ждал, что самый близкий человек — жена — поймет его и разделит эту ношу. Но она увидела в этом лишь угрозу благополучию детей. Последней каплей в их отношениях стало секретное завещание писателя. Главный момент завещания касался его литературного наследия — литературных прав на его сочинения, за которые уже при его жизни зарубежные издатели предлагали десять миллионов золотых рублей. Сейчас это миллиарды! Все имущество он уже отдал в 1891 детям и жене. Это и Ясная Поляна, и дом в Хамовниках в Москве, и земли, где были самарские имения. Что же до его произведений, то Толстой уже в начале 1890-х годов через письмо в газеты отказался от литературных прав. Он хотел, чтобы и после его смерти его творения печатал кто угодно, а родственники ничего не получали. Софья Андреевна была категорически против этого, говоря мужу: «не отдам».
«Он называет меня своей тюрьмой... Но разве я не хранила его мир все эти годы?» — писала она. Именно так. Она хранила тот мир, из которого он всеми силами души жаждал вырваться.
Измена идеалам и ревность
Ее увлечение Танеевым было для Толстого «отвратительной гадостью». Но эта гадость была лишь симптомом их общей болезни. Они разучились говорить друг с другом. Жена не скрывала своей патологической ревности к другу-соратнику Толстого, книгоиздателю и душеприказчику Владимиру Черткову: «Отнял у меня сердце и любовь мужа; отнял у детей и внуков изо рта кусок хлеба».
А Чертков вспоминал о ней так : «Толстому необходим был неумолимо жестокий тюремщик- Софья Андреевна». Сам Толстой свои переживания выразил в дневнике так: «Софья Андреевна копается в моих бумагах. Сейчас допрашивала, кто передает письма от Черткова: «Вами ведется тайная любовная переписка». Просила, чтоб я не целовался с ним. Несчастная, как мне не жалеть ее... Они разрывают меня на части». Именно Чертков в конце концов уговорил писателя написать завещание не в пользу жены. После кончины Толстого Владимир Чертков вместе с младшей дочерью Толстых Александрой стал главным исполнителем его завещания. Толстой однажды обмолвился о Черткове: «Он крайне нужный мне человек». Именно Чертков распространял идеи Толстого за границей. В некотором смысле Чертков был великим менеджером Толстого. Благодаря ему идеи Толстого так широко распространились по всему миру.
Бегство как последний долг
Именно дневники Льва Николаевича были предметом ожесточённого соперничества. Свои дневники он защищал с особой страстью. Он опасался, что Софья Андреевна внесёт в них какие-либо изменения. Поэтому свои дневники он больше доверял Черткову, чем жене и незадолго до своей смерти распорядился отправить их на хранение в сейфы Государственного банка в Туле. Документы стали доступны читателям только после Октябрьской революции. В 90-томном посмертном собрании сочинений дневникам отведено аж 13 томов. Он всю жизнь вел дневник... А с 1908 у Льва Николаевича появился «Тайный» дневник. Много сил уходит на прятание его в доме. Софья Андреевна поглощена идеей фикс — найти этот дневник. И находит. Возмущена записями. А муж, в свою очередь, возмущён её вторжением в его личное пространство. С некоторых пор Толстой боялся писать в дневнике всю правду, зная, что жена, подобрав ключи от его стола, прочитывает его ежедневные записи. В 1910 он даже завел специальную записную книжечку, где начал «Дневник для одного себя», который прятал в голенище сапога. В этот дневник он заносит свои последние в жизни записи: «Страдаю ужасно. Говорить нельзя, они не понимают. Точно я один не сумасшедший живу в доме сумасшедших, управляемом сумасшедшими.…» 24 сентября 1910 он пишет: «Потерял маленький дневник». Оказалось, не потерял. Жена нашла его в сапоге и унесла к себе. «25 октября 1910. Всё то же тяжёлое чувство. Подозрения, подсматривания и грешное желание, чтобы она подала повод уехать. Так я плох. А подумаю уехать и об её положении, и жаль, и тоже не могу…. 26 октября. Всё больше и больше тягощусь этой жизнью…. Терпеть её терпеть…. Помоги, Господи». Их семейные распри уже обсуждали на всех углах. Она жаловалась всем подряд. А в ночь с 27 на 28 октября произошёл тот толчок, который заставил предпринять то, о чем Толстой давно мечтал… «Проснулся в 3 часа ночи. Вижу в щелях дверей яркий свет в кабинете и шуршание. Это Софья Андреевна чего-то разыскивает... Во мне неудержимое отвращение, возмущение. Задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать». Это был поступок слабого больного старика, который мечтал об уходе двадцать пять лет, но, пока были силы, не позволял себе этого, потому что считал это жестоким по отношению к жене и детям. А вот когда сил уже не оставалось, а семейные противоречия достигли высшей точки кипения, он не увидел другого выхода ни для себя, ни для окружающих. В прощальном письме Толстой написал: «Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе». Ее ответные истерики и попытки самоубийства лишь подтвердили, что вернуться — значит духовно умереть.
Он уезжал не умирать, а искать тишины и свободы. Но тело подвело. Простуда в поезде обернулась воспалением легких. На станции Астапово Толстой понял, что умирает. Он не звал жену, потому что боялся, что последние минуты покоя снова превратятся в сцену взаимных упреков. Но простил ее в душе, хотя не мог этого показать. Его последние мысли были о ней: «Жалко ее». Но и о том, что иного пути у него не было.
Его итоговая правда
Толстой был писателем, который «лучшее своей жизни отнимает у жизни и кладет в свое сочинение. Оттого сочинение его прекрасно, а жизнь дурна». Он искал идеал, абсолютную правду, и в этом поиске разбил жизнь самого близкого ему человека. Он требовал от нее невозможного — разделить его духовную аскезу, продолжая нести бремя материальной жизни их огромной семьи. Ее жертвы были реальны, но он видел в них не добродетель. Они говорили на разных языках: она — на языке долга и семьи, он — на языке Бога и истины. И этот разговор стал их общим адом.
Одна трагедия, две правды
Их история — это не спор о том, кто был прав. Это трагедия двух сильных, глубоко несхожих людей, которых связала любовь, но развела несовместимость внутренних миров. Правда Софьи — в жертвенном служении семье и гению, ставшему ее крестом. Правда Льва — в мучительном стремлении к абсолютной свободе, для которой даже семья оказалась цепями.
Они оба были правы. И именно поэтому были так несчастны вместе. Их двойная правда навсегда осталась памятником тому, как личная драма может вырасти до размеров мифа, а любовь — стать самой долгой и мучительной войной.